Грязная любовь - Меган Харт

– Гевин наносит себе порезы, – продолжила я, задрав подбородок и тем самым показывая, что ее отвратительное отношение ко мне не отобьет у меня желания помочь. – Думаю, вы должны знать.

Миссис Осли хмыкнула:

– Об этом он мне тоже рассказывал. Как вы попросили его снять рубашку… А что дальше? Вы ведь остались наедине с пятнадцатилетним подростком. Можете мне это объяснить?

То, в чем она меня обвиняла, хотя и сказала прямым текстом, было совершенно очевидно. Я тут же оказалась на нижней ступеньке.

– Да, я вас спрашиваю! – набирала обороты она. – Все те вечера, что он проводил у вас, крася якобы вашу гостиную. Как вы за это платили Гевину, если он отказывался от денег? Вас что, возбуждают несовершеннолетние подростки?

– Нет. – Такое простое слово, но я не смогла произнести его сразу, так как горло у меня перехватило от ее намеков, и мне пришлось сначала судорожно сглотнуть застрявший в нем комок. – Все совершенно не так. Ничего подобного и близко нет.

– А что тогда к этому близко? Вы немножечко староваты для Гевина, вам не кажется? Или вы доктор? Что должен думать ребенок его возраста, когда вы все это ему предлагаете?

Я тряхнула головой.

– Миссис Осли, вы заблуждаетесь…

Похоже, мать Гевина не научили тому, что постоянно перебивать – это невежливо и даже грубо.

– «Миссис Осли, вы заблуждаетесь», – передразнила она меня визгливым голосом. – Вы хотите сказать, что мой сын – лжец?

– Разве Гевин вам когда-либо говорил, что я веду себя… неподобающим образом?

Слово «неподобающий» даже приблизительно не отражало чувств, захлестнувших меня после грязных намеков миссис Осли в мой адрес. Я постаралась разглядеть лицо Гевина за ее спиной, но его на прежнем месте уже не было.

Мать Гевина разошлась не на шутку.

– Он сказал мне, что вы нуждались в его помощи для «специального проекта». Что вы предлагали ему выпить…

Я послала к черту вежливость и перебила ее:

– Гевин сказал вам, что я предлагала ему алкоголь?

– Вам нравится совращать подростков? Заставлять их хмелеть и показывать свое тело? Юноши сделают все, что угодно, ради того, чтобы хотя бы одним глазком увидеть голую титьку. Сколько вы этим занимаетесь?

Я была настолько ошарашена, что не могла ни слова выдавить в свою защиту. Но миссис Осли этого только и надо было – она продолжала, и ее голос звучал все выше, разносясь в жарком летнем воздухе.

– Вообразили, что можете вертеть им, как вам вздумается? Рубашку его заставили снять. Напоили. Мой сын стал не похож на самого себя, когда вы в него вцепились! – Ее последние слова эхом разнеслись по улице.

– Семейные дела – внутренние дела, – негромко сказала я, не подумав, так как просто хотелось заставить ее замолчать и перестать, наконец, обливать меня словесными помоями. Я уже представляла себе, как раздвигаются шторы и соседи напрягают слух, чтобы услышать всю эту грязную ложь.

– Что вы там бормочете? Да вы радоваться должны, что я никуда об этом не заявила! А почему? Да потому, что все понимают: у юноши-подростка появляются вполне определенные потребности, тем более что находится женщина, которая позволяет ему себя…

– Я не делала ничего такого, в чем вы меня обвиняете, миссис Осли, – ледяным тоном оборвала я.

Миссис Осли даже попятилась, но, видимо, быстро напомнила себе, что пострадавшая сторона – это она и у нее есть законное право говорить со мной таким тоном. Я продолжила, воспользовавшись паузой, пока она собиралась с силами, готовя новую отповедь:

– Я действительно просила Гевина снять рубашку, но лишь для того, чтобы обработать порезы на его животе. Да, мы правда проводили вместе много времени, но никогда, никогда…

Мой голос вдруг сел, и миссис Осли поспешила перехватить инициативу, продолжая слышать только себя. Ее лицо было по-прежнему искажено гримасой отвращения и гнева, отчего стало почти уродливым, но сейчас ее сходство с сыном было несомненным.

– Я могла бы предъявить обвинение в том, что вы спаиваете подростка! Не говоря уже про все остальное. – Она скрестила руки под объемистым бюстом. – Только то, что Гевин позволял вам все это, не дает вам права к нему приставать!

– Это никому не дает права.

Миссис Осли неожиданно замолчала, словно уступая мне слово, но я не произносила ни звука. Я не могла говорить. От того, что я услышала, мне стало плохо. Я попятилась и перешла на собственную веранду, понимая, что пытаться что-либо доказать этой женщине, в том состоянии, в котором она находилась, – дело пустое. Мать Гевина повернулась, провожая меня взглядом. Я услышала щелчок зажигалки, а затем краем глаза увидела вспыхнувший огонек очередной зажженной сигареты.

– И держитесь подальше от моего сына! – не понижая голос, заявила она. – Или приготовьтесь к визиту копов!

Я помедлила, держась за свои перила. Занавески соседей, которые я воображала раздвинутыми, по-прежнему закрывали все окна. За исключением окон одного дома. Одна занавеска на втором этаже все-таки колыхнулись, и я увидела белое лицо, с накинутым на голову темным капюшоном. Как только ее обладатель понял, что я его заметила, он тут же скрылся из вида.

– Не волнуйтесь, миссис Осли, я так и поступлю.

Глава 15

Хотя я и стала потихоньку выбираться из кокона своего прошлого, оттуда не могла вылететь совершенно свободная, беспечная бабочка. Рождение бабочки, если глубже изучить этот процесс, не такое уж легкое дело, каким кажется на первый взгляд. Впрочем, как и все в мире. Что же говорить о людях? Ничто не дается просто так. Чаще всего мы довольствуемся своим горем, потому что свыкаемся с ним, тогда как способность снова научиться радоваться жизни страшит нас, и именно боязнь того, что мы можем снова стать счастливыми, мешает нам начать жить заново. Все хотят быть счастливыми, но многие считают, что по той или иной причине для них это невозможно, и продолжают цепляться за то, что причиняет боль и страдания. Почему мы продолжаем жить воспоминаниями, горечью и обидой, боясь даже помечтать о счастье? Не потому ли, что подсознательно уверены в том, что радость – мгновенна, а бедам и горечам не видно конца, а потому радоваться и не имеет смысла?

Унижение, которое я испытала, стоя на веранде миссис Осли и слушая ее надуманные обвинения в мой адрес, настроило меня впредь не совать нос в дела соседей, пусть даже с самыми благими намерениями. Я на время – пока не улягутся эмоции – отказалась от перекрашивания стен в доме, потому что это напоминало мне о конфронтации с миссис Осли. Вместо этого я наслаждалась тем, что училась печь под руководством миссис Пиз. Сын наконец-то ее навестил, но я поняла, что она была бы счастлива, если бы эти визиты случались почаще.