Сержант милиции - Иван Георгиевич Лазутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А что я тебе говорила про червонную даму? Болит твое сердце по ней, не обманут меня карты, я не цыганка, я сербиянка, — уже десятый раз твердила она эту фразу, как будто ею хотела доказать свое особое чародейство и могущество.
— Послушайте меня. Я вам расскажу сначала все подробно о ней, а потом... то, что вы должны ей сказать.
— Адрес, адрес давай! — перебила цыганка.
— Адрес потом, а сейчас выслушайте меня. Отойдемте в сторонку, чтоб никто не слышал.
Кусты орешника были не так уж густы, чтобы, проходя мимо, не заметить странную пару: модно, изысканно одетого юношу и босую, во всем цветном цыганку. Разговаривали они тихо, как заговорщики.
40
Было начало августа, а тополиный лист на бульварах уже увядал и коробился. Даже прохладная струя воды, пущенная из шланга дворником, не возвращала ему той сочной свежести, которой он радовал глаз в июне. К полудню на газонах никли цветы. Разморенный пешеход старался выбрать теневую сторону улицы.
В помещениях московских театров давали представления театры с периферии, а потому на рекламах встречались незнакомые имена, новые спектакли. Московские артисты в это время выезжали на гастроли в Крым, на Кавказ, на Рижское взморье...
В эти жаркие дни парки заполнялись отдыхающими с самого утра, а вечерами в них переселялась буквально вся Москва.
Все было бы хорошо у Николая, если бы не Наташа.
Она не выходила из головы. Николай ждал ее, но она не появлялась. Несколько раз он пытался позвонить ей, два раза даже набирал номер телефона, но боязливо вешал трубку, как только в ней раздавался первый длинный гудок. Похудел, мало разговаривал, курить стал еще больше.
Последней надеждой на встречу с Наташей оставались конспекты по философии. Их было три толстые аккуратно исписанные тетради. Глядя на них, Николай задумался. Вспомнился последний разговор на Каменном мосту, когда возвращались из театра. Если это был настоящий разрыв, то нужно вернуть конспекты, если только ссора, то она слишком затянулась. Пора мириться, А главное — еще раз, может быть последний раз, поговорить серьезно. Николай твердо решил: «Будь что будет — пойду!»
Через двадцать минут он уже стоял на лестничной площадке перед дверью квартиры Наташи и смотрел на медную пластинку с надписью: «С. К. Лугов». Вот уже занесена рука, чтобы нажать кнопку звонка, и все-таки не решался. Со страхом отступил назад. Хотел уйти, но, услышав за спиной чьи-то шаги, повернулся и встретился глазами с дворничихой, которая подозрительно осмотрела его и спросила, к кому он идет.
— К Луговым, — смущенно ответил Николай и продолжал бессмысленно стоять на месте.
— А что же вы топчетесь? Звоните! — Дворничиха подошла и сама нажала кнопку.
Дверь открыла Елена Прохоровна. Она была подчеркнуто вежлива:
— Вы к Наташе?
— Да. Я занес конспекты.
— А ее нет. Пожалуйста, проходите, только извините — у нас не убрано... И все это из-за Наташиного отъезда.
— Как? Наташа разве уезжает? — Николай удивленно глядел на Елену Прохоровну.
— А вы разве не знаете?
— Я не видел ее уже давно.
— О, за это время столько воды утекло! Уезжает, и надолго...
— Как же ее аспирантура? Ведь ее рекомендовали?
Елена Прохоровна пожала плечами:
— Отказалась. Хочет поработать, узнать получше жизнь, а там будет видно и насчет аспирантуры.
Эта новость обрушилась на Николая как гром с ясного неба.
— И куда же она уезжает?
— Получила направление в Горноуральск. Едут вместе с Виктором. Да вы присядьте, в ногах правды нет.
— Нет-нет, спасибо, я на минутку.
— Уезжают, уезжают...
— А Наташа говорила, что Виктора оставляют в Москве.
— То было раньше, а теперь многое изменилось. Решили ехать вместе, и, кажется, серьезно решили. Ну а как ваши дела, Коля? Как работа?
— Ничего, спасибо, работаю.
— Коля, я давно собиралась с вами поговорить серьезно, но все как-то не находила случая. — Голос Елены Прохоровны стал ласковым. — Теперь же я решила поговорить по-матерински, начистоту. Не буду читать вам нравоучений, хотя я старше вас и мать Наташи. Всего-навсего я прошу об одном: оставьте Наташу. Если вы ее уважаете, то сделайте это ради нее. Поймите, что счастья вы ей не дадите. Общее, что было у вас, осталось позади, оно ушло вместе с детством, со школой... а теперь вы и Наташа — разные люди. И если она примет ваше предложение, то сделает это из одной только жалости к вам и вашим чувствам. Может, и тяжело выслушивать эту правду — не всякая правда сладка. Вы не обижайтесь на меня, Коля, матери всегда останутся матерями. А я все-таки хочу, чтобы Наташа была счастлива.
— Почему вы думаете, что я не могу составить счастье вашей дочери? — спросил Николай, чувствуя, как дрожат его губы.
Елена Прохоровна кокетливо улыбнулась и ответила: — Ну, если мои увещевания до вас не дошли, то вспомните, что на этот счет говорили великие люди. Кажется, у Пушкина есть такие слова: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». — Она замолкла. Потом привстала с кресла, посмотрела на часы и, вздохнув, печально продолжала: — Не сердитесь на меня, Коля. Такова уж жизнь. Сейчас вы меня, может быть, не поймете, а когда сами станете отцом, поймете очень хорошо, особенно если у вас будет дочь.
Николай слушал не перебивая. Когда она закончила, он сухо ответил:
— Я обещаю вам не беспокоить вашу дочь.
Теребя пальцами бахрому скатерти, Елена Прохоровна после минутного молчания тихо проговорила:
— Да, я вас об этом очень прошу.
— До свидания, — попрощался Николай и направился к выходу.
На душе у него было тяжело. Медленно спускаясь по лестнице, он испытывал чувство человека, которого отхлестали по щекам и плюнули в лицо за то, что он хотел сделать что-то большое и доброе.
На улице остановил такси и велел шоферу ехать в парк. — В какой?
— Все равно, только побыстрей. Впрочем — в Центральный.
Всю дорогу перед глазами стояло лицо Наташи. Оно то улыбалось, то упрекало за что-то. А из-за спины ее так, чтоб она не видела, показывалось счастливое и самодовольное лицо Ленчика. Оно дразнило, хихикало...
Рабочий день москвичей кончился. Утомившиеся в душных помещениях, они спешили на воздух, на травку, в холодок, плывущий с Москвы-реки. В парк приходили целыми
