Без единого свидетеля - Элизабет Джордж

«Прошу тебя, дорогой…»

Как будто интонации и слова могли что-то изменить для того, кто ходит как тень и перепуган до тошноты. А все это еще может вернуться, если Он утратит урну и ее содержимое.

Но нет: Он увидел, что ковчежец стоит там, где Он его оставил, — в тайном месте, которое на самом деле вовсе не было тайным. И когда Он трепетно снял крышку, то обнаружил, что содержимое кажется непотревоженным. И даже содержимое внутри содержимого — тщательно захороненное, оберегаемое, сокровенное — лежит как было. По крайней мере, так кажется.

Он подошел к стопке газет. Нагнулся над ними, но они говорили Ему только о том, что и так было доступно Его взгляду: человек в африканском костюме, заголовок, оповещающий о «горе приемного отца», и статья под ним, раскрывающая это горе в деталях. И дальше: все тела найдены, между ними определена связь, наконец-то до них дошло, что это работа серийного убийцы.

Фу почувствовал, как Его тело расслабляется. Фу почувствовал тепло в ладонях, а тошнота внутри стала отступать, когда Он перебирал листы таблоидов. Возможно, Он сможет обойтись ими.

Он сел. Подтянул всю стопку к Себе, как Санта-Клаус, обнимающий дитя. Как странно, думал Он, что только с последним мальчиком — лживым, отрицающим и обвиняющим Шоном, который утратил право на искупление и освобождение, так как упрямо отказывался признать вину, — только с ним полицейским удалось понять, что они имеют дело с кем-то превосходящим всех и вся, с кем они когда-либо сталкивались. Он оставлял для них подсказки с самого начала, но они закрывали глаза. Но теперь они знают. Знают не Его цель, разумеется, но сам факт Его существования как единственной и единичной силы возмездия. Всегда на шаг впереди тех, кто Его преследует. Верховный и всевышний.

Он вытащил последний номер «Ивнинг стандард» и отложил его в сторону. Потом Он перебрал всю стопку, пока не нашел «Миррор», где был напечатан снимок туннеля — того самого, где Он оставил последнее тело. Он опустил ладони на фотографию и перевел взгляд на другие снимки на той же странице. Копы. Кто, как не они. И один из них назван по имени, так что теперь Он знает, кто желает помешать Его планам, кто направляет все силы — бесплодно — на то, чтобы остановить Его движение по выбранному пути. Линли, суперинтендант полиции. Запомнить это имя будет нетрудно.

Фу закрыл глаза и вызвал в уме образ самого Себя и этого Линли в противостоянии. Но не в том противостоянии, когда Он остается с копом наедине. Нет, в Его воображении возникла сцена искупления, а полицейский был зрителем, беспомощным, не в силах ничего сделать, не в силах остановить цикл наказания и спасения, который разворачивался перед его глазами. Вот это было бы действительно нечто, думал Фу. Это стало бы актом такой декларативной силы, который не смог бы совершить никто — ни Брейди, ни Сатклифф, ни Уэст. Никто, кроме Него.

Мысль принесла Фу удовлетворение и надежду, что она подведет Его ближе к тому опьяняющему ощущению, которое Он называл воспарением. Оно наступало в финале акта искупления. Он желал, чтобы Его захватило чувство успеха, желал, чтобы Его наполнило осознание полноценного бытия, желал, желал, желал, чтобы эмоции и чувства взорвались в миг превращения задуманного в свершение… Пожалуйста.

Но ничего не произошло.

Он открыл глаза. Каждый нерв в Его теле трепетал. Червь все-таки был здесь, загрязнил Его жилище своим присутствием, и вот поэтому Он не смог пережить снова ни одно из тех мгновений, когда чувствовал Себя по-настоящему живым.

Он не мог допустить, чтобы подступающее отчаяние победило, поэтому обратил его в злость, и саму злость Он направил на червя. Держись подальше отсюда, ничтожество. Убирайся и больше не появляйся здесь.

Но Его нервы била дрожь, они пели, что таким способом Он никогда не достигнет покоя. Покой станет возможен только через акт приведения другой души к освобождению.

Мальчик и само деяние, думал Он.

Вот что Ему необходимо. А что Ему необходимо, то и свершится.

Следующие пять дней лил дождь — тяжелый зимний дождь из тех, что заставляют поверить, будто солнце уже не покажется никогда. На шестое утро осадки прекратились, однако нахмурившееся небо предвещало скорое прибытие очередного циклона.

Утром Линли не поехал в Скотленд-Ярд, как обычно поступал. Вместо этого он двинулся в обратном направлении, выискивая относительно свободные проезды к трассе А-4, по которой он выехал бы из Центрального Лондона. Совершить это путешествие предложила ему Хелен. За завтраком она посмотрела на него поверх стакана с апельсиновым соком и спросила:

— Томми, может, тебе съездить в Остерли? Ты не думал об этом?

— Что, моя неуверенность в себе так бросается в глаза? — спросил он в ответ.

— Я бы не назвала это неуверенностью. И если ты сам это так называешь, то напрасно. Ты слишком к себе строг.

— А как бы ты назвала это?

Хелен задумалась над вопросом, склонив голову набок и не сводя с мужа глаз. Она еще не оделась, даже не успела причесать волосы, и Линли понял в этот момент, что она нравится ему и в таком, неприбранном виде. Она выглядела… выглядела как жена, подобрал он слово, хотя скорее он отрежет себе язык, чем скажет это Хелен. Она тем временем задумчиво проговорила:

— Я бы назвала это морщинкой на поверхности твоего обычно спокойного состояния духа, и за эту морщинку надо благодарить таблоиды и помощника комиссара полиции. Дэвид Хильер желает твоей неудачи, Томми. Ты должен был уже понять это. Даже когда он с пеной у рта требует результата, меньше всего ему хочется, чтобы результата добился ты.

Линли понимал, что она права, но тем не менее заметил:

— Остается только гадать, зачем он тогда меня повысил.

— Ты имеешь в виду обязанности суперинтенданта? Или то, что ты ведешь это дело?

— И то и другое.

— Это все из-за Малькольма Уэбберли, разумеется. Хильер же сам тебе говорил: он знает, как поступил бы в этой ситуации Малькольм, потому-то и назначил тебя на эти позиции. Так он проявляет уважение к Уэбберли. Или желание как-то ему помочь. Но его собственная воля — воля Хильера, я имею в виду, — встает поперек его лучших намерений. И поэтому наряду с повышением на должность исполняющего обязанности суперинтенданта и заданием возглавить следствие ты получил в придачу самые черные пожелания Хильера.

Линли взвесил слова жены: они многое объясняли. Но такова была Хелен. Надо только уметь разглядеть под свойственной ей беззаботной манерой ясный ум и редкую интуицию.

— Я и понятия не имел, что ты так наловчилась в мгновенном психоанализе, — сказал он.

— Ты оценил? Спасибо! — Она отсалютовала ему стаканом с остатками сока. — Все дело в ток-шоу, дорогой.

— Правда? Вот уж не думал, что ты смотришь ток-шоу.

— Ты льстишь мне. Я пристрастилась к ним в последнее время, особенно к американским. Это такие передачи, где на диване сидит один человек и изливает душу перед ведущим и полумиллиардом зрителей, после чего ему дают советы и отправляют на бой с драконами. То есть мы получаем признание, решение и обновление — в аккуратной пятидесятиминутной упаковке. Обожаю, как просто решаются жизненные проблемы на американском телевидении, Томми. Американцы вообще склонны все упрощать, правда? Эта их логика вооруженного человека: достал пистолет, нажал на курок — и проблемы нет. Предположительно.

— Уж не советуешь ли ты мне пристрелить Хильера?

— Только в качестве крайней меры. А пока можно просто съездить в Остерли.

Он последовал ее совету. Час для посещения реабилитационного санатория был неприлично ранним, но Линли понадеялся, что с помощью полицейского удостоверения ему удастся проникнуть внутрь. И не ошибся.

Большинство пациентов еще не закончили завтрак, однако постель Малькольма Уэбберли была пуста. Улыбчивая санитарка подсказала Линли заглянуть в кабинет физиотерапии. Там он и обнаружил суперинтенданта полиции Уэбберли, преодолевающего три ярда с помощью двух параллельных брусьев.

Линли остановился в дверях. Тот факт, что суперинтендант был в числе живых, можно было считать чудом. Он выжил после того, как его сбил автомобиль, нанеся бесконечный список травм. Он выжил после того, как у него удалили селезенку и большую часть печени, после того, как из его мозга извлекли осколки черепа и кровяной сгусток, после шестинедельной комы. У него было сломано бедро, рука, пять ребер, и помимо прочего он перенес еще и сердечный приступ. В битве за возвращение к жизни он вел себя как настоящий борец. А еще он был единственным человеком во всем Скотленд-Ярде, с которым Линли не боялся говорить откровенно.

Дюйм за дюймом Уэбберли двигался между брусьями, подбадриваемый медсестрой, которая называла его «милок» — невзирая на яростные взгляды, какие бросал в ее сторону Уэбберли. Размером она была примерно с канарейку, и Линли удивлялся, как она собирается поддержать крупного суперинтенданта, если тот вдруг начнет падать. К счастью, такого намерения Уэбберли не обнаруживал; все его устремления были очевидно направлены на то, чтобы добраться до конца тренажера. Когда ему это удалось, он, не глядя в сторону дверей, где стоял Линли, произнес: