Орлиная степь - Михаил Бубеннов

— Одна лиса всех взбулгачила!

— А у лисы… тоже так… горят глаза?

— Конечно!

Поблизости на стане раздался визг, а через секунду что-то лохматое круглым комом влетело в палатку, закружилось, заметалось по полу туда-сюда и, наконец, ударилось под ноги людям, которые уже с криками бросились врассыпную от печки. В темноте послышался грохот падающих тел, выкрики, стоны, скрип сеток на кроватях, звон посуды…

Леониду не сразу удалось успокоить бригаду и уверить всех, что в палатку влетел- Дружок. Встряхивая его за загривок, он выкрикивал раз за разом:

— Вот он, вот, глядите!

Зажгли огонь, и все разглядели Дружка. Зажатый между ног Леонида, он быстро, затравленно озирался по сторонам.

— Значит, верно она сказала, — заключил Ионыч, кивнув на Светлану. — Это волчица бродит. Детей ищет.

Леониду поневоле пришлось промолчать.

— За детей она горло вырвет. Мать! — с оттенком одобрения продолжал Ионыч. — Мы как-то вдвоем с кумом, в молодые годы, напали с собаками на логово… Господи, что было! Только клочья от наших собак! А нам и стрелять-то в суматохе нельзя… Мой куманек, спасибо ему, все-таки ухитрился, пырнул ее ножом в бок. Ну, слава богу, тогда добили.

Встав на одно колено у печки, Ионыч начал укладывать на затухающие угли дрова. По всей палатке, особенно там, где сидели девушки, все еще слышались облегченные вздохи: что и говорить, перепугал Дружок здорово! При всеобщем молчании послышался робкий девичий голосок:

— А долго они… волчат ищут?

— Всяко бывает, — охотно отозвался Ионыч, продолжая сидеть у печи на одном колене, в очень удобной для беседы, позе и, несомненно, внутренне уже оживляясь от охотничьих воспоминаний. — Одна вскорости забудет, а другая чересчур долго страдает. Как и у людей. У нас к одному охотнику повадилась ходить — отбою не было. Волчат он давно удушил и шкурки сдал, а она все ходит и ходит. Очень настырная и отчаянная была! Только чуток стемнело — она уже кра? дется из бора, а если время к полночи — крутится у самого дома. И так все лето! Сколько разов стреляли по ней!

Рассказ Ионыча никого не утешил. Ребята смолчали, а среди девушек пополз шепоток:

— Вот еще беда!

— А может, эта забудет?

— Жди! Вон как лезет.

Стараясь лишний раз щегольнуть перед девушками, Федя Бражкин разрядил ружье, дунул в стволы и заговорил с дедом тоном заправского охотника:

— А много у вас тут… волков-то?

— Ми-илый, до черта! — отрываясь от печки, ответил Ионыч. — В наших местах их всегда было много, а уж во время войны расплодилось — тьма! Да какие у нас волки! Во! Нигде нет таких!

Это от ученых даже известно. По пять пудов весу, побожусь! У нас, сами видите, волкам одно приволье. Живи и разбойничай: степь! Охотников мало, да и охота за ними мудрая. Это зверь хитрый. В капкан его поймать трудно. На падаль идет плохо. Лучше всего брать его летом. Затаишься, бывало, вечерком и слушаешь. Когда засветят звезды, прибылые с голодухи-то и начинают подвывать: торопят отца-мать с добычей. Тут и засечешь, где их логово! Ну, а если прибылые молчат, побаиваются подавать голос, то сам начинаешь вабить…

— Подвывать, — пояснил девушкам Федя Бражкин.

— Верно. Вот так.

Встав на колени у печки, Ионыч зажал двумя средними пальцами мясистый нос, сложил ладони рупором, для чего ему потребовалось спрятать под сивую бородку большие пальцы, и молча оглядел своих слушателей, призывая их ко вниманию. В палатке установилась полная тишина. Ионыч вдруг нагнул к полу большую, кудлатую, серую от седины голову и завыл матерым волком — сначала низко, глуховато, гнусаво, а потом, постепенно поднимая голову и выпрямляясь, все более высоко, сильно, протяжно, до жути уныло и тоскливо… Закончил он вой отрывисто, резко откинув голову назад и подняв глаза к потолку. Все невольно вздрогнули в полутьме, а Дружок неожиданно вырвался из рук Леонида и шмыгнул под кровать.

— С ума сошел, дед! — крикнула Феня Солнышко. — Ты всех волков созовешь! Ведь они же близко!

— Ужас! — вздрагивая, прошептала Светлана.

— Отвык, плохо вышло, — пожаловался Ионыч. — Да и начин надо делать в землю. Тогда вой будет глухой, тоскливый… А потом в небо, чтобы версты на три слыхать было. Ну, прибылые тут нее с радости и забрешут на все голоса…

Неугомонный Федя опять полез к деду:

— А как же их зимой-то в степи берут?

— Раньше, бывало, мы их просто брали, — отвечал Ионыч. — На конях гоняли. Самое милое дело! Выпадает снег, выезжаем в степь. Стронем стаю с лежек — и пошел во весь дух! Кони у нас были резвые, азартные, даже злобные на зверя — сами гнали. Больше десяти верст ни один матерый, бывало, не уходил, а если снег глубокий — на пятой версте уже сядет и высунет язык. Тут, знамо, соскакиваешь с коня и идешь… Подходишь, стало быть, — и р-р-раз чумкарем по башке! Р-р-раз! Он и готов.

Опережая Федю Бражкина с вопросом, он пояснил:

— Чумкарь — дубинка такая…

— А если она сломается? — спросили — из круга девушек.

— Такого случая отродясь не бывало, — ответил Ионыч, — Для чумкаря мы брали березки с корнем и чтобы корень был шарбм, вроде кулака. Настоящее железо! Любой череп берет!

Вспомнив что-то забавное из своей охотничьей практики, дед Ионыч одиноко посмеялся и сообщил:

— А иной раз ради потехи и живьем брали!

Леонид Багрянов, любивший охотиться с детства, в состоянии той мрачноватой задумчивости, какая не покидала его весь день, безотчетно заслушался деда, но вдруг спохватился и, решив остепенить рассказчика, проговорил недовольным голосом:

— Ну вот, начались охотничьи рассказы!

— Нет, паря, я врать не умею, — ответил Ионыч. — Если говорю — чистая правда. Не веришь? А ты вот послушай.

— Да ведь спать же надо!

Но молодые охотники заступились за деда:

— Выспимся! До утра далеко!

— Пускай говорит! Говори, дед!

— Ну, вот, брали мы их, бывало, таким манером, как при охоте с борзыми, — продолжал Ионыч. — Вот подходишь ты, стало быть, к загнанному волку, а он весь хрипит, туда-сюда глазами зыркает, язык кусает, хочет броситься на тебя, а зад поднять не может! Начисто выдохся. Тут ему и суешь в пасть-то струнку!

— А это еще что? — выкрикнул кто-то из того угла, где поблескивали ружейные стволы.

— Вот такая палка. — Ионыч отмерил ладонями в воздухе расстояние в две четверти. — На конце у нее — бечевка, а еще лучше ремешок. Волк — злобный зверь, он соберется с силой и хватает струнку мертвой хваткой. И держит. Не ртдает! Вот тут-то и не зевай! В один секунд обмотай ему морду бечевкой и затяни! Ну, а уж если не прозевал, успел сострунить волка — он твой, вяжи ему ноги!

— Ну, все, все! Довольно! Спать! — заговорил Леонид со строгостью и поднялся. — Все по местам!

Он взглянул на девушек, давая понять, что это, в первую очередь относится к ним, и здесь встретился взглядом со Светланой. Та легонько, с надеждой потянулась навстречу его взгляду и проговорила быстро, жалобно и искренне:

— Я боюсь!

— Отогнали бы, — сказала Феня Солнышко с укоризной. — Ведь она же где-то близко!

Новое напоминание о волчице окончательно допекло Леонида. Он стиснул зубы и произнес негромко, но с остервенением:

— Вот тварь!

С разгоряченным взглядом он двинулся к выходу из палатки, крикнув в сторону ребят с ружьями:

— А ну, пойдем!

Над Заячьим колком в скором времени прогремело несколько выстрелов. В палатку Леонид вернулся очень мрачным, а ребята, особенно те, которым удалось стрелять, в большом и веселом возбуждении. Они наперебой стали рассказывать, что своими глазами видели, как волчица выскочила из березняка у вагончика, и дивились ее дерзости.

— Вот бешеная! — воскликнул здесь Федя Бражкин.

— А может, она и на самом деле бешеная, — медленно проговорил Ванька Соболь из темного угла; до этого он отмалчивался на своей кровати, должно быть раздумывая над своей вечерней схваткой с бригадой.

Леонид резко повернулся на голос Соболя, сердито спросил:

— Ты что, еще не проспался?

— Я давно проспался.

— А что же ты бредишь? С чего ей беситься?

— Известно, с тоски. По детям тоскует.

— С тоски не бесятся. Бесятся от особого вируса.

— А вот. поживешь здесь, тогда узнаешь, как еще бесятся-то с тоски! — ответил Соболь невозмутимо. — Вон спроси у деда.

— Довольно! Слышали!

Дрожащими от волнения руками Леонид вытащил из пачки папиросу, торопливо закурил и сказал строго, не глядя на Соболя:

— Если проспался, иди работать!

Не ответив, Соболь начал одеваться в темноте.

— Лютуешь? — немного погодя спросил его Леонид. — Не знаешь, чем досадить? Ишь ты, напугать задумал! А мы, да будет тебе известно, не из пугливых!

Увидев, что Соболь достает из чехла ружье, Леонид негромко, но все же прикрикнул: