Ад - Александра Маринина

— Они все могут умереть, — твердила она, не отрывая взгляда от экрана. — Они еще вчера жили, как обычно, красиво оделись и пошли в театр, они думали, что у них будет праздник, а теперь они в любой момент могут стать мертвыми.

Денис сидел с ней рядом, он тоже следил за событиями на Дубровке и не мог понять, что испытывает его мать: ужас, или удивление, или что-то еще, ему неведомое?

— Какие они счастливые, — неожиданно произнесла Лиза. — Они даже не понимают, какие они счастливые. За них могут принять решение, самое важное решение в их жизни, и выполнить его, от них даже ничего не потребуется. Просто раз — и все кончится.

— Ты о чем, мам? — не понял Денис.

— О том, что самое правильное решение в жизни — это решение умереть. Только его очень страшно принимать и еще страшнее выполнить. А надо. Поэтому те, за кого это решение принимают, могут считать себя счастливыми. Их избавляют от тяжкого непосильного труда, с которым они сами не могут справиться.

— Мам, ты что? — испугался юноша. — Ты чего такое говоришь-то?

— А, — Лиза махнула рукой, — не слушай меня, сынок, это просто мысли вслух.

В другой раз, когда по телевизору показали спящих в автобусах освобожденных заложников, Лиза заявила:

— Несчастные. Сейчас для них все уже могло быть позади. А они проснутся — и весь ад вернется. Мы все живем в аду и не знаем, как из него вырваться. Некоторым, правда, везет. Но этим не повезло. Несчастные.

Даша была дома и слышала эти слова. Они показались ей глупыми и неуместными.

— Мам, не бухти, ладно? И сделай телевизор потише, мне позвонить надо, он у тебя орет так, что голова трескается, — раздраженно сказала она. — Что у тебя за манера врубать звук на полную мощность! Ни минуты покоя от тебя. И так на работе уделываюсь, как савраска, а тут еще дома натуральная психушка.

Как-то в конце ноября Даша вернулась домой с работы и прямо в прихожей стала привычно определять, кто дома. Ну, Дениска, это понятно. Мать, кажется, тоже, вот стоит ее сумка, а вот и ее осенние ботинки, которым сто лет в обед. А Юльки нет, во всяком случае, ее курточка на вешалке не висит, да и тапочки ее на месте. Странно. Обычно в это время девочка сидит у них. Неужели заболела? Или с Раисой что-нибудь случилось?

Даша быстро переобулась и прошла в «запроходную» комнату к брату, попутно отметив, что матери в передней комнате нет. Вроде бы ее и на кухне не было. В туалете, наверное, решила девушка.

— Привет. А где твоя невеста?

Денис и бровью не повел, все поддразнивания сестры он пропускал мимо ушей.

— У стоматолога. Пришла, как обычно, после школы, у нее уже с утра зуб ныл, а тут разболелся так, что невозможно терпеть. Мамы тоже нет, так что я сейчас буду тебя кормить яичницей собственного изготовления.

— Как это — мамы нет? — удивилась Даша. — А где она?

— Ушла куда-то, сказала, вернется не скоро. Может, гуляет.

— Погоди, куда это она ушла без сумки? И без ботинок. Она в тапках ушла, что ли?

— Даш, я не знаю, — Денис с досадой дернул плечом. — Мама зашла ко мне, сказала, что уходит, поцеловала и ушла. Дверь за ней хлопнула. Всё, больше ничего не знаю. Я тут сижу, от компа не отрываюсь. А чего ты переполошилась? Может, она к соседке пошла, к тете Рите, потому и ботинки не надела, и сумку не взяла.

— Да, действительно, — Даша сразу успокоилась. И как ей такое простое объяснение в голову не пришло? Все-таки Дениска у них умница. Но плохо, что мать ушла к тете Рите, опять небось нажрутся под завязку, тетя Рита та еще штучка, сама гульнуть любит и мать-дуру с панталыку сбивает. Хотя, с другой стороны, мать в последние месяцы такая странная, на себя не похожая, может, и к лучшему, если она развеется немного.

— Я не понял, ты есть-то будешь? — спросил Денис. — Кормить тебя?

— Я сама поем, сиди спокойно, — ответила она и пошла переодеваться.

Скинув джинсы и свитер, Даша влезла в старенький халатик и направилась в ванную вымыть руки. Открыла дверь и обмерла.

Лиза лежала в воде, и вода была почему-то красноватой. Лицо матери, бледное и спокойное, не вызывало тревоги, наоборот, говорило, казалось, о глубоком сне. Только сны ей снились, наверное, печальные. На полу валялась открытая опасная бритва. Дашин рассудок судорожно цеплялся за мелочи, которые могли бы отодвинуть момент страшного и окончательного осознания. Откуда у них в доме опасная бритва? Дядя Родик жил у них давно, так давно, что теперь и не вспомнить, какой бритвой он пользовался, но вряд ли опасной, в те времена опасными бритвами мужчины уже не брились. Или брились? Наверное, бритва осталась от дедушки, это же его квартира, он жил здесь с бабушкой до того, как переехал в Дмитров, сама Даша этого не помнила, это все случилось задолго до ее рождения, но мама рассказывала…

И только тут она смогла закричать.

Уже уехала милиция и Лизу увезли в морг, уже примчались Юля и даже Раиса, а Денис все сидел неподвижно перед выключенным компьютером и смотрел на темный экран монитора. В ушах звенел истерический голос Даши:

— Что ты сидишь?! Там мама… Она умерла! Все из-за тебя, урод несчастный! Иди посмотри, что она с собой сделала! Нет, это ты с ней сделал!

Он помнил, как испугался, как развернул кресло и покатился вслед за Дашей, помнил распахнутую дверь ванной и кроваво-розовую воду, помнил белое, как бумага, мамино лицо, помнил свой ужас, который так и оставался до сих пор ужасом, не перейдя в горе. Горя Денис пока не чувствовал, он еще не понял, что мамы больше нет и никогда не будет, но зато он остро ощущал собственную вину.

— Ты сидел за своим дурацким компьютером, нацепил наушники и играл в свои идиотские «стрелялки»! — кричала Даша, пока они ждали милицию и врачей. — Ты ничего не слышал, а мама в это время вены себе резала. Ты во всем виноват, ты и твой расчудесный папочка, вы оба ее довели, вы всю жизнь ей сломали, он — своей подлостью, а ты — своей болезнью. Если бы не вы, она была бы жива и счастлива!

Денис не пытался оценивать справедливость слов сестры, он понимал одно: мама попрощалась с ним, поцеловала его, налила воду в ванну и перерезала вены, а он сидел за стенкой, всего в нескольких метрах от нее, и ничего не слышал из-за раздававшейся в наушниках стрельбы, и ничего не почувствовал, не удержал маму, не помешал ей, не остановил. Даша права, он виноват, он страшно виноват.

— Не казни себя, — уговаривала его Раиса, — твоя мама приняла решение и выполнила его. Она сделала так, как ей лучше.

— Но я же мог ее остановить!

— Не мог. Остановил бы в этот раз — она сделала бы то же самое потом. Она сама так решила, понимаешь?

— А я мог сделать что-нибудь, чтобы она решила по-другому? — спросил Денис.

— Этого никто не знает. И бессмысленно об этом думать сейчас.

— А о чем надо думать?

— О том, что у твоей мамы был свой путь, которым она шла долгие годы. У каждого человека есть свой путь. Он может кого-то не устраивать, например мамин путь не нравился тебе и Дашеньке, да и мне он не нравился, но мама шла этим путем, она его выбрала сама, и мы с тобой должны относиться к ее выбору с уважением.

Утраты Денис так и не почувствовал, он в последние годы совсем не знал материнского тепла и заботы, он не ощущал на себе материнской любви и нежности. Мама всегда была либо нетрезвой, либо раздраженной, либо слонялась, смурная и непричесанная, по квартире с неизменной сигаретой в зубах и сварливо жаловалась на жизнь, либо, в периоды просветления, приносила домой очередную работу и прогоняла Дениса от компьютера. Он привык так жить, никакой другой семейной жизни он не знал. Любовь, внимание и заботу он получал от сиделки Раисы и ее внучки, и как-то так сложилось, что любовь и забота существовали как бы сами по себе и никак не были связаны с мамой, которая тоже была сама по себе, отдельно.

Да, боли утраты не было, но было чувство вины и еще огромная, острая, выбивающая слезы жалость к матери. Денис вспоминал ее такой, какой она была много лет назад, красивой, веселой, с горячими сверкающими глазами, с пышными кудрями, вспоминал ее задорный серебристый смех. И пусть все это было давно, и пусть бывало не постоянно, а только короткими периодами, но ведь было, было… И могло бы быть всегда, если бы мама выбрала другой путь.

На похоронах Денис горько плакал, крепко ухватив за руку отца, который взял на себя все заботы по погребению. Даша не плакала, она стояла возле гроба мрачная и напряженная, стараясь не смотреть на брата и «дядю Родика», которых считала виноватыми всегда и во всем. После похорон Денис почти месяц не включал компьютер. Чувство вины перед матерью и жалость к ней поселились в юноше надолго.

— Не вздумай себя винить, Родинька, — говорила Люба. — Ты много лет тянул Лизу на себе, помогал материально, оплачивал сиделку для сына, учителей, делал ремонт, устроил Лизу на лечение. Ты делал все, что мог, и нет никакой твоей вины в том, что все закончилось так трагически.