Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917 - Геогрий Чернявский

Опираясь на разнообразные свидетельства, в том числе мнения «зрелых политиков Болгарии» (не названных и, может быть, просто придуманных для большей убедительности), Троцкий полагал, и небезосновательно, что союзники могут рассчитывать на серьезные военные успехи только в первое время и лишь при условии самых энергичных действий с их стороны. Им была не по силам длительная военная кампания, так как Турция рассчитывала сравнительно скоро выдвинуть «тяжелые малоазиатские и сирийские резервы». В ряде следующих сообщений он давал реалистическое представление о фактическом единодушии народа в поддержке царя Фердинанда, правительства, командования, понимании войны как своего рода Крестового похода за освобождение единокровных братьев и сестер в Македонии и Фракии, остававшихся под турецким господством [779] .

В последовавших затем корреспонденциях Антид Ото был весьма конкретен. Он сообщал о содержании военной прокламации Фердинанда, объявленной в Старой Загоре, где была размещена теперь штаб-квартира царя. От глаз корреспондента не могли, разумеется, укрыться толпы народу, кричавшие «ура» царице и министрам, приветствовавшие проходивших солдат. В корреспонденциях об этом говорилось сдержанно, но достаточно объективно, хотя догмам, которых Троцкий придерживался, это отнюдь не соответствовало. От живых наблюдений журналист переходил к анализу причин и сущности войны, подчеркивал ее прогрессивный характер. Смысл войны он формулировал в том, что она явилась попыткой кратчайшим путем разрешить вопрос о создании новых государственно-политических форм, более приспособленных для развития балканских народов [780] . При этом подчеркивалось единство точек зрения европейских демократических кругов (Троцкий предусмотрительно не писал «социал-демократических»): «Балканы – балканским народам! Нужно отстаивать для них возможность самим устраиваться – не только по воле и разуму их, но и по силе их – на той земле, которую они населяют». Автор признавал, таким образом, Фракию и Македонию болгарскими землями в этническом отношении, считая, что эти земли имеют все основания для воссоединения с Болгарским государством, то ли непосредственно, то ли через переходные формы.

Взгляды Троцкого были довольно близки к позиции основной части болгарского политического спектра и особенно к позиции ВМОРО, которая добивалась включения Македонии в состав Болгарии, но была готова в качестве промежуточного варианта на ее автономный или даже независимый статус [781] . Македонские революционеры, как и Троцкий, не исключали, что автономная или, скорее, независимая Македония с центром в городе Солуне может войти в будущую Балканскую федерацию и в этом случае станет «соединительным звеном между всеми балканскими государствами» [782] . Такой подход означал для Троцкого решительное, хотя реально недостижимое отвержение попыток подчинить судьбы полуострова притязаниям европейских держав. Отвергались и открытые проявления колониалистской политики, и те, которые прикрывались фразами об этническом родстве. Естественно, во втором случае имелась в виду Россия. Автор, по существу, ставил на один уровень расчеты стран Антанты (России, Франции, Великобритании) и Тройственного союза (в него в то время входили Германия, Австро-Венгрия и Италия), ведших сложную игру за влияние на Балканах.

Лозунг «Балканы – балканским народам!» рассматривался в сопоставлении, не вполне обоснованном, с идеями итальянской освободительной войны 1859 г. против Австрийской империи, в результате которой в основном произошло воссоединение Италии. Искусственность такого сравнения вытекала из того, что в итальянском случае речь шла о создании единого государства на базе единой этнической общности, на Балканах же таковой не было. Более того, в Балканский союз наряду со славянскими странами входила Греция с ее эллинским населением совершенно иного этнического происхождения. Внутренний смысл сопоставления состоял в том, что сохранялась надежда на решение проблем полуострова путем создания федеративного или конфедеративного государственного объединения.

В статье «Война объявлена…» Троцкий соглашался с тем, что смешанный состав населения полуострова представляет большие трудности для обеспечения «государственных условий сожительства», но настаивал на том, что в принципе создание таких условий возможно, примером чему являлись Соединенные Штаты Америки и Швейцария.

Вновь и вновь Троцкий был вынужден признать крайнюю отдаленность и неопределенность такого решения и неизбежность присутствия фактора великих держав в проектах нового государственно-политического устройства на Балканах, на которые рассчитывали правящие круги стран Балканского союза – партнеры Болгарии, первоначально отодвинувшие на второй план собственные аннексионистские намерения, а затем все в большей и большей степени выставлявшие на стол переговоров притязания на земли, населенные болгарами.

Ставя перед войной и в самом ее начале ограниченные цели (главной из них было соблюдение Османской империей статьи 23-й Берлинского трактата 1878 г., предусматривавшей ту или иную степень автономии во всех ее европейских провинциях), союзники по мере продвижения болгарских вооруженных сил выдвигали новые задачи, приходившие в противоречие с планами друг друга. Отмечая этот факт уже 19 октября в газете «Одесские новости» [783] , Троцкий подчеркивал, что ответы на вопросы о целях войны давались государственными деятелями стран Балканского союза по-разному, но их объединяло одно: надежда на поддержку со стороны России именно их планов [784] .

Эта надежда в устах болгарских политических деятелей, с которыми удавалось вступить в контакт Троцкому, перерастала в убеждение. Один из них сказал, что цели войны могли бы расшириться в зависимости от хода событий: «Россия поставила бы крест на своей балканской политике… Я имею в виду прямое военное наступление России… Два корпуса из Одессы сюда на черноморское побережье Турции, под Константинополь – и Балканский полуостров будет очищен от турецкого владычества».

Такого рода утопические, безответственные планы были весьма характерны для многих болгарских русофилов, веривших во всесилие России. Троцкий давал понять читателям, что эти расчеты не связаны с официальным курсом Российской империи, которая не только учитывала намерения и позиции своих союзников по Антанте, но и вынуждена была считаться с политикой стран противостоявшего блока. Современные исследования убедительно показывают, что тогдашний министр иностранных дел Российской империи С.Д. Сазонов очень осторожно подходил к претензиям балканских союзников, в том числе и Болгарии. Троцкий, не располагая конфиденциальной информацией о позициях держав и их тайных переговорах, сумел сделать в целом правильные выводы.

Международная обстановка становилась все более и более напряженной, но великие державы упрямо выжидали, стремясь не допустить какой-либо крупной военной конфронтации в неблагоприятных для себя условиях. В «Наблюдениях и обобщениях» Троцкий подчеркивал, что «под отзывами мнимого недоумения» в связи с тем, что Россия никак не вмешивается своей мощной армией в ход войны, ощущается уверенность, что «помимо официальной», рассчитанной на Европу, «русской политики миролюбия и status quo существует еще другая, настоящая русская политика, которая в основном совпадает сейчас с политикой балканских союзников». Автор продолжал с изрядной долей иронии: «Только в оправе этой уверенности, которая, разумеется, должна иметь свои серьезные основания, русским гражданам пока еще неведомые, становится понятной решимость балканских правительств, которая на первый взгляд слишком похожа на беспечность».

Глубокое впечатление произвели на Троцкого первые серьезные победы болгарских войск: прежде всего занятие без боя города Лозенграда (по-турецки Киркилиссе), а также осада города Одрина (Адрианополь, Эдирне) – наиболее крупного центра этого региона.

«Население ожидало несомненного крупного успеха», – писал Троцкий в «Наблюдениях и обобщениях». Он воссоздавал картину того энтузиазма, которым был охвачен центр Софии. Развивались национальные знамена, военный министр (им был генерал Никифор Никифоров) обратился к толпе с краткой речью. На руки были подхвачены греческий посланник и британский корреспондент Ваучер. (Троцкий не удержался от едкости по отношению к западному коллеге и сопернику, Ваучер был назван «чем-то вроде лорда-протектора болгарского народа», по аналогии с лордом-протектором колониальной Индии.) Вечером прошло факельное шествие, улицы были заполнены народом, пели патриотические песни, прохожие поздравляли друг друга. Газеты выпустили специальные срочные приложения (Троцкий употреблял болгарское слово «притурка»).

Но, будучи серьезным наблюдателем, Троцкий в этой и в нескольких следующих корреспонденциях шел от воспроизведения непосредственных впечатлений к анализу значения взятия Лозенграда. Он оценивал этот успех как бесспорно крупное военно-политическое событие, с которого, по существу, начиналась настоящая война. Болгария получала опорный пункт для наступления на Одрин с востока, облегчая действия армии, подходившей к городу с запада, с более защищенной стороны. Тем самым открывался путь для наступления на Константинополь. В то же время трезвый анализ заставлял автора существенно понизить тот восторженный энтузиазм, с которым было встречено взятие Лозенградской крепости. Он писал, что часть софийской прессы была «прямо-таки бесстыдной» в информации об огромных трофеях и взятых пленных, вплоть до принцев и министров, что перечень трофеев «был высосан из собственных неопрятных пальцев» безответственными авторами газетных «притурок».