Чм66 или миллион лет после затмения солнца - Бектас Ахметов

Чокин соглашается на командировки сотрудников в Москву со скрипом. Повод для Москвы младшим научным сотрудникам и инженерам нужен серьезный, лучше экстраординарный.

Ереме пришло приглашение в Москву на конференцию по электрификации быта. Он занимается эффективностью электропищеприготовления и ни разу не был в Москве. В программке конференции, присланной из Академии коммунального хозяйства имени

Памфилова, пропечатан пункт и о докладе Еремы. Жаркен Каспакович уговорил Шафика Чокиновича отпустить человека в Москву.

Вернулся Ерема через неделю и в тот же вечер позвонил.

– Приходи. Посидим.

Кроме Еремы, его жены и меня, за столом был и четвертый – с.н.с. лаборатории Устимчика Алдояров. С.н.с. строит во дворе Еремы гараж для своего жигуленка, мой друг помогает ему.

Про Алдоярова по институту идет жеребячья слава. Он берет количеством. И с той, и с этой, и даже ту… К слову, жертвы его все, кроме, пожалуй, одной, далеко не фонтан. Особенно та, что носит кличку "Мать".

У Алдоярова глаза затянуты прозрачной сальной пленкой, от чего они кажутся взятыми напрокат у курицы, сам он из той породы мамбетов, что из кожи вон лезут, только чтобы понравиться всем, а потому и напропалую сыпят умными словами. Он знает наизусть множество высказываний великих и без умолку цитирует:

– Фирдоуси по этому поводу сказал так… А Навои писал следующее…

Сейчас он хлебал суп и нахваливал хозяйку. От водки он отказался.

Бутылка опустела и я внес предложение:

– Ерема, давай, пока магазин не закрылся, я сбегаю за пузырем.

Ерема за. Алдояров поглядел на часы, засобирался и напыщенно объявил:

– Вынужден вас срочно покинуть.

Он ушел и я не замедлил сказать:

– Задолбал он цитатами.

Ерема пошел дальше.

– Жадный он… Я ему помогаю, а он ест наш суп и ни копейки не платит.

– Как тебе Москва?

– Кул правильно говорит… В Москве пачкой нельзя щелкать. Я там чуть не оброзел.

Через два дня Ерема отчитывался на семинаре по командировке.

– Первый раз в Москве… Было очень интересно. – начал он с радостью в глазах.

Каспаков поощрительно кивнул головой.

– Интересно? Хм…

Ерема, не сворачивая, двинулся тропой Хо Ши Мина.

– Сходил в Сандуновские бани… Побывал на спектакле в театре

Сатиры… Еле билет достал…

Каспаков поднял голову, задумался.

– Потом… Потом пошел в Оружейную палату… Понравилась

Бородинская панорама… Рубо писал ее несколько лет…

Завлаб нахмурился, недоуменно оглядел сидящих и, встрепенувшись, повернулся к Ереме.

– Постой, постой… Я что-то не пойму… Какой-то Рубо, какие-то

Сандуны… Ты что нам рассказываешь? Мы что тебя в Москву в баню посылали? Ты на конференции был? Отвечай!

Ерема спохватился.

– Ой… Совсем забыл… В конференции участвовал. Сидел недалеко от президиума…

Каспаков что-то вспомнил и быстро записывал. Не поднимая головы, он спросил:

– В Академии Памфилова был?

– Был… Взял материалы… – Ерема продолжал хранить радость на лице. – Командировкой доволен… Одним словом, много полезного для себя исчерпал.

С последними словами Еремы комната погрузилась в безмолвие.

Каспаков оторвался от бумажки и силился сообразить, что же с ним и с нами, только что, произошло. Он попал впросак. Снял очки, округлил глаза и, втянув голову в себя, еле слышно проговорил:

– Кончится Ермек тем, что ты всем нам окончательно все провода в голове перепутаешь. Что значит "много полезного для себя исчерпал"?

Хоть убей – не пойму.

– Почерпнул. – с места подсказал Муля.

– Ах, да… – облегченно вздохнул Ерема.

– Что за люди? – Жаркен Каспакович повысил голос.- Слово в простоте не молвят.

Поднял руку Шастри.

– У меня вопрос к докладчику.

– Ну. – Каспаков устало смотрел на Шастри.

Шастри хитро сузил глазки.

– В театре ты был… Так?

Ерема почуял подвох, но ответил:

– Так.

– Какой спектакль смотрел?

– Затюсканный апостол. – Ерема вновь повеселел.

Шастри еще больше сузил глазки.

– Какой, говоришь, апостол?

Ерема ухмыльнулся:

– Ну ты и лопух, Нурхан! Говорю тебе, затюсканный апостол.

– Затюсканный, говоришь. – Шастри повел глазками в сторону

Каспакова. – Все ясно. Вопросов больше нет. Предлагаю отчет утвердить как многообещающе исчерпывающий.

Зяма через день обедает дома у Прудниковой. Обед у нас с часу до двух, а у Зямы с Таней с пол-двенадцатого до пол-четвертого.

Возвращается Толик с обеда и Ерема понимающе спрашивает:

– Как сегодня?

– Пойдет.

Хаки говорит, что Зяма доиграется.

– Кончится тем, что Прудникова женит его на себе.

Зяма во всех смыслах не дурак. Таня ему нужна, но только пока.

Наиграется, а жениться на ней ни за что не женится. Тем более, что, провожая взглядом удаляющуюся по коридору Прудникову, говорит коллегам:

– Очко у нее, скажу я вам, мужики, завидное.

Зяма человек широких взглядов, но все равно так о будущей невесте не решится сказать и отчаянный либерал.

Что у них общего? Определенно только постель. Чем кроме колыхающейся кормы она могла волновать Толика? Пожалуй, что своей раскрепощенностью.

Зяма, Муля и Таня гуляли в зоопарке.

– Гляди, Муля, – обратила Прудникова внимание на дикое животное,

– кочерыжка у зебры как у моего Зяблика.

Прудникова единственная дочь своей мамы, буфетчицы. Папа то ли умер, то ли развелся с мамой. Образование у Тани хоть и среднее, но по части бытового ума, который для счастья куда как важней красных дипломов, она на сто очков впереди женщин нашей лаборатории. Потом наглая она. И это хуже всего.

Ерема любит повторять:

– Блядь блядует, блядует, но счастье свое никогда не проблядует.

Фая тихушница и не умеет бороться за свое счастье. Ей бы взять, да и установить персональную опеку Зямы по всему полю. Так нет же, доверилась ожиданию счастливого случая. Толик и сам внутренне понимает, что лучше Фаи на свете девчонки нет. Нежная, ласковая, умная, тонкая… Подходят друг к дружке идеально.

Когда они встречаются взглядами, то кажется, будто между ними все давным-давно обговорено и оба ждут единственно подходящего случая, чтобы объявить во всеуслышание о своем решении.

В газете "Казак адебиети" напечатана статья о проблемах художественного перевода. Для примера приводится папин перевод чеховской "Лошадиной фамилии".

Валера задумчиво говорит: "В "Казак адебиети" дискуссия…

Вспомнили о моем переводе "Лошадиной фамилии"…

Папа загнул. Одна статья не дискуссия. Но все равно приятно.

Переводил то отец для денег, но вспоминаются не деньги.

Отец только что закончил перевод пьес Михаила Шатрова, на очереди у него книга Виталия Озерова "Тревоги мира и сердце писателя".

Озеров критик и секретарь Союза писателей СССР. Какой он критик не знаю, но его "Тревоги мира" это передовица для "Правды".

Папа написал письмо вежливости Озерову. Написал, верно, только потому, что критик секретарь Союза писателей. Через неделю от

Озерова пришел ответ: "Рад был узнать о том, что за перевод взялись именно вы. Наш Олжас говорит: "У Абдрашита Ахметова слова рождаются как музыка…".

Если это правда, то Олжас Сулейменов фантаст. Говорит так, как будто читал папины переводы. Насколько мне известно, "Порт-Артур"

Степанова, "Блуждающие звезды" Шолом-Алейхема на казахском читают только в аулах. Сулейменов вырос в городе и казахского не знает.

Так или иначе, Озеров подыграл папе и Валера без раскачки взялся за "Тревоги мира и сердце писателя". Все было бы хорошо, если бы не

Алимжанов.

Он отправил Есентугелова на пенсию. Дядя Аблай ничуть не огорчился, а скорее, обрадовался. Прибавилось больше времени клепать свои исторические романы.

Первый секретарь Союза попросил уйти на пенсию и Валеру.

Алимжанову нужен новый директор Литфонда. Папа удивился – с

Алимжановым у него давно хорошие отношения – и напрочь отказывается уходить. Еще больше он удивился, когда уговаривать написать заявление принялся Есентугегов. Доводы у отцовского земляка простейшие: даже, я, мол, ушел на отдых с поста второго секретаря

Союза, а ты, что, дескать, вцепился за должность директора Литфонда?

Не солидно. Папа ему в ответ: если по-вашему, не солидно держаться за столь ничтожную должность, тогда чего же вам с Алимжановым не оставить меня при ней? Занимайтесь мировыми литературными процессами и не опускайтесь до мелочей.

Подослал дядю Аблая к отцу Алимжанов, Первый секретарь знает:

Валере нужна не столько работа, сколько общение, без людей он не найдет себе места. К Алимжанову не придерешься – папе 62 года, перед законом все равны. Так что, так или иначе, и без Есентугелова первый секретарь спровадил бы отца, только напрасно дядя Аблай разъяснял