Современный румынский детектив [Антология] - Штефан Мариан

Я решил уйти, не проронив ни единого слова. Но, когда я подошел к двери, она вдруг сказала, глядя в окно:

— Верни мне, пожалуйста, ключ.

Я пожал плечами и, сдернув ключ с колечка брелока, кинул ей. Она поймала его на лету.

— Это следует понимать как конец наших отношений? Она промолчала, продолжая вглядываться в окно.

Я снова пожал плечами и вышел. Зайдя в первую попавшуюся аптеку, купил пропранол. Чтобы усилить действие транквилизатора, положил две таблетки под язык, из-за чего потом он распух, Дожидаясь в агентстве «Лото», пока лекарство начнет действовать, я успел пролистать несколько номеров «Спорта», поступивших с начала года, и еще раз убедился в своей правоте. Почувствовав, что сердце мое стало биться ровно, как часы, я вышел на улицу. Погода действовала умиротворяюще — падал восхитительный снег. Бодрым спортивным шагом, не оглядываясь по сторонам, я добрался до логова убийцы.

Шторы были плотно задернуты. Лампа на письменном столе отбрасывала ржавый свет на темно-зеленые стены. Голубоватый дымок висел в воздухе. Пахло смесью табака и кофе. Обстановка комнаты казалась достаточно скромной. На мраморной полке камина, в котором, словно горсть рубинов на серебряном подносе, трепыхались последние искры огня, червонным золотом поблескивали медные вазы. В хрустальном бокале на краю бюро белели две розы. Деревянный пол, тоже выкрашенный зеленой краской, покрывала медвежья шкура, И всюду книги, много книг.

Он был очень элегантен в толстом пуловере коричневого цвета, Опытная рука вязальщицы украсила грудь оригинальной аппликацией — белым стилизованным сердцем величиной с ладонь. Внутри аппликации была вышита красная монограмма: А. М.

— Здравствуйте, господин преступник!

Он вздрогнул и оторвался от бумаг. Лицо перекосилось. Глаза сузились в щелочки, а на скулах заходили желваки.

— Как ты вошел сюда?

Вместо ответа я показал ему ключ, который он сам когда-то дал мне, и уселся в бежевое кожаное кресло.

— Ну вот, мы опять встретились лицом к лицу, — вздохнул я. — Только на сей раз ты без чулка и без рогатки.

Он притворился, будто не понимает, о чем идет речь, но так судорожно сцепил пальцы, что у него побелели ногти.

— Как ты осмелился явиться в дом, который собственноручно превратил в склеп? — прорычал он и сделал попытку броситься на меня.

Я наклонился над столом и великолепным джебом слева смазал по его надутой физиономии. Мое поведение не гармонировало с респектабельным интерьером, но хозяина это, по-видимому, не слишком огорчило. Не дав ему опомниться, я припечатал негодяя промеж рог мраморным пресс-папье с промокашкой. На его широком лбу жертвенного животного заблестели капельки пота. Он охнул, и высокомерие исчезло без следа.

Я ретировался на прежние позиции, но для большей уверенности уселся на подлокотник кресла — так мне было удобнее держать его под контролем.

Избиение не доставило мне удовольствия. Жажду мести могли утолить только пытки.

— Ты имеешь счастье лицезреть укротителя кобр, — предупредил я его, — Только попробуй укусить, и ты увидишь, насколько я беспощаден. До тебя никто не осмеливался издеваться надо мной. Ты первый попробовал, но, как видишь, не вышло. Ты глуп, к тому же еще и труслив.

Он с шумом выдохнул воздух через нос, как морское животное, выброшенное на берег.

— Труслив? В чем же это выражается?

— Побоялся меня прикончить, когда я был у тебя в руках.

— Еще не все потеряно, — осклабился он.

И получил вторую оплеуху. Я был на взводе — перед глазами стояли подробности той ночи, когда он превратил меня в боксерскую «грушу».

А он окаменел — никто не осмеливался так обращаться с ним. Губа кровоточила, в глазах застыла покорность, даже униженность. Наконец-то он понял, что я сильнее и в любой момент могу его прихлопнуть.

— Не думаешь ли ты, что я, как и прежде, позволю тебе выкидывать фокусы?

Он вытер платком кровь и плачущим голосом задал классический вопрос:

— Чего тебе надо от меня, убийца?

Просто удивительно, что столь незаслуженное обвинение мгновенно успокоило меня. Пожав плечами, я равнодушно вздохнул:

— Да ты комик! Я просто лопну со смеху!

— Убийца! Убийца!.. — назойливо твердил он.

— Меня ставит в тупик твоя беспомощность. Я привык к тому, что ты корчишь из себя супермена. Что с тобой происходит?

Он схватил пресс-папье и швырнул его, но я успел вовремя пригнуться. Мрамор с глухим стуком ударился о стену, но не разбился.

— Не теряйте рассудок, господин инженер. Соберитесь с мыслями — я хочу для нашей общей пользы побеседовать с вами. Итак, меня не интересуют мотивы преступлений, да и нет привычки совать нос в чужие дела. Его длина не позволяет мне…

Я был вынужден прервать свою тираду, поскольку он издал дикий рев, точь-в-точь как сумасшедший, которому показывают пальчик, Клокоча от негодования, он вскочил со стула и невнятно прокричал:

— И ты еще имеешь наглость утверждать, что это я убил Рафаэлу?!

Он не смог продолжить, ибо что-то пронзило его, словно молния. Выпучив глаза, он с трудом схватился скрюченной рукой за сердце. Из полуоткрытого рта вырывались нечленораздельные звуки. Я вынул две розы из бокала и выплеснул воду ему в лицо. Однако из состояния прострации он так и не вышел — обмяк в кресле, издавая слабые стоны. Теперь он не вызывал во мне ничего, кроме брезгливости.

— Слушай внимательно, некогда мне с тобой лясы точить. Ты, Аркадие Манафу, затеял игру, которую проиграл. Я пришел не осуждать тебя. Да это и невозможно — вызвать у тебя чувство вины. Ты принадлежишь к людям, о которых Шекспир сказал: «Их жизнь — порок, а гибель — добродетель»[1].

— Жалкий комедиант! — буркнул он в платок, вытирая с лица воду.

Я сделал вид, будто не расслышал.

— Итак, ты проиграл, и теперь настало время платить. Среди множества векселей, которые тебе предстоит погасить, на моем осталась непроставленной сумма. Я первым открыл дверь туда, куда вскоре хлынут кредиторы, просто потому, что ты использовал меня в своей игре, даже не спросив моего согласия. Поступок такой же бесчестный, как изнасилование. Я хочу забрать свою долю первым, ибо следом за мной идут другие, более алчные, чем австралийские термиты, пожирающие на своем пути все, вплоть до железнодорожных шпал. И как только ты очутишься в их лапах, они сотрут тебя в порошок, Я надеюсь, однако, что у тебя хватит здравого смысла расстаться с жизнью прежде, чем это произойдет. Мое мрачное предсказание исполнится лишь в том случае, если я обо всем расскажу. Поэтому заткни мне рот, Аркадие Манафу!

Желание заткнуть мне рот навсегда тотчас возникло в нем. Он рассеянно, как болтовню ребенка, выслушал мою тираду и схватил телефонную трубку. Я почувствовал, что вновь теряю самообладание, чего боялся больше всего.

— Ты, псих ненормальный! Неужели до тебя не дошло, что мне известно абсолютно все?

— Полагаю, что в милиции с большим интересом выслушают твои бредовые фантазии.

Я отрицательно покачал головой и, намотав телефонный шнур на руку, выдернул его из розетки.

— Раскроем карты, господин инженер! Я вижу, что ты неисправим. Никак не можешь уразуметь, что по-глупому влип, а единственное разумное решение с твоей стороны — принять мои условия.

— В тот вечер, когда произошло убийство, я находился за сотню километров отсюда. Это всем известно…

— Возможно, но не мне. Ты находился за сотню километров отсюда? Это вранье! Ты был в нескольких сантиметрах от меня и собирался разложить меня на составные части. Я и в самом деле здорово наследил, поэтому ты спокойно мог приписать мне убийство твоей жены. Благодаря своему алиби, которое, признаться, было здорово сварганено, ты чувствовал себя в безопасности. Но только алиби любого преступника никогда не бывает безупречным.

— Ты рассказываешь историю, совершенно мне незнакомую, что-то путаешь. Давай все же вызовем милицию, и она поможет нам во всем разобраться.

Его бессмысленная болтовня утомила меня, и я закурил. Стало жарко. Хозяин не предложил мне раздеться, а я по некоторым соображениям не стал набиваться на приглашение.

Я не сводил глаз с его искаженного ненавистью лица.

— Почему я не хочу, чтобы сюда нагрянула милиция? Да потому, что я такой же прохвост, как и ты! Легавые схватят нас обоих, не разбираясь, в чем дело, а меня это совсем не устраивает. По крайней мере пока я не разложу весь пасьянс. Я предлагаю держаться как можно дальше от милиции, а добычу получит тот, кто сильнее. Тебе не кажется, что это будет справедливо?

Он откинулся на спинку кресла и, чтобы выиграть время, начал заговаривать мне зубы:

— Предположим, только на секунду предположим, — уточнил он, как человек в высшей степени меркантильный, — что убийца и в самом деле я. Хотя убивать мне резона не было — преступление не сулило никаких барышей. Справедливо ли делиться с тобой тем, что по праву принадлежит мне одному?