Вернуться по следам - Глория Му

Глава 25

А Ричард так никого и не искусал.

Более того – пес, легко усвоивший всю собачью науку, можно сказать, экстерном закончивший начальную школу дрессировки, никак не желал работать всего две команды. «Голос» и «фас», вот какие.

Начнем с того, что Ричард совсем перестал лаять. Сначала я не обращала на это внимания – ну не лает, значит, повода нет хорошего, чего зря глотку драть? А то, что на дверной звонок не реагирует, – так он же не домашняя собака, вот и не понимает пока, что к чему.

Но потом, когда дело дошло до этой самой команды «голос», я обеспокоилась – пес молчал. Словно за два года на цепи он наорался впрок и всю оставшуюся жизнь решил провести в тишине и безмолвии, точно какой-нибудь средневековый монах. Не лаял, не рычал и не скулил.

Рычать не было нужды – если у Ричарда возникали разногласия с другими собаками, он лишь слегка вздергивал верхнюю губу, обычно этого было достаточно.

Если же соперник не уступал ему силой и размером – тут надо было следить внимательно, Ричард, исполнив полагающийся по этикету танец, атаковал молча и стремительно, как акула.

Со скулежом он тоже завязал. О своей радости, нетерпении или недовольстве сообщал при помощи хвоста и мимики – а у овчарок очень выразительные морды.

Ричард говорил короткое «га!» только в одном случае – если ко мне со спины подходил кто-то подозрительный и опасный, по его разумению.

То есть совсем уж зайчиком пушистым он не был, но для агрессии у него находились свои резоны.

Например, он сразу стал работать охрану – как он ее понимал, конечно. Никто, ни один человек, даже Геша, не мог подойти ко мне, когда я спала. Ричард последовательно пугал злоумышленника – сперва показывал зубы, потом приподнимался на передних лапах, а если человек упорствовал, Ричард прыгал и прижимал негодяя к земле. И все это молча, тихо, как мышь.

Ричард стал любимчиком на конюшне, хотя не подпускал к себе никого, кроме меня и Геши, не позволял себя ни погладить, ни покормить, все равно малышня каждый раз пищала: «Привет, Ричард! Как дела, Ричард!» – а пес сдержанно улыбался и слегка вилял хвостом.

Даже Бабай хвалил Ричарда, особенно после того, как пес стал охранять конюшенный двор.

Пару недель поболтавшись по конюшне и запомнив своих, тех, кто бывал там часто, Ричард стал работать по системе «всех впускать, никого не выпускать». Если к нам во двор забредал чужак, пес его обнюхивал и ненавязчиво, издалека начинал за ним следить. Все было тихо-мирно ровно до тех пор, пока незнакомец не решал покинуть двор. Тут уж Ричард садился в воротах, и все. Пока не подходил кто-нибудь из своих, человек выйти не мог. Ну а если он случайно прихватывал с собой хоть коробок спичек – Ричард не выпускал его, пока тот не вернет награбленное, и тут уж никакие уговоры не помогали.

При этом все делалось тихо, без рыка и лая, Ричард просто смотрел, но почему-то было понятно: нет, не надо злить эту собаку и подходить не надо.

Пашка так это объяснял: «Ты понимаешь, он смотрит как… как моя мама на курицу. Вот мама приносит курицу из кулинарии, смотрит на нее и думает: как приготовить? Поджарить в сухариках, или сварить, или жаркое там… Вот и он так… И очень страшно быть этой курицей, понимаешь?»

А Бабаю нравилось то, что Ричард такой серьезный и молчаливый. «Ай, красавец! Ай, умница! – нахваливал он пса. – Тень, убийца. Дельный пес».

Ричард действительно стал красавцем. После того как мы Гешей его отмыли и откормили, шерсть у пса заблестела, он стал вороным, как Баядер. А выглядел он и так совсем неплохо для собаки, столько времени просидевшей сиднем, – грудь у него была широкая, задние лапы незасиженные, шея мощная, наверное, потому, что он все время рвался с цепи.

У нас с Гешей был общий пунктик – если в руки к нам попадала больная, паршивая, худая и глупая тварь, нам не елось и не спалось, пока мы эту тварь не откормим, не вылечим и не обучим, словно два сумасшедших механика, которые не могут слышать, как в доверенном им механизме что-то стучит, скребет и не работает как надо.

За Ричарда мы взялись в четыре руки, и хотя паршивым он и так не выглядел, через месяцок, побегав за лошадью и доработав мышечную массу, да откормившись на всяких витаминных миксах, да научившись всему, что следует знать порядочному псу, Ричард как будто стал в два раза больше. Красивый, сияющий, уверенный в себе, он бродил по двору как павлин.

«Видала, какой кабыздох? – с гордостью говорил мне Геша. – А ты не хотела пиво давать…»

Был у нас один спорный вопрос – Геша по старинке давал жеребцам пиво и яйца для крепости и блеска шерсти и Ричарда стал пичкать той же смесью.

– Ты что? – возмущалась я. – Собаки, они, знаешь, алкоголизмом болеют, как люди. Угробишь мне кобеля, алкаша из него сделаешь.

– Какой алкоголизм на хер? Это ж пи-и-иво… Оно ж полезное по чуть-чуть, вон у мамки своей спроси, она тебе как доктор скажет, если мне не веришь… А водки я и сам не пью. Нам, татарам, водки никак нельзя – сразу башню рвет… как этим… как их… американским индейцам. Слыхала про индейцев? Я по телику передачу видел. Токо пиво… В умеренных количествах, – ханжески говорил Геша.

Теперь каждое утро после кормежки лошадей Геша брал бидончик, миску и Ричарда, и они шли по «точкам».

Ричард быстро стал кумиром всей местной алкашни. По легенде, настоящее советское пиво всегда было несвежим, разбавленным, и в него вечно добавляли что-то вроде стирального порошка – для буйной и крепкой пены.

Ричард же соглашался пить только свежее пиво, так что он стал чем-то вроде эксперта, алкаши встречали его торжествующим ревом, подносили кружечку и грозили продавщицам с пышными, как пивная пена, грудями: «Смотри, Лидка (или Светка, или Зинка), если псина татарская пить откажется – моментом ОБХСС вызовем, ох и попомнишь тогда свои шахер-махеры…»

Так что Ричард почти ежедневно выпивал маленькое пиво с заботливо покрошенной туда таранькой и возвращался на конюшню слегка навеселе.

– Эх ты, пьянчуга. – Я трепала пса по загривку. – Ну и ладно… Должны же и у тебя быть недостатки? А то ты какой-то ангел выходишь, а не собака. Ладно, пусть будет пьянство.

К сожалению, у меня нет повода заклеймить сейчас это губительное собачье пьянство. Могу сказать только, что один мой приятель споил как-то своего мраморного дога – но он наливал догу коньяк, и через пару месяцев у пса были все признаки хронического алкоголика: тремор, немотивированная агрессия, похмелье и общий задристанный вид. Но Ричарду пиво, похоже, было только на пользу.

Через несколько недель, убедившись, что пес здоров, окреп и стал вполне управляемым, я сделала ему все прививки и вывела в люди, то есть в собаки – мы пошли заниматься на собачью площадку.

Несмотря на то что была глубокая осень – ветер, дождь, мрак и слякоть, – публика на собачьей площадке не переводилась.

Дети и взрослые тащили туда самых разных собак, больших и маленьких, породистых и дворняжек – просто побегать и подготовиться к выставкам и всяким соревнованиям; там занимались инструкторы-кинологи со своими группами – то есть была настоящая собачья школа.

Ричарду там очень понравилось. Все собачьи снаряды – бум, лестницы, всевозможные барьеры – были для него чем-то вроде качелей-каруселей для ребенка. Другие собаки артачились и боялись, Ричард же моментально научился бегать по лестницам и очень полюбил прыгать через барьеры, даже на самый высокий – стенку – он лихо карабкался, скребя задними лапами, и я удивлялась – как же мне везет на прыгучих зверей, Зоська тоже любила это дело.

Ричард снова переменился – растерял всю свою важность. Когда мы приходили на площадку, он радостно сновал вокруг меня, ожидая вожделенной команды «вперед».

Я улыбалась, говорила: «Вперед!» – Ричард подбирался, бросал на меня значительный взгляд, – мол, смотри, как я сейчас все ловко сделаю, губы его растягивались в азартной улыбке, и он бросался на штурм препятствий. Пробегал по бревну, по лестнице, брал барьеры, проползал по-пластунски под специальными воротцами и, завершив круг, подбегал ко мне, пританцовывая, не столько ожидая похвалы, сколько красуясь, радуясь своей силе и ловкости.

Мне тоже пришлось несколько перемениться.

Ричард был заметным псом, ярким, на него обращали внимание, тем более что мало кто из собак гонял по препятствиям в одиночку, обычно только в сопровождении хозяев. Ко мне стали подходить, знакомиться, расспрашивать.

Я не была робкой и легко общалась с людьми, да и воспитание играло свою роль. Вежливость – это своего рода щит, ты можешь говорить с кем угодно, о чем угодно и ничего при этом не сказать; но после смерти отца я не любила привлекать к себе излишнее внимание.

Одним из первых ко мне подошел инструктор, работавший на площадке, Федор Сергеевич.

Я наблюдала за Ричардом, торпедой проносящимся по маршруту, когда услышала шаги. Федор Сергеевич не мог похвастаться бесшумной походкой, как Бабай или тот же Ричард.