Цареградский оборотень. Книга первая - Сергей Смирнов

Едва подняли того на две пяди, как радимич вынул свой меч и, взяв у корня лезвия, стукнул слободского рукояткой по затылку. Брога обвис. Радимичи живо стреножили его веревками, а их княжич, достав засапожный нож Броги, отбежал на два десятка шагов и воткнул его в одну из осин на высоте роста так, чтобы тот, когда очнется, заметил не сразу и до первого пота устал бы прыгать по-воробьиному.

Воины, тем временем, оттаскивали Брогу на другой край поляны и укладывали под кустами.

— Не будет розмирья, — повторил радимич, вернувшись.

Стимар не стал сопротивляться, а только сказал:

— Кровь Гласа Даждьбожьего на вас. Пожалеете не по-доброму.

— Ныне же отнесем Гласа Даждьбожьего в лодье с дарами к вашим межам. Ныне же принесем жертву, княжич Туров, — ответил князь, отвесив земной поклон своему пленнику. — И ты, княжич Туров, пожалеешь о том, что был принят родом Лучиновым не по своей воле. Говорю тебе: не по-злому пожалеешь, а по-доброму. И на полночь ты не пройдешь ни на шаг, как того и хотел. То будет уже наша, а не твоя, забота.

Хитро задумал Лучинов княжич: одни радимичи продолжали крепко держать Стимара за руки, другие так же крепко взяли его за щиколотки и оторвали от земли. Так они и понесли Турова княжича в свой град, будто он был не живым человеком, а бревном.

Как только радимичи покинули Велесову Рощу, сразу опали в ней с осин все листья, и ветер, свившись вихрем, собрал листву в Велесовой яме и вокруг нее на четыре шага.

Три дня искали радимичи в Велесовой Роще тело жреца Турова, но так и не нашли. Они нашли только целую и невредимую стрелу, пронзившую сто сорок семь красных осиновых листьев, если считать от оперения к острию, и сто сорок восемь, если считать от острия к оперению, которое тоже стало красным и похожим на обмакнутое в кровь крыло. Можно было подумать, что кто-то из радимичей выстрелил в Велесову Рощу из лука наугад в час самого сильного листопада. Сто сорок восьмой лист оказался черным, он был холоднее других и весил не меньше мертворожденного младенца. Его бросили в Велесову яму, и лист сразу провалился на самое дно, проломил одну из древних коровьих лопаток и остановился там, куда не дотянуться ни рукой, ни словом.

С тех пор радимичи стали окрашивать оперения своих стрел в осенний закат, и с тех же пор все их стрелы попадали всякой добыче — птице, зверю или инородцу — точно в левый глаз, а если промахивались, то обязательно убивали птицу-зарянку.

На месте Велесовой ямы на другой год образовалось круглое лесное озеро, никогда не мутневшее и не зараставшее тиной. Когда в него заглядывали, то видели внизу только пробитый стрелою глаз, зрачок которого сделался дном. Смотреть в него было страшно, но зато тот, кто осмеливался заглянуть, до конца жизни спал спокойно и совсем не помнил плохих снов.

Посох, с которым старый Богит ходил по земле за пределами святилища, как люди ходят с длинным шестом по болотам, проверяя, где топкие места, — тот чудесный посох тоже пропал из Велесовой Рощи. Через три года после его пропажи стали говорить, что посох сам вернулся в святилище, спустился на дно священного озера и пустил там корни.

Когда верный бегун, уводивший Турова княжича на полночь, сгорал падающей звездой в Велесовой яме, в Хазарском царстве вдруг наступила ночь, потому что каган, повелитель хазар, играл со своим визирем в шахматы и переставил самую сильную фигуру с белой клетки на черную.

Когда он размышлял, не торопясь делать свой ход, хазарский голубь, выпущенный Филиппом Феором, все еще кружил по границам-межам царства, дожидаясь сумрака.

И вот когда наконец все царство обернулось черным цветом вместе с клеткой на привезенной из Индии доске, что была сделана из белых тигровых и черных волчьих зубов, и над доской стала падать, рассыпаясь искрами, красная звезда, голубь ринулся вслед за ней и разбился об крышу дворца, как случалось всегда со всеми хазарскими вестовыми голубями.

Каган первым услышал удар над головой, похожий на хруст схваченной собакой кости. Он повелел погасить все светильники, отправил на крышу старшего вестового и закрыл глаза, проверяя, так ли совершенна созданная им тьма, чтобы прочесть послание ромеев. Он не любил покрывать для такого чтения веки широкой повязкой из телячьей кожи.

Вестовой поднялся на крышу, а вышел из дворцового подвала, где только и сумел отыскать ромейские слова, доставленные голубем. От Двери посланников он уверенно прошел в полной тьме девять шагов на полночь — такова была древняя дорога всех хазарских вестовых, — опустился на колени и протянул кагану то, что нашел.

— Что это? — удивленно спросил каган, ощупав предмет, в котором глубоко увязли когти голубя с его ножками, отсеченными старшим вестовым по середину голеней.

— По моему нынешнему разумению, повелитель, это коровья лопатка, — ответил вестовой, успевший ощупать ее по дороге из подвала и перебрать в уме все предметы, похожие на нее, от простой деревянной колотилки для белья до чешуи грифона стоимостью в тысячу золотых денаров.

— С какой стороны летел голубь?

— Судя по оставшейся золе, он летел от смоковницы. Той, что пустила корни в стену твоего сада, повелитель.

— Той, чьи корни ушли от меня наружу?

— Именно той, повелитель.

— Пусть ее срубят, — велел каган и вздохнул, втянув ноздрями половину всей тьмы, наполнявшей дворец.

Вестовой поклонился и быстро вышел, пользуясь кратковременным рассветом.

— Коровью лопатку можно было ожидать со стороны Драконьей башни, от уйгуров[82]… Но никак не от ромеев, — прошептал визирь мысли кагана, в чем и заключалась его служба, кроме постоянной игры в шахматы.

Каган повертел плоскую кость в руках и на обратной от голубиных когтей стороне увидел мерцающую россыпь слов, что стали проноситься перед ним падающими звездами.

«Великому кагану хазар Чистые Помыслы желают вечной твердыни.

Плод падает недозревшим.

По договору, великий каган, твои — руки, чтобы подхватить плод и, если понадобятся, дороги, воины, кони, мечи и стрелы. Наше — золото.»

Каган отложил коровью лопатку, открыл глаза и сказал визирю:

— Твой ход.

— Я уже сделал его, повелитель, — в некотором смятении признался визирь, — пока вестовой ходил за голубем.

— Ты сделал правильно, — успокоил его каган, — и тем самым ты подсказал мне, как теперь поступить. — Он перенес самую сильную фигуру на дальнюю белую клетку доски, и оба прищурились от яркого света, проглотившего во дворце всю его тьму. — Тебе шах!