Руби - Вирджиния Эндрюс

– Хорошо, пусть идут, – кивнула Дафна. – Монтегью – уважаемая семья. Я очень рада, что ты правильно выбираешь себе друзей, – обернулась она ко мне.

Встав из-за стола, мы быстро собрались. Папа от вез нас к Клодин. Дом Монтегью располагался неподалеку от нашего и почти не уступал ему в роскоши. Родители Клодин отправились по делам и должны были вернуться лишь поздно вечером. Слуги разошлись, так что дом был полностью в нашем распоряжении.

Помимо самой хозяйки, Антуанетты, Жизели и меня, были приглашены еще две девочки: Тереза дю Прац и Дебора Теллан. Сначала мы поглощали попкорн и слушали музыку в огромной гостиной, потом Клодин предложила сделать коктейль, смешав водку с клюквенным соком. Меня эта идея привела в ужас, но все прочие девочки горячо ее поддержали. Все они не сомневались: на то и вечеринка без родителей, чтобы заниматься чем-то запретным.

– Не волнуйся, – шепнула мне на ухо Жизель. – Я буду делать коктейли сама и нам с тобой плесну только капельку водки.

Я внимательно за ней наблюдала и убедилась, что она выполнила обещание. Жизель украдкой подмигнула мне.

– А в твоей бухте устраивают вечеринки? – поинтересовалась Дебора.

– Да, но не дома. Только в танцевальных залах.

Я рассказала, как развлекаются в бухте: молодежь танцует, а старшие играют в бурре.

– А что такое бурре? – спросила Тереза.

– Карточная игра, нечто среднее между покером и бриджем. Ну а тот, кто не любит ни танцевать, ни играть в карты, может объедаться всякими вкусностями.

Некоторые девочки улыбнулись.

– Твоя бухта не так далеко отсюда, но ты будто жила в другой стране, – заметила Дебора.

– Люди везде одинаковы, – возразила я. – Все хотят любви и счастья.

Воцарилось молчание, которое нарушила Жизель.

– Что-то у нас невесело! – заявила она. – Того и гляди умрем со скуки!

Клодин и Антуанетта согласно закивали.

– Давайте пойдем на чердак, достанем платья моей бабушки и нарядимся в стиле двадцатых годов, – предложила Клодин.

Девчонки завизжали от восторга. Судя по всему, они устраивали подобные маскарады и раньше.

– Включим музыку в стиле двадцатых и будем танцевать!

Жизель, Антуанетта и Клодин обменялись понимающими взглядами, отправились наверх и вскоре вернулись с охапками одежды. Клодин принялась раздавать наряды. Мне достался старомодный купальный костюм.

– Разойдемся по разным комнатам, переоденемся и спустимся вниз! – распорядилась Клодин.

Видно, для развлечений подобного рода существовали свои правила.

– Руби, ты можешь переодеться в моей комнате, – Клодин распахнула дверь и сделала приглашающий жест.

Сама она отправилась в комнату родителей.

– Встречаемся в гостиной через десять минут! – бросила она напоследок.

Войдя в хорошенькую комнатку Клодин, я подошла к зеркалу и приложила к себе купальный костюм. Вид у меня был дурацкий. Костюм закрывал почти все тело. Судя по всему, в двадцатые годы женщины не особенно любили загорать. Я сбросила блузку и юбку и принялась облачаться. Тут в дверь постучали.

– Кто там?

В комнату заглянула Клодин:

– Как дела?

– Похоже, эта штуковина мне здорово велика.

– Бабушка была крупной дамой. Только не надевай под костюм трусики и лифчик! Раньше так никто не делал! Давай быстрее. Снимай все, надевай костюм и спускайся вниз.

– Но…

Клодин закрыла дверь, не слушая моих возражений. Я пожала плечами, сняла лифчик и принялась снимать трусики. Откуда-то донесся приглушенный смех. Я вздрогнула от неожиданности. Дверца огромного шкафа распахнулась, и оттуда, истерически хохоча, выскочили трое мальчишек – Билли, Эдвард и Чарли. Меня ослепила вспышка фотокамеры. Я за визжала, схватила свои вещи и бросилась прочь из комнаты. На лестничной площадке меня встретил новый взрыв хохота. Жизель, Антуанетта, Клодин, Дебора и Тереза буквально катались со смеху.

– Что произошло? – спросила Клодин, изображая неведение.

– Как вы могли?! – прорыдала я.

Мальчишки, стоя в дверях комнаты Клодин, хохотали до желудочных колик. Кто-то вновь щелкнул камерой. Охваченная паникой, я заметалась туда-сюда и, увидев открытую дверь, ворвалась в пустую комнату. Укрывшись от насмешливых глаз, я поспешно одевалась. Руки мои дрожали, по щекам текли слезы стыда и обиды.

Обида сменилась бешеной злостью, когда я вышла из своего убежища. На площадке никого не было. Набрав в грудь побольше воздуха, я спустилась по лестнице. Из гостиной доносились голоса и смех. Заглянув туда, я увидела, что мальчишки сидят на полу, потягивая водку с клюквенным соком. Девчонки устроились на диванах и креслах. Я вперила в Жизель полыхающий ненавистью взгляд.

– Как ты могла? – выдавила я.

– Не будь занудой, – махнула она рукой. – Это всего лишь шутка. Где твое чувство юмора?

– Хорошенькая шутка! Давай покажи, что у тебя все в порядке с чувством юмора! Разденься перед этой бандой, и пусть они тебя фотографируют.

Мальчишки выжидающе уставились на Жизель.

– В отличие от тебя, я не дурочка, – надменно изрекла она.

Все вновь захохотали.

– Да, я действительно дурочка! – крикнула я. – Хуже, я полная идиотка! Только полная идиотка могла поверить такой дряни, как ты! Спасибо за урок, дорогая сестрица!

Сдерживая рыдания, я повернулась и бросилась к входным дверям.

– Ты куда? – догнала меня Жизель. – Мы не можем вернуться домой порознь.

– Неужели ты думаешь, что я останусь здесь?

– Да хватит строить из себя невинность! Уверена, в бухте ты не раз демонстрировала мальчишкам свои прелести!

– Ошибаешься. Люди у нас в бухте еще не потеряли стыд. В отличие от тебя и твоих друзей.

Ухмылка сползла с лица Жизели.

– Ты собираешься обо всем рассказать родителям?

– Зачем? – покачала я головой и вышла, захлопнув за собой дверь.

В тусклом свете уличных фонарей я поспешила домой, не замечая ничего вокруг – ни машин, ни других пешеходов. Сердце мое сжималось от боли. Я знала, что сделаю, как только вернусь к себе. Запру на ключ дверь в комнату Жизели.

17. Самое настоящее свидание

Эдгар встретил меня у входа. Увидев мое заплаканное лицо, он явно обеспокоился. Конечно, прежде чем войти в дом, я вытерла слезы, но глаза наверняка были красными, веки распухли, а щеки горели. В отличие от Жизели, с легкостью надевавшей любую маску, я могла бы обмануть только слепого.

– Вы хорошо себя чувствуете, мадемуазель? – осведомился дворецкий.

– Да, Эдгар. Папа в гостиной?

– Нет, мадемуазель.

Печаль, звучавшая в голосе Эдгара, заставила меня взглянуть на него пристальнее. В глубине его темных глаз притаилась тревога.

– Что-нибудь случилось?

– Нет-нет. Просто мсье Дюма сегодня устал и рано ушел к себе.

– А… мама?

– Она тоже уже легла, мадемуазель. Могу я что-нибудь для вас сделать?

– Нет, Эдгар, спасибо.

Дворецкий повернулся и ушел, оставив меня в одиночестве. В доме стояла странная тишина. В холле царил полумрак, и в этом тусклом освещении лица на старинных портретах казались угрюмыми и враждебными. Обида, терзавшая мое сердце, сменилась чувством беспросветного одиночества. Охваченная одним-единственным желанием – спрятаться от всего мира под одеялом, я поднялась наверх. Но прежде чем войти в свою комнату, замерла, потому что вновь услышала плач… тихие, горестные всхлипывания.

Бедный, бедный папа! Невыносимая тоска заставляет его вновь и вновь приходить в комнату брата. С того трагического дня прошло уже столько лет, а он по-прежнему рыдает как ребенок, оплакивая свою утрату. Движимая состраданием, я подошла к дверям и тихонько постучала. Не знаю, чего мне больше хотелось – утешить отца или же получить утешение от него.

– Папа! – окликнула я.

Всхлипывания стихли, но ответа не последовало. Я постучала вновь:

– Папа, это Руби. Я вернулась с вечеринки. Мне нужно с тобой поговорить. Можно войти?

Я приложила к дверям ухо, но ответом была тишина. Коснувшись дверной ручки, я обнаружила, что она поворачивается.

Тогда я осторожно открыла дверь и вошла в комнату, которая оказалась длинной и темной. Шторы на окнах были опущены, но трепещущий свет множества свечей отбрасывал причудливые тени на потолок и стены. На мгновение мне показалось, что пляшут призраки, подобные тем, что изгоняла из жилищ бабушка Кэтрин. Я помедлила, не решаясь идти дальше, и снова позвала:

– Папа, ты здесь?

Послышался какой-то шорох. Набравшись смелости, я сделала еще несколько шагов. Никого. Только свечи, стоявшие на столе и на комоде, выхватывали из сумрака фотографии в золотых и серебряных рамках. На всех фотографиях был один и тот же человек в разном возрасте – от раннего детства до юношеского расцвета. Вне всякого сомнения, то был несчастный дядя Жан. На некоторых снимках рядом с ним стоял мой отец, его старший брат, но на большинстве фотографий Жан был один.

Он и правда оказался настоящим красавцем. На цветных фотографиях было видно, что волосы у него в точности такого же светло-каштанового оттенка, как волосы Пола, а глаза – цвета морской волны. Нос прямой, не длинный и не короткий, подбородок волевой, рот четко очерченный, улыбка обнажает ряд ровных белоснежных зубов. На фотографиях в полный рост видна великолепная фигура – сильная и грациозная, как у тореадора. Талия тонкая, плечи широкие, ноги длинные. Отец не преувеличивал, когда говорил, что брат удивительно хорош собой. Похоже, дядя Жан был живым воплощением мечтаний любой девушки.