Вернуться по следам - Глория Му

Я смотрела на торчащие Гешины волосы, на острые лопатки и думала: как же так получилось у нас? Ведь он мне никакой не родственник, а отношусь я к нему как к родному. И он меня тоже вон сеструхой называет… Вот как так? Мы ни разу не повздорили за три года, все время вместе, а ведь он старше, чем я, – страшно подумать! – на целых шестнадцать лет. Разве дружат большие с маленькими? Хотя Геша и не относился ко мне как к маленькой, разве что подзатыльники… Но я знала, подзатыльники – это от любви. Ну а что прикажете делать? Не обниматься же, честное слово… Мне захотелось немедленно выразить как-нибудь свою любовь к Геше, и я хрюкнула, представив, как подкрадываюсь к нему и отвешиваю здоровенную оплеуху.

Геша обернулся.

– А, ты тута уже. Во, зацени! – Он показал мне бывший офицерский ремень, укороченный, с приклепанным кольцом, новыми дырками и еще одной кожаной петелькой, чтобы кончик не торчал.

– Здорово! А не широковат он будет, Геш?

– Не, в самый раз. Чача, иди сюда… Иди, сказал… Во, смотри, тут у него залысина, где было натерто, так? А этот – широкий, он поверху ляжет, не будет беспокоить то место… Глядишь, и шерсть отрастет…

– Спасибо, Геш.

– Ага. Ну ты иди, занимайся. Я тут пригляжу за ним, ничего. Толковая собачка. Вишь, сразу раскумекал, кого валить. – И Геша весело мне подмигнул.

Мы сидели по-турецки на собственных куртках у самой ограды плаца, близнецы работали, а Бабай дирижировал.

Сначала они проходили без всяких замечаний с его стороны. Он спрашивал, какие ошибки они сами заметили, и близнецы ему рассказывали. То есть выглядело это так: Бабай обращался с вопросами исключительно к Денису, Денис смотрел на Пашку, и Пашка отвечал, словно был каким-то переводчиком при иностранце.

Бабай Дениса уважал, а Пашку, как и меня, все время ругал за дурость и неаккуратность езды, но в последнее время мальчики работали с ним в номере, а это был знак большого доверия и признания некоторого мастерства. Хотя какое уж было у нас мастерство? И конный спорт – длинная дорога, лет через десять человек может назвать себя мастером, да и то поостережется, если не дурак совсем или не пижон, а у нас-то и вообще непонятно как… Бабай говорил: «Работайте, пока молодые», но ведь он сам был уже немолод, а блистал среди нас, как черный бриллиант. По сравнению с ним мы все были косорукими и неловкими, так-то.

Потом Бабай спрашивал у нас, сидящих, какие ляпы мы заметили, – и мы говорили, если было что. А потом он сам давал мальчикам советы и снова прогонял все сначала, уже помогая шамбарьером.

С каждым он возился подолгу, но нам не скучно было смотреть. Во-первых, когда на чужих ошибках учишься – своя голова целее, а во-вторых, всегда полезно подсмотреть чей-то ловкий прием или ход и потом попробовать самому.

После тренировки Ричард бросился ко мне, уже не обращая внимания на Зоську. Видимо, он не понимал, чем это я была занята так долго, и беспокоился, не нанесло ли мне какого вреда это огромное неизвестное животное. На всякий случай он решил больше от меня не отходить и даже в конюшню за мной полез, хотя его пугал запах лошадей (теперь-то он знал, кто это так пахнет!) и он поминутно шарахался в стороны и делал всякие обманные движения сам с собой – в общем, был готов отразить нападение.

Хозяйственный Геша за это время наварил собакам мясной похлебки, а для Ричарда отыскал средних размеров эмалированный таз и соорудил к нему деревянную подставочку.

– Вредно ему с земли есть. Фигуру испортит. Вишь, жопа у него высоковата? Это потому, что с земли кормили.

Ричард же нисколько не беспокоился о фигуре и был готов есть что угодно, сколько угодно и откуда угодно. Пес был худым и грязным. Похоже, что и кормлением с земли его не больно-то баловали, так что он с удовольствием уписывал кашу с потрохами.

– Завтра с утрища сгоняй на рынок, рубца купи. Рулетов ему наделаю, с витаминами, со всем… Эх, мяска бы ему добыть, да побольше… Прям смотреть больно, это ж заморыш, самого себя в два раза меньше…

Заморыш, который был как минимум вдвое больше самого Геши, так истово вылизывал таз, что опрокинул его вместе с подставкой и теперь смотрел на нас с надеждой – не дадут ли еще чего?

– Не хер обжираться! – строго сказал Геша. – У нас режим – поели и лежим, понял? Спать иди, вечером еще покормлю.

– Какое спать, Геш? Мы побежим сейчас, я и так на первый урок опаздываю уже.

– Так на фига собаку туда-сюда таскать? Ты ж вечером обратно прибежишь? Пусть он тут сидит, чего?

Я задумалась. Предложение было дельным, но меня беспокоило то, как Ричард обошелся с Пашкой.

– И ты будешь его все время пасти? Каждую минуту, не отвлекаясь? А вдруг он еще на кого напрыгнет?

– Не, каждую минуту, натурально, не смогу, я ж не королевна с Занзибара, у меня дела кой-какие имеются… Ну ладно, забирай, покуда невоспитанный он, а там поглядим…

Мы распрощались с Гешей до вечера и помчались домой.

Глава 23

У меня в комнате Ричард дисциплинированно залег на коврик и тут же уснул.

Я, уже умытая и одетая в школьную форму, присела на диван. Мне не хотелось оставлять пса. Мне было тревожно.

Но делать было нечего, прогуливать второй день в школе было никак нельзя. Я выдрала из тетрадки несколько листов и черным фломастером написала на них: «Не входить! Злая собака!», «Осторожно! Собака может укусить!» и «Категорически не входить! Пес опасен!!!».

Вышла из комнаты, закрыла дверь, проверила ее на прочность, подумав, что надо бы шпингалет приладить, и прилепила лейкопластырем все свои листовки, после чего дунула в школу. Первый урок должен был вот-вот закончиться.

В школе я встретила Леночку, которая сообщила мне, что комбинезон сегодня утром купили, но они с мамой нашли для меня несколько пар прошлогодних Леночкиных джинсов, которые и готовы продать совсем недорого. Леночка была со мной необыкновенно любезна, но меня одолевало беспокойство за пса, и я даже не сразу сообразила, что к чему.

– За полцены, – не отставала Леночка, – они почти совсем как новые!

«А, вот что, – подумала я, – Геша называл это «впаривать»».

Решив немножко помучить Леночку, я с сомнением ответила:

– Н-ну, я не знаю… Вряд ли мама разрешит мне купить вещь, которую уже кто-то носил…

– Даже не за полцены, – продолжала мне втолковывать она, – рублей за сорок… В комиссионке гораздо дороже!

– Я спрошу у мамы и вечером к вам зайду, хорошо?

Еле дождавшись конца уроков, я кенгуриными скачками понеслась домой. Меня мучило дурное предчувствие, и оно оправдалось на все сто процентов.

Я взбежала на второй этаж и увидела, что дверь нашей квартиры распахнута, а Ричард лежит в коридоре рядом с комнатой дедушки и бабушки.

В минуты отчаяния или гнева мысли мои неслись карьером, а реальность словно замедляла ход, плыла – время тянулось медленнее, звук как бы приглушали, зато мелочи лезли в глаза, я видела все очень отчетливо.

Я, точно в первый раз, увидела наши обои – бледные розочки на желтоватом фоне, темно-зеленый линолеум, на полу опрокинутая миска, кругом разбрызгана ячменная каша с кусками мяса, рядом почему-то валяется сломанный стул.

Ричард подошел ко мне поздороваться, вертя хвостом и поскуливая, я присела рядом, погладила его, приговаривая:

– Что же ты натворил, мальчик, что ты наделал?

– Глория! – раздался мамин голос из комнаты. – Глория, мы здесь! Он нас не выпускает!

«Это конец, – подумала я. – Теперь точно выгонят…» А я? Что мне делать? Бежать? Я снова оглядела эти дурацкие розочки, словно в бреду. Не выйдет. Дети не живут одни. Меня поймают, вернут, а собаку все равно отнимут… В грудь словно вбили осиновый кол, он мешал дышать. Так бывает, если ребро сломано – вроде ерунда, а не вдохнешь. Я посмотрела на Ричарда. Он терся у моих ног, как крупный кот или некрупный тигр. Что же делать? Что?..

Я отвела собаку к себе в комнату, вернулась и задергала дверь, за которой должна была закончиться моя жизнь. Дверь была модной, на колесиках, и никак не открывалась. Наконец мне удалось сдвинуть створку. Дедушка, мама и отчим стояли прямо за дверью, против солнца, и лица их были темны. Я опустила глаза, и у дедушки из-под локтя увидела бабушку, которая сидела у окна и раскладывала пасьянс.

Мелькали морщинистые руки, унизанные тяжелым золотом колец, с длинными бордовыми ногтями, похожими на птичьи когти. Бахрома темной шали топорщилась как перья. В молодости бабушка была похожа на Марлен Дитрих – то же ледяное, неприятное лицо, а теперь… Теперь бабушка похожа на гарпию, хищную птицу – брови в ниточку, тонкий, с горбинкой нос, надменно-брезгливое выражение лица, темно-красная, как венозная кровь, помада. Гордая красавица-полька. Бывшая красавица-полька. В мире было немного вещей, достойных бабушкиного внимания, всего две – карты и дедушка. За картами бабушка проводила время, а дедушку любила.

«Как же он этого добился? – думала я. – Как у него вышло?»