Молодая Екатерина - Ольга Елисеева

Эта мнимая дипломатическая победа раззадорила Петра. Переговоры пошли дальше. Но по мере того как они продвигались, великий князь все сильнее нервничал. «Часто я видела его в восхищении от того, что он приобретет; затем он испытывал мучительные колебания и сожаления о том, что ему приходилось потерять. Когда видели, что он колеблется, замедляли переговоры и возобновляли их лишь после того, как изобретали какую-нибудь новую приманку, чтобы заставить его видеть вещи в благоприятном свете»[375].

Так ситуация выглядела изнутри. Внешне же поведение Петра было вполне достойным: он упорно отстаивал права своего герцогства и, выжидая, заставлял противника делать ему все новые и новые предложения[376]. Великому князю жаль было расставаться с родовыми владениями, но он противостоял Дании в одиночку, его советники играли на другой стороне и склоняли молодого герцога к уступке. Наследнику не на кого было опереться, не с кем обсудить положение. Удивительно ли, что он пришел к Екатерине?

Хотя именно откровенность с женой была Петру строжайше запрещена. «Ему предписывали держать это в величайшей тайне, в особенности, прибавляли, по отношению к дамам, — писала наша героиня. — Я думаю, что эта предосторожность касалась меня больше, нежели других, но в этом ошибались, потому что первым делом великого князя было сказать мне об этом». Екатерина оказалась на высоте оказанного доверия. Она горой стояла за Голштинию и против обмена. Действовать так ее побуждали семейная неприязнь к датчанам и развитое честолюбие. Всегда забывают, что она была не только царевной, но и герцогиней Голштинской. Пока ее муж сохранял хотя бы формально независимое владение, они оба имели свое маленькое государство, считались суверенами. Даже если бы их выслали из России, им было куда скрыться, и среди владетельных особ Германии они заняли бы пусть не первое, но и не последнее место. Приобретение Ольденбурга, возможно, обогатило бы наших героев, но как быть с титулом правящего герцога?

Позднее, когда Екатерина II будет прочно сидеть на русском престоле, она обменяет Голштинию на Ольденбург. Но это случится только в 1773 г. Пока же дипломатические ухищрения «огорчали великого князя, — вспоминала императрица, — он стал мне о них говорить. Я, которая была воспитана в старинной вражде Голштинского дома против Датского… приняла известие об этих переговорах с большим раздражением и противодействовала им у великого князя, сколько могла»[377].

И вот тут наша героиня почувствовала, что ее собственных сил не хватает. Хуже того, не она одна могла оказывать влияние на Петра. Недаром наследника предостерегали «по отношению к дамам». Обратим внимание на множественное число.

Еще до отъезда двора из Москвы у великого князя завязался роман с принцессой Курляндской, дочерью опального герцога Эрнста Иоганна Бирона. Эта умная, практичная девица сбежала из Ярославля, где отбывала ссылку ее семья, и заявила, что терпит притеснения от родителей за желание перейти в православие. Государыня сама стала восприемницей Елизаветы Гедвиги, в крещении Екатерины Ивановны, и назначила ее надзирательницей над фрейлинами. Такая должность соответствовала высокому происхождению ярославской беглянки. Екатерина сразу оценила принцессу Бирон как ловкую особу, способную на продуманную интригу и решительные шаги. Появление такой дамы рядом с Петром не сулило ничего хорошего.

«Она была вкрадчива, ум ее заставлял забывать, что у ней было неприятного в наружности… — писала Екатерина, — она каждому говорила то, что могло ему нравиться». Петр начал оказывать новой фрейлине «столько внимания, сколько был способен; когда она обедала у себя, он посылал ей вниз и некоторые любимые блюда со своего стола, и когда ему попадалась какая-нибудь новая гренадерская шапка или перевязь, он их посылал к ней, дабы она посмотрела»[378]. Таким образом, принцесса Бирон вела с наследником разговоры на его любимые темы и все больше захватывала внимание поклонника.

«Главное достоинство, какое она имела в его глазах, состояло в том, что она была дочерью нерусских родителей, — вспоминала Екатерина. — Уже тогда великий князь выказывал очень сильное пристрастие ко всем иностранцам и начало отвращения ко всему, что было русским или тянуло к России…. Принцесса… охотно говорила по-немецки; и вот мой великий князь влюблен по уши»[379].

Удивительно, но разве сама мемуаристка не была иностранкой и не говорила по-немецки? Возможно, Петр уже не воспринимал жену таковой. Но дело не в чувствах великого князя, а в умении Екатерины выстроить образ. Императрица намеренно присоединяла себя ко всему, «что было русским или тянуло к России», тем самым вызывая отвращение царевича. Она показывала себя не просто брошенной женой, а сливала личную драму с неприязнью наследника к стране. Оставленная женщина олицетворяет собой нелюбимую Россию.

«Настоящее достоинство принцессы Курляндской менее поразило его, — писала Екатерина о муже. — Нужно ей отдать справедливость, что она была очень умна; у нее были чудесные глаза, но лицом она была далеко не хороша, за исключением волос, которые были у нее очень красивого каштанового цвета. Кроме того, она была маленького роста и не только кривобока, но даже горбата; впрочем, это не могло быть недостатком в глазах одного из принцев Голштинского дома, которых в большинстве случаев никакое телесное уродство не отталкивало; между прочим, покойный король шведский, мой дядя по матери, не имел ни одной любовницы, которая не была бы либо горбата, либо крива, либо хрома».

Тут Екатерина явно злословила, подчеркивая извращенность сексуальных предпочтений своей немецкой родни. Имея очаровательных жен, голштинские принцы оставались к ним холодны, их возбуждало физическое уродство, некий изъян возлюбленной. «Великий князь не совсем скрывал от меня эту склонность, но все-таки сказал мне, что это была только прекрасная дружба; я охотно этому поверила… ввиду особенностей названного господина, которые были все те же, хотя прошло уже около пяти лет, как мы были женаты»[380].

Итак, Екатерина не опасалась измены, физически для Петра невозможной. Однако ей было неприятно предпочтение, которое муж оказывал другой женщине: «Мне обидно было, что этого маленького урода предпочитают мне»[381]. К этому времени в душевном настрое Екатерины произошел перелом — ее постепенно покидала меланхолия. «Мое положение, конечно, было не из очень веселых, — писала она, — я была как бы одинока среди всей этой толпы; однако я к этому привыкла благодаря чтению хороших книг и веселости, лежавшей в основе моего характера… Уже тогда я гораздо меньше плакала, когда была одна, чем в первые годы». Быть несчастной — стыдно. Именно так полагала Екатерина: «Я слишком уважала себя, чтобы считать заслуженной такую участь»[382].