Царский угодник - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре эти матросы прибыли – крупнотелые, добродушные, с сединой в висках. Их оформили в Царском Селе садовыми рабочими – таков был порядок, всех, кто впервые появлялся в царском окружении, вначале проверяли, давали работу вне дома, а уж потом приближали… С чагинскими матросами поступили точно так же. Пройдут испытание – будут допущены в апартаменты.
Однажды Алеша играл в саду. Сад при дворе имелся великолепный, хорошо ухоженный, на него добрую сотню лет потратили специалисты, нанимаемые для этих целей в Англии, с Алексеем находился камердинер – внимательный, молчаливый человек.
Неподалеку находились и чагинские матросы – переговариваясь, они занимались обрезкой кустов. Ощипки, сухие хвосты матросы собирали в небольшие стожки, чтобы затем вынести за ограду и там сжечь.
При появлении наследника говор матросов стал тише. Алексей, занятый своими делами, минут десять возился в траве, потом пошел к матросам.
И тут случилось что-то необъяснимое, страшное: один из матросов, держа перед собой кривой садовый нож, будто турецкий ятаган, неожиданно кинулся на наследника. Наследник вскрикнул, отпрыгнул от тяжелого, неповоротливого матроса в сторону, увернулся от ножа – тот рассек им воздух, нож мелькнул молнией вторично, наследник увернулся от ножа и во второй раз.
Камердинер, что-то угрожающе крича, кинулся к матросу, матрос, не обращая внимания на камердинера, снова прыгнул на Алексея, вновь рубанул ножом и на этот раз рассек ему ногу – наследник кубарем покатился по земле, камердинер перемахнул через мальчишку и навалился на матроса. Выбил у него из руки нож, ловкой подсечкой опрокинул на землю.
Матрос ткнулся лицом в кучу перегноя, приготовленного для того, чтобы подкормить розовые кусты, камердинер кулаком ударил его по затылку, вгоняя голову целиком в перегной, затем стиснул руками шею. Хоть и здоров был матрос, а камердинер оказался здоровее: матрос наелся навоза и задохнулся.
Второй матрос на помощь к своему товарищу не пришел – остолбенев, он стоял все это время в кустах.
Когда его начали допрашивать, он признался, что был послан вместе со своим приятелем в Царское Село с одной целью – убить наследника. Не должен, дескать, отпрыск Николая Второго занимать российский престол, для этого есть другие люди. Из окружения матушки-императрицы, естественно.
Вечером того же дня царь заперся у себя в кабинете и напился. Если он вздумает прижать мать, то настроит против себя всю Россию. Если даст делу о покушении законный ход, то тут тоже палочка о двух концах, один из которых ударит по матери-императрице, второй – по нему самому.
Он решил не предавать это дело огласке.
Адмирал Чагин, от которого прибыли эти люди, – он поручился за них, головой отвечал за крутоплечих здоровяков в тельняшках, – заперся у себя в каюте и не пустил жандармов не только к себе, но и вообще на яхту «Штандарт». Он не хотел отвечать на вопросы жандармов. Чагин загнал в ствол трехлинейной мосинской винтовки патрон, в ствол налил воды, сунул себе в рот и ногой нажал на спусковой крючок.
Выстрел практически оторвал адмиралу голову, кровь густо забрызгала стену и потолок роскошной капитанской каюты, в кресле же остался сидеть парадный адмиральский мундир с орденами и погонами, залитыми кровью; вместо головы таращился какой-то странный мясной обрубок с торчащими из него зубами. Жандармов, когда они это увидели, рвало – слишком уж страшной была картина.
После Чагина осталось покаянное письмо, в котором он просил у Николая Второго прощения.
Наследник потерял много крови, но все обошлось, ни отец, ни мать никогда не напоминали ему об этом случае, и нервное потрясение, которое он претерпел, также прошло – все окончилось благополучно. Лишь кривой шрам на ноге Алексея напоминал о том, что было.
– Дай Бог, чтобы былое это не вернулось никогда, – грустно проговорил Николай Второй.
Колеса под полом отбили звонкую железную дробь, в густеющих вечерних сумерках поезд проскочил забитую народом станцию – на перрон явилась очередная депутация бородачей с хлебом и солью, но царь приказал не останавливаться, поезд с ревом проскочил дальше и через две минуты растворился в серой, непроглядной мгле.
В Петроград царский поезд прибыл на восемь часов раньше намеченного срока. Николай Второй приказал выдать членам паровозной бригады по пятнадцать рублей серебром премии и, не задерживаясь в помрачневшем, темном, с малым количеством света Петрограде, поехал в Царское Село – к жене, к детям…
Был уже поздний вечер, под горбатыми мостками, проложенными над тихими, глубокими каналами, слабо поблескивала черная вода, на западе, там, где плескалось холодное осеннее море, над горизонтом повисла недобрая густо-красная полоса. Солнце уже давно нырнуло за землю, уползло в далекие дали, а мрачный отсвет от него остался, резал глаза, и легкое радостное чувство, родившееся в царе – скоро он увидит Альхен, Алешу, четырех своих малышек, которые ростом вымахали уже с мать, стали настоящими великосветскими дамами, – угасло.
Царь помрачнел, протер рукою зеркально чистое стекло автомобиля, словно бы не верил, что таким озлобленно-резким, чужим может быть небо, оглянулся на конвой, не отстававший от автомобиля ни на шаг, и, насупившись, погрузился в свои думы.
И вот странное дело: на память словно бы что-то надавило, в голову сразу же пришел Распутин, бледный дрожащий лик его словно бы возник перед Николаем в сумраке автомобильного салона. «Старец» укоризненно глянул на Николая, и царь, насупившись, отвел глаза в сторону, он понял, что Распутин уже появился в столице и долго еще будет попрекать его за то, что Николай выскользнул из-под «старца», ушел от его влияния, за то, что начал войну с немцами… Может быть, они даже поругаются. Царь допускал и такое. Он вообще был прост в общении и мог ругаться даже с дворниками, не видя в этом ничего зазорного, – с одной стороны, это было плохо, а с другой, если тщательно обмозговать это дело, – хорошо.
Пусть они и поругаются со «старцем», но Распутин его не бросит, не будет вести себя так, как ведут остальные Романовы, образовавшие при матушке второй двор, все время норовящие подставить Николаю – законному государю – подножку, Распутин и совет полезный даст, и поколдует, и – если надо – у Бога защиту для царской семьи выхлопочет.
Царь облегченно вздохнул, откинулся назад,
