Ночной карнавал - Елена Крюкова

Он поднял голову от ее разверстого чрева, встал на коленях над нею; она взяла его неутомимое копье в дрожащие руки, целуя, бормоча:

— Войди в меня снова… я за целую жизнь… истосковалась по Тебе…

И он опять упал не нее, согнув ее ногу в колене сильной рукой, толкая ее упорно и безостановочно, стремясь выпытать у нее толчками, цепью, вереницей ударов: любишь ли?.. любишь ли… любишь?!.. И она отвечала: люблю… люблю… люблю!.. — танцуя на голом полу навстречу ему всем сияющим, как свечка в темноте, телом, истекая накатывающим, как волна, огромным желанием. Они безумно рвались, соединяясь, навстречу друг другу, и желание не избывалось, а росло.

— Я боюсь, — прошептала Мадлен, — я боюсь… она сильнее нас… она победит нас…

— Кто?.. — шепнул он, налегая на нее всей тяжестью прошлого. — Любовь?..

— Да. Я не знаю, кто из нас…

Он не дал ей договорить. Перевернулся на спину. Прижал ее к себе, вламываясь в нее глубже, вдвигаясь; он был нож, а она была священная корова с синими огромными глазами с поволокой, и это было жертвоприношение. Он приносил ее в жертву Богу Любви. Жестокие, могучие танцы у этого Бога. Он не прощает измены. Он не прощает обмана. Он любит лишь тех, кто любит. А любят на земле немногие.

Она сидела на нем, как сидят царицы на троне; радостно глядела на него.

— Как ты прекрасна, возлюбленная моя, — сказал он тихо. — Сосцы твои — ягоды черники. Ключицы твои — ветки ольхи. Глаза твои — озера, полные чистой холодной влаги. Я пью из них и не напьюсь. Щеки твои — сливки застылые. Румянец лесной зари играет на них. Шея твоя — журавль колодезный. Живот твой — сугроб, серебряной метелью наметенный за долгую ночь. И вся ты — Царица моя, Царица моей земли, моей родной, поруганной земли, Княгиня сердца моего, заброшенный в пропасть ключ от жизни моей.

Она не удивлялась, что он говорит так непонятно. И она не ощутила, не поняла, не заметила, где он бросил говорить по-эропски и стал говорить на языке земли Рус.

И она не знала, почему она понимает его; время стерлось, будто смахнули грязь мокрой тряпкой. Зеркало выблеснуло. Она наклонилась. Поглядела в его лицо, в живое зеркало.

Там отражалась она.

Она и только она.

— Всмотрись в меня, — прошептал он, медленно и сладко двигаясь в ней, продолжая пронзать ее собой, — может, ты что еще увидишь.

Он не отворачивал от нее лица. Она легла на него плашмя, на его грудь, придавила его своею тяжестью, и он засмеялся от счастья.

Она вглядывалась в лицо перед собой; зеркало плыло, вспыхивало, мерцало, тени внутри него гасли и сдвигались, ткани разрывались, отлетали прочь, снега заслоняли чьи-то чужие лица, рты, распяленные в вопле, отчаянные глаза, жесты грозящих и молящих рук. Ноги бежали — в лаптях, в хрустальных туфельках, в кирзачах. Красные сполохи метались и обрубали мгновенные объятья. Пушки гремели. Взрывы раздували черные комья земли. Гул аэропланов несся с пустых небес. Коршуны и вороны слетали на поля, усеянные мертвыми людскими телами. Тела. Недвижные тела. Ее тело тоже станет ледяным, недвижным? И это тело — воплощенная душа — сама любовь — сгусток любви и страсти — под ней, над ней?! Я нашла Тебя. Я Тебя никому не отдам. Отдашь. И не задумаешься. И уйдешь прочь. Как все и всегда. Это я тебя не отдам никому. Гляди еще. Видишь?. Видишь… там, в глубине?!..

Она пригнулась ниже. Приблизила глаза к его глазам.

— Что там, мой Князь?.. — прошептала, содрогаясь.

— Это ты, — шепнул он, сжимая ее плечи руками. — Это же ты. Не видишь разве?.. Это ты и я. Там. Давно. Далеко. Смотри еще. Узнаешь их?..

Мадлен наклонилась еще ниже.

Ее ресницы коснулись его ресниц. Бездонье синевы распахнулось.

Она вошла глазами внутрь него.

Она оказалась внутри потерянного мира.

Вокруг нее сиял и пел потерянный Рай, и она пешком, босиком, нагая, неузнанная, шла по саду Эдему, и из ее глаз лились слезы, и она заслоняла нагие груди и низ живота руками, чтобы стыдом защититься от насмешек.

Никто не смеялся над ней. Никто не видел ее.

Она шла, невидимая, и видела всех, кого потеряла.

Оглянулась назад — туда, откуда пришла. И потеряла сознание.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ТАНЕЦ НА СТОЛЕ

...Она открыла глаза и увидела, как в комнату вбегает солнечная девочка в белом, с оборками, развевающемся платье.

Ленты на соломенной шляпке развязались. Шляпка летит в сторону. Русые косы рассыпаются по плечам. Прозрачные глаза цвета пасмурного северного неба изумленно останавливаются на Мадлен.

— О! — кричит русоволосая девочка восторженно. — Мама, папа! Лина проснулась!

Она шарит вокруг себя руками. Она лежит на узкой походной кровати, накрытая чистой простыней и колючим верблюжьим одеялом. Ее руки смиренно лежат поверх одеяла, бледные, сиротливые. Маленькие руки. Она сама — дитя? В пуховой подушке глубоко утопает ее лицо. Косые лучи Солнца пронизывают комнату, где лежит она. Над ней — марлевый полог. Верно, на улице лето… комары, мухи. Русоволосая девочка подбегает к ней, наклоняется над ней. Розовое, прихваченное легким солнечным ожогом личико светится и сияет от радости.

Девочка трогает руками ее лицо, ее руки, хлопает в ладоши, подпрыгивает.

— Мама Аля!.. Мама Аля!.. Вы видите!.. Она жива!.. Я же говорила, что она будет жива!.. Я знала!..

Шорох платья. Запах вербены и розмарина. Скрип половиц.

К кровати большими, торопливыми шагами приближается женщина. Она знает………… я знаю, это Царица. Матушка. Она наклоняется надо мной, я вижу завиток за ухом, прядь медно-пшеничных волос надо лбом, морщины на лбу — рыболовной сетью; слышу, как она хрипло, тяжело дышит, будто долго бежала; вижу великую радость, вспыхивающую на дне серых, дождливых, полных невыплаканных слез глаз.

— Господь услышал нас… — бормочет она. И во весь голос:

— Линушка, Линушка!.. С выздоровлением тебя!.. Помолись!.. Господа возблагодарим!

Русоволосая девочка сложила ручки в виде лодочки. Мальчик, втащившийся за ней в комнату, воззрился на мое ожившее, осмысленно глядящее лицо.

— Мама… — протянул он, — а что… Линочка… проснулась?..

— Да, да, проснулась! — радостно крикнула Царица. — Богородица Дева, радуйся, благодатная Мария, Господь с тобою!.. Благословенна ты в женах…

Благословенна Она в женах. А я — в девчонках. Почему упасена я от неизбежного? Кому драгоценна я и нужна?..

— Что со мной было?.. скажите… — шепчу я, оборачивая лицо к Царице.

Она берет меня за руку и с надеждой глядит мне в глаза. А я не могу приподнять веки — они слипаются, тяжелея от недавней бредовой дремоты.

— Господь отвел беду, — шепчет Аля. — Ты не открывала глаз долго… долго. Целую вечность. Мы ходили за тобой. Ты ничего не помнишь. Ты бредила. Кричала: я не пойду в черную комнату!.. я не буду плясать среди рюмок… выкликала мужские имена… почему-то иноземные: Куто… Лурд… Андрэ… Однажды выкрикнула: Владимир!.. пусть меня распнут вместе с тобой… и замолкла… погрузилась в беспамятство… мы думали, что потеряем тебя… Вот — выходили… Ты вернулась… Пришла в себя… Слава Богу, ты с нами! И теперь будешь с нами!.. Кризис миновал!