Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич

Отец Моисей поднялся из-за стола, опустился на колени, склонил голову и произнёс:

– Отдаю себя в твою власть, отче Меркурий. Суди, как Господь тебе повелит. Я приму любой суд, ибо духом истомлён и винами тяжкими. Паки и паки грешен и жажду искупления!

Отец Меркурий поднялся, сделал шаг в сторону коленопреклонённого священника и застыл на полдороге.

«Я не в праве его судить! Могу лишь пожалеть. Тяжкое ему выпало испытание, тяжелее не бывает! Вроде бы ясно всё – смерть и проклятие Иуде, вот только Иуда ли он? На каких весах это взвесить? Не себе он искал спасения от мук – людям.

Спасением души пожертвовал ради них. Душу свою за други своя, и ведь буквально – себя обрёк на вечные муки. А те, кого он на пытку и казнь предал? Меньшее зло? А кто ему дал право судить, где большее, а где меньшее? Как тут быть? Не знаю, Господи, не могу, духом немощен! Но он ждёт, Господи! Твоего суда, через меня высказанного! Я лишь сосуд для слова Твоего, пустая оболочка… Так наполни же меня, Господи, ибо не ведаю, я как мне поступить!»

Отец Меркурий, повинуясь внезапному порыву, подошёл к отцу Моисею и возгласил:

– Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Cвоего человеколюбия да простит ти чадо Моисей вся согрешения твоя. И аз, недостойный иерей, властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь[112]. – И перекрестил склонённую голову.

Отец Моисей поднял заплаканное лицо, но сказать ничего так и не смог. А отца Меркурия несло дальше тем незримым ветром, что коснулся его несколько мгновений назад. И он с восторгом подчинился его силе:

– Ты не будешь отлучён ни от причащения, ни от служения, раб Божий Моисей! Неси слово Божие и любовь Христову людям, христианской кротостью и смирением веди их за собой к горнему свету из тьмы язычества, и на этом пути ты поймёшь, в чём твоё искупление!

После ночи, проведённой совместно с отцом Моисеем в молитвенном бдении, спать отцу Меркурию хотелось зверски, однако поездку в Михайлов Городок ни отменить, ни перенести было невозможно. Пришлось духу снова превозмогать плоть. Нет, сначала отставной хилиарх собрался было малодушно продрыхнуть в санях всю дорогу, но разговор, который завели десятник Егор и Бурей, отшиб сон начисто.

– С чем к Михайле едешь, Серафим? – десятник решил не ходить вокруг да около.

«О как! Поспишь тут! Интересно, для кого десятник это сейчас говорит – для Бурея или для меня? Вернее, не так, только ли для меня этот разговор? Или Егору велено донести нечто не только до меня, но и до Бурея, и для тех, кто за ним стоит? Но это признание, Макарий. Тебе всё же решили доверять. Не обольщайся, очень ограниченно. Скорее всего, из тебя сейчас лепят беспристрастного свидетеля».

– С предложением. – Бурей шумно почесался. – Сооооотника голоштанного уважить. Как он в сотники-то залетел, а, Егорка?

– Соколом, – усмехнулся Егор. – Я вчера рассказывал как, ты чего, не слушал?

– Слушал, – обозный старшина повозился, устраиваясь поудобнее. – Красно ты баял. Я твоим рассказам поверил даже. Почти. Оттого и еду. Надо дать княжей игрушке, пока она князеньке не надоела, мордой в говно не упасть, а то как бы князенька не обиделся, что его сотника круглозадого да благообразного попортили слегка.

«Похоже, наш дорогой Минотавр не понимает кучи важных вещей… Мой поднадзорный кто угодно, но не мальчишка-педарион. И для князя не игрушка, а фигура. Но послушаем – Егор его не просто так водит».

– И не от себя ведь едешь, – констатировал десятник.

– А тебе, Егорка, что за беда? – хмыкнул Бурей. – От кого хочу, от того и еду.

– А тебе-то с того какая корысть? – вдруг подал голос сопровождавший Егора ратник Пётр.

В ответ Бурей с шумом пустил ветры.

– Гыыы, первый раз с жопой разговариваю – и всё понятно! – залился идиотским смехом Пётр.

«Тьфу, болван! Шутки у него лёгкие и изящные, как свинцовый якорь дормона! Но ведь держит его Егор ради чего-то? И с собой сейчас взял».

– С кем по уму, с тем и говоришь, – отрезал Бурей.

– Ну это как посмотреть, Серафим, – ухмыльнулся ратник, – неизвестно, кто тут жопа-то. Мож и я, может быть, что и ты. Думаешь, целый десятник тут перед тобой от скуки дорожной павой выплывает? Верно, десятник?

– Верно, – кивнул Егор. – И знаю я ведь, с чем ты едешь. И ты знаешь, что я знаю. Вчера на совете десятников дурню всё ясно стало, когда Фома сотоварищи в голос завыли после рассказа моего. Близок локоток, да не укусишь…

– Красно сказываешь, – хрюкнул Бурей.

– Гыыы, у нас Егор мастер, – зашёлся Пётр.

– Петруха, нишкни! – прикрикнул десятник и снова повернулся к обозному старшине:

– Так что везёшь ты Михайле такое слово: «Мы из-за уважения к князю резать твоих сопляков не будем и родню ихнюю тоже. Но сволочь эту в селе не потерпим. Так что давай, сотничек, за них холопскую виру[113] по гривне за голову и из села их вон. В изгои. И сказано то будет на суде, при всём народе. За то разрешим тебе жить и чиркать. И князю скажешь, что всё по справедливости было. Один хрен, деваться ни тебе, ни деду твоему некуда. А вздумаешь хвостом вертеть, так стрелы – они и сзади, случается, попадают. Так ведь?

«Пора, Макарий, пора!»

– Болваны! – презрительно бросил священник и сел в санях.

– Что, отче? Чего? – почти хором вопросили Егор и Бурей.

– Те, кто послал тебя, кир Серафим, полные болваны, – усмехнулся отец Меркурий. – Это ж надо быть такими глупцами, чтобы думать, что сотник Михаил согласится на подобные условия. Поздно!

– А ну поясни! – рыкнул Бурей, впиваясь в священника острым взглядом.

– Изволь, кир Серафим, – кивнул отставной хилиарх. – Молодому сотнику не нужно ничего делать, только сидеть у себя в крепости и ждать. Он может себе это позволить. Не ваша сила – штурмовать вы его не полезете.

– Обычай за Фомой, – буркнул Бурей.

– И закон, насколько я знаю, – кивнул отец Меркурий. – Только сила сама себе закон. Ну, кир Серафим, кто пойдёт на сотника Михаила?

– Многие своих в бунте потеряли, поп, – Бурей натянул на себя свою фирменную зверскую рожу.

– Ты рожи не корчи, Серафим, – отозвался с седла Егор. – Я, скорей, за Михайлу встану. Мои тоже. Десятки Луки, Лёхи Рябого, Игната за Лисовинов, может, и не встанут, но и против не пойдут. А за молодого сотника родня его впишется, его парни войны уже добро понюхали, Сучок со своими за него теперь до гроба, а что они умеют, ты знаешь. И рати водить Михайла умеет, и кой в чём этой науке и меня поучит. А может, и Корнея. Ну так чья сила?

«Ничего себе!»

– И князья про сотника Михаила не забудут, не надейтесь, – усмехнулся отец Меркурий. – Настолько не забудут, что им всё равно будет, откуда в него стрела попала. Да не то что стрела – если от лихоманки перекинется или в нужнике насмерть усерется, всё одно землю и воду тут оставят.

– Да откуда ему! – сплюнул Бурей, но уверенности в его голосе не чувствовалось.

– Десятник, будь добр, расскажи киру Серафиму, как воевал сотник Михаил, – обманчиво кротким голосом попросил священник.

Егор одарил отца Меркурия долгим и тяжёлым взглядом, но всё же кивнул и повиновался:

– Дело отче говорит. Ну так и не удивительно – ему самому рати тоже водить приходилось. Слушай, Серафим, как мы князя Городненского имали.

– Ты ж вроде вчерась рассказал, – хрюкнул Бурей.

– Да не рассказал – как, – дёрнул щекой десятник. – Укрепились Всеволодовы дружинники как следует. С настоящей сотней, и то кровью умоешься с головой, пока расковыряешь, не то что с Михайловыми парнями. Однако без потерь взяли. Матёрых воев. В крепком месте сидящих и своего князя берегущих. Ближнюю дружину. Не знаю, сумел бы Корней так.

– Корней да не сумел? – Бурей искренне удивился. – Заливаешь, Егорка!