Если только ты - Хлоя Лиезе

там после твоей игры, и вы все выжидающе смотрели на меня… — он вздыхает. — Выжидающе. В этом-то и проблема. Опыт показывает, что у меня не очень хорошо складывались отношения с ожиданиями. И если я захочу, мне предстоит ещё много работы, прежде чем я смогу оправдывать ожидания и никого не разочаровывать.

На мои глаза наворачиваются слёзы.

— Себастьян, ты бы нас не разочаровал.

— О, я бы так и сделал. Если бы продолжал заниматься тем, чем занимался. И я занимаюсь этим уже столь долгое время, что это засело глубоко в моей натуре, — он пристально смотрит на меня. — У меня много проблем. Проблемы с отцом. Проблемы с отчимом. Проблемы с мамой. И я говорю это не для того, чтобы снять с себя ответственность; я говорю это, чтобы признать всё. Мой отец ушёл, когда мне было шесть, и никогда не оглядывался назад. Моя мама вышла замуж за бл*дского социопата, который похерил меня прямо у неё под носом, и она либо не замечала этого, либо не хотела замечать, и я думал, что разница имеет значение, но чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что на самом деле это не так. Важно то, что я был злым, обиженным ребёнком, который чувствовал себя хозяином своей жизни только тогда, когда использовал этот гнев и обиду для того, чтобы вызывать гнев и обиду у других людей. Я капризничал и бунтовал, и мне не удавалось никого вывести из себя — не удавалось привлечь внимание моей мамы, не удавалось спровоцировать вспышку гнева моего отчима, пока это не стало чем-то таким, что мама заметила бы и о чём позаботилась бы. Моих учителей подкупали и уговаривали быть помягче со мной. Мои тренеры терпели моё дерьмо, потому что я был слишком хорош в хоккее, чтобы выгнать меня из команды.

— Я не попадал в неприятности и не получал по заднице, когда следовало бы. Мне только говорили, — Себастьян колеблется, прежде чем с трудом сглотнуть, — снова и снова, каким разочарованием я был. Поэтому я позволил этому стать самоисполняющимся пророчеством. И я занимаюсь этим уже долгое время. Чтобы наказать своего отца-мудака и, надеюсь, запятнать его профессиональное хоккейное наследие моим грязным наследием. Чтобы унизить моего отчима и показать ему, что мне наплевать на его одобрение, на его непреклонное упорство в том, что он сломает меня, будет контролировать, что последнее слово будет за ним. Чтобы, может быть, только может быть, моя мама, наконец, увидела, насколько всё это хреново.

Он качает головой, затем, наконец, поднимает взгляд и вздыхает, встретившись со мной взглядом.

— Вот откуда я происхожу. Вот как я функционировал. Я давным-давно научился жить с осознанием того, что разочаровываю людей, которые важны для меня. Тогда контроль над тем, как и когда я разочаровывал их, стал возвращением силы, которой, как мне казалось, у меня никогда не было.

— Когда я подписал контракт с Фрэнки, всё стало сложнее, и я чертовски уважал её за то, что она использовала влияние профессионального спортсмена для построения значимой, щедрой жизни и наследия. Я предупредил её, кто я такой, на что я похож, но она не испугалась меня — чёрт, она напугала меня, заставив разобраться с некоторыми моими проблемами, сделать то, что я откладывал, то хорошее, что я хотел сделать, что заставило меня почувствовать себя немного лучше, даже если бы я не афишировал это. Потом Рен затащил меня к себе в друзья, хоть я и сопротивлялся и брыкался, и чувство вины вонзило в меня свои когти, начало грызть меня, заставляя быть более осторожным, не совершать таких ужасных поступков, которые могли бы сильно разочаровать его или заставить пожалеть о нашей дружбе. Я пытался совершать простительные грехи, допускать менее вопиющие оплошности. Я смирился с тем фактом, что предупреждал его и Фрэнки о том, что я безнадёжен, что они знают, во что ввязываются, и что я иногда буду разочаровывать этих двоих, что я и делаю.

Себастьян вздыхает, потирая наши ладони друг о друга, взад и вперёд. Медленно поднимает взгляд, чтобы встретиться с моим.

— Но, Зигги, мысль о том, чтобы разочаровать тебя… Я не могу этого вынести. Я чувствовал себя недостойным того, чтобы делить с тобой воздух, пространство и даже этот небольшой отрезок времени, и в кои-то веки я просто позволил себе погрузиться в это, и это изменило меня. Ты отчитывала, когда я этого заслуживал, благодарила, когда я этого не заслуживал. Ты видела во мне то, чего никто другой никогда не видел, и ты не только осталась со мной, но и увидела во мне возможности — ты поверила в меня, когда у тебя не было для этого причин.

Я смаргиваю слёзы и крепко сжимаю его руки.

— Себастьян…

— Я почти закончил, — тихо говорит он. — Я обещаю.

Он медленно начинает пятиться, увлекая меня за собой, в сторону романтического отдела, что заставляет меня улыбнуться, хотя перед глазами у меня всё застилает от подступающих слёз.

— Я рассказываю тебе всё это, потому что хочу, чтобы ты знала, что ты лучший человек, которого я когда-либо знал, Сигрид Марта Бергман, и мне очень повезло, что я могу называть тебя своим другом.

Он оглядывается через плечо, затем останавливает нас.

— Этот пиар-ход, который мы затеяли… Я знаю, что это была твоя идея, что она работает, и ты получаешь от неё то, что хочешь, но я получил от этого нечто гораздо более значимое, благодаря тебе, и я хотел… — он отпускает мои руки, затем прячет их в карманы, не сводя с меня глаз. — Я хотел показать тебе благодарность.

Я наклоняю голову, улыбаясь и изо всех сил стараясь не расплакаться.

— «Показать» мне благодарность?

Себастьян пожимает плечами.

— Говорить «спасибо» — это прекрасно, но для тебя этого недостаточно. Я хотел показать тебе. И вот мы здесь. Это место в нашем распоряжении столько, сколько мы захотим — ну, до тех пор, пока они не придут завтра в восемь утра, чтобы подготовиться к открытию. И, конечно, я не думаю, что у тебя найдётся хоть дюйм свободного места на книжных полках, но что бы ты здесь ни захотела, это за мой счёт.

— Себастьян, — шепчу я, и моё сердце