Цареградский оборотень. Книга первая - Сергей Смирнов

В этот год обратной дорогой князю Хорогу служили тени птичьих стай, летящих на полночь. Дорога была широкой и быстрой, как сны орлов. Добыча вновь выдалась обильной вместе с северским урожаем пшеницы и овса, и князь гордо и неторопливо двигался против течения прозрачной тьмы, устремлявшейся по высохшим травам с полночи на полдень.

За князем с таким же гордым, как у него, и спокойным лицом ехал старший княжеский сын, Коломир. В этот, первый гон Коломира на Поле, главной его добычей стал шрам на подбородке, полученный от промаха чужого меча — точно такой же шрам, какой уже много лет носил его отец. Только у отца-князя его собственный шрам ушел в глубину, на самое дно бороды, словно корень дуба на дно земли, и потому никому не был виден. А у молодого еще, безбородого Коломира рубец светился на лице багровой падающей звездой, и княжич радовался, что его первая боевая отметина видна всем воинам, а в день Осеннего Сретенья будет видна родичам издалека, уже с полуденной вежи Турова града.

— Что проку в твоей добыче, князь-воевода, — стал беззлобно укорять Хорога Богит, — если весь твой род вскоре утечет на полдень тенями так же, как истекают стаи скворцов и твоя нынешняя дорога?

— Откуда ведаешь, старый? — хмуро вопросил князь, а его конь тревожно прянул ушами.

— Отовсюду, князь, — хитро отвечал Богит, — раз мне отныне вовсе не нужны дороги.

— В чем же ныне сулишь мне прок, — так же хмуро усмехнулся князь-воевода, — коли потрудился открыть вежды оттуда, где более нет дорог?

— Поторопись, покуда есть день торопиться, — предупредил князя старый жрец, никогда в жизни своей не достигавший Поля. — Добыча и золото не дороже твоей тени. Заберешь все на следующий гон. Зарой добычу в безродную землю, у дороги перелетных теней. Поторопись — вот в чем будет твой прок.

— С кем говоришь, отец, никак с конем? — изумленно спросил позади князя его старший сын Коломир.

— Ветер гуляет в моей бороде, — ответил ему через плечо отец. — Тебе послышалось.

— Достигнешь Туровой земли, не радуйся Сретенью, — продолжал Богит, — торопись дальше на полночь. Гони след своего третьего сына, пока его кровь не вошла в ножны чужой крови и не обернулась против тебя и твоего рода. Поверни ее ток на полдень, и пусть ее руслом станут тени птиц, покуда еще не кончился перелет. Торопись. Верни своего сына в ромейское царство, теперь он уже будет благодарен тебе за это. Пусть он лучше станет царем среди ромеев, как ты, князь, пророчил своим вещим сном, нежели — волкодлаком среди северцев. Плод падает незрелым, говорили ромеи, торопись подхватить его. Так торопись подхватить его своими руками, а не чужими.

Не успел князь-воевода остановить коня, как его старший сын Коломир увидел летящую ему точно в правый глаз стрелу. Он нишкнул, а когда осмелился снова поднять голову, то оцепенел из удивления: стрела с белым оперением висела себе на том же месте, в одной пяди от его правого века, а вместо самой стрелы навстречу княжичу двигался прямо по ней, как по мосту, старый жрец Богит.

— Здравствуй, старый! — невольно воскликнул Коломир.

— Теперь уж ты здравствуй, княжич, — ответил ему Богит. — Тебе за всех своих здравствовать придется. Увидишь своего младшего брата, передай ему мои слова: на распутье выбери пятую дорогу — ту, у какой начало за ухом, а конец за поясом.

— Что за дорога? — еще больше изумился Коломир. — Никогда такой не видал.

— Тебе такую и знать не надо, — коротко ответил Богит.

В тот же миг Коломир сморгнул оттого, что степной ветер надул ему в правый глаз соринку, а стрела пропала.

Князь же воевода велел зарывать добычу в безродную землю Поля, у прозрачной дороги птичьих теней. Однако готы воспротивились, не понимая княжьей нужды. Тогда северский князь Хорог и готский граф Уларих дали друг другу клятвы. Хорог поклялся, что не потребует большей доли добычи, чем той, что оставит в руках готов, а Уларих поклялся, что довезет всю добычу до града Турова и возьмет сверх своей доли только три золотых чаши.

Богит же, тем временем, как ни старался приоткрыть хоть на пядь золотую дверь, так и не смог.

Когда слобожанин очнулся, то сразу заметил, как сверкает в чаще его ножик. Он поскакал к тому дереву по-воробьиному, а потом, расправившись с путами, двинулся по следу радимичей уже по-волчьи.

Труднее всех оказалось в тот день найти свою новую дорогу Уврату. Он заснул посреди Поля, уйдя наконец от угорской погони вместе с двумя другими бродниками, которых надул ему в судьбу степной ветер, — одним полянином, а другим и вовсе волохом.

Украли они втроем дочь одного князя-кагана в надежде продать ее хазарам, которые ценили угорских девушек больше, чем угорских коней. Три дня и три ночи угры гнали след бродников и каган увидел, что не может нагнать тех, кто прячет свои тени в седельных сумках, а потому тени не волочятся следом по земле и не мешают скакать. Он смирился с потерей и выпустил бродникам вдогон заговоренную стрелу. Конец такой стрелы угры приклеивали пчелиной слюной к тетиве. Стрела в один миг вытягивалась от лука до цели и, только попав в нее, оставляла тетиву. Цель могла быть как угодно далека — главное, чтобы стрела раньше хоть один раз до выстрела прикасалась к ней острием. Каган не хотел отдавать хазарам свою третью дочь, как рабыню. И вот бродник Уврат, вышедший от северцев Туровых, вдруг с изумлением заметил, что несет положенную через седло мертвую полонянку, а у нее из уха торчит угорская стрела. Он не знал, что этот стрелой старшая сестра полонянки когда-то выковыривала у младшей из уха засунутую туда по баловству вишневую косточку.

Бродники тоже смирились с потерей и бросили мертвую. Каган успел подобрать свою дочь раньше, чем на нее опустился с неба первый ворон-стервятник, успев, однако уронить ей на чрево тяжелое черное перо.

Закончив свой бесплодный торг с погоней, бродники прилегли в тени скифского кургана перевести дух.

И вот Уврат очнулся и разом вскочил. Ему показалось, что во сне его схватили за руки и за ноги какие-то чужаки и стали растаскивать в разные стороны. Оказалось, что в самом деле от того самого места, где он лег, а теперь стоял, ветры подули сразу на четыре стороны света, и потому Уврату сначала во сне, а потом и наяву стало трудно дышать.

Такое с ним повелось с самого детства. Он не успел на свет раньше Коломира. Отец больше любил первенца и однажды разрешил Коломиру взять в руки свой меч, а Уврата подпустил к своему мечу только следующей весной. Потом пришел последыш, который оставил на дороге мертвой их мать. Отец не любил последыша и никогда не давал ему своего меча, но никогда и не бил его и трогал его так, как трогают осиное гнездо или еще не остывшую подкову. Зато последыша любили мамки и никогда не давали его в обиду. Однажды, когда они все отвернулись кто куда, Уврат не долго думая дал младшему здорового пинка, и тот отлетел, как тюфяк, набитый сеном. Последыш никогда не жаловался мамкам, но сначала от обиды и боли краснел или бледнел, а потом всегда мстил. И тут он, не успев мертвецки побледнеть, живо достал из-за пазухи дохлую осу и кинул ее в Уврата — да так метко, что она впилась своим жалом тому в веко и повисла.