Топографии популярной культуры - Коллектив авторов

Целью данной работы является, во‐первых, описать динамику развития таких пространств на примере трансформации современного российского общества и, во‐вторых, используя опыт Санкт-Петербурга, обозначить их потенциал в плане личностной и гражданской самореализации личности.

От модерна к постсекулярности общества массового потребления

Во второй половине ХХ столетия совершился переход от массового производства к массовому потреблению. При этом потребление связано не только и не столько с удовлетворением жизненно необходимых потребностей – это акт, который конституирует образ жизни современного человека. Потребление предстает символическим актом, сходным с религиозным обрядом, задающим, воспроизводящим позиционирование человека в обществе и мире в целом, определяющим рамки его возможностей, презентируя эти возможности личности.

Речь идет не просто о «новой культуре шопинга». Общество массового потребления вырабатывает имманентный, самодостаточный образ жизни, являющийся буквальной реализацией великого проекта гуманизма Просвещения (модерна) с его лозунгами «Все во имя человека! Все на благо человека! Человек есть мера всех вещей!». Это «плоский» мир, в котором ценности не структурированы иерархически (вертикально), как в обществе модерна (а тем более в обществе домодерна), а приведены к общему знаменателю маркетизации, становясь рубрикаторами рынка массового потребления (Тульчинский 2007).

Следствием этих трансформаций является не только ценностный релятивизм. Человек – существо конечное в пространстве и во времени. Ему не дана возможность постижения разнообразия мира во всей его полноте. Поэтому он всегда постигает мир с какой-то позиции, точки зрения, в каком-то смысле. Но любое осмысление предполагает выход такой позиции в некий контекст, в некий Out, в позицию «вненаходимости» по отношению к данности. Так же как смысл слова раскрывается во фразе, смысл фразы – в тексте, а смысл текста ясен только из контекста, так и для осмысления мира, себя, своего места в мире человек нуждается в выходе за пределы данной ему имманентности, в трансцендировании в иное. Так, человек традиционного общества находил трансцендентные основания в сакральном. Монотеизм позволил получить обоснование бытия в Боге (absolute Out is God).

Торжество проекта гуманизма Просвещения привело к постепенной все более глубокой секуляризации. Человек модерна все больше получал обоснование своему бытию во взаимодействии с «другим», в опыте общения с «другими». Именно взаимодействие с другими дает опыт «выхода за пределы».

Если еще человек эпохи раннего модерна мог обосновать свое бытие через прогресс, будущее, развитие науки и технологии, то современные человек и социум не имеют опыта трансцендентного и, как следствие, образа будущего. В этом обществе все дано здесь и сейчас, а порождение нового зачастую выражается во фрактализации настоящего и прошлого: сиквелах, приквелах, сериях, пародиях… Важное стремление современности – это стремление не придумать, не вообразить, а воспроизвести (симулякры и симуляции).

С начала нынешнего столетия современность все чаще квалифицируется как постсекулярность (Berger 1999; Тэйлор 2001; Habermas 2006; Taylor 2007), подразумевающая новые формы взаимодействия и общения между секулярным и религиозным сознанием, общественный плюрализм и диалог между различными группами, имеющими различные воззрения в отношении религии, других форм поиска переживания трансценденции. В современном обществе научный разум на равных сосуществует с метафизическими концепциями, на равных участвует в плюрализме языковых игр и других практиках (Лиотар 1998).

Современные пространства публичности: утрата или трансформация?

Указанные выше трансформации в полной мере выражаются в динамике публичных пространств современного социума, особенно в городской среде.

Публичные пространства суть места, в которых люди, в том числе и прежде всего – незнакомые ранее, могут вступить в непосредственное общение, позволяющее личности позиционировать себя в социуме, обменяться опытом, мнениями. Мы определяем публичные пространства, следуя дефиниции Анны Ганжи, как «пространства, в которых индивиду сообщаются социально значимые свойства, где индивид вступает в социально значимые отношения и, таким образом, происходит селекция свойств и отношений, отныне обретающих характер всеобщности и универсальной легитимности» (Ганжа 2012: 290).

В обществе модерна, прежде всего в его индустриальной, урбанизированной среде, публичные пространства носят преимущественно устойчивый монофункциональный характер. Так, например, в СССР, главным достижением которого была ускоренная индустриализация, сфера потребления и культурная деятельность были достаточно жестко разведены. Первая реализовывалась в универмагах и других торговых площадках. Вторая – в культурно-просветительных учреждениях, в домах и дворцах культуры. Вместе с тем немалую роль в социализации и самореализации личности играли также полифункциональные публичные пространства, способствовавшие передаче опыта общения с незнакомыми людьми: дворы, парки, скверы (Беньямин 1996; Ганжа 2012).

Особенно показателен в этом плане опыт изменений в современном российском социуме, с крахом СССР пережившем интенсивную и кардинальную трансформацию публичных пространств. Несмотря на то что реалии образа жизни массового информационного общества уже наблюдались в СССР, культурная и градостроительная политика осуществлялась по канонам жесткой дифференциации публичных пространств. При этом с наступлением информационной эпохи старые публичные пространства уже не выполняли прежних функций. Повсеместно наблюдается обеднение форм городской жизни; эти процессы сопровождаются индивидуализацией, атомизацией индивидов, преобладанием виртуального общения над реальным, отсутствием коммуникации между индивидами в городе. Некоторые старые публичные пространства (например, дворы) потеряли свою функцию публичных пространств и стали монофункциональными или разделенными на функциональные зоны, не пересекающиеся друг с другом.

Ситуация усугубляется разграничением городского пространства между различными социальными слоями, появляются закрытые зоны, гомогенные в социальном смысле, публичная жизнь вытесняется, уступая место жизни приватной. Резко ограничиваются возможности для неформального общения, взаимодействий на городской сцене. В разрывах между дискретным социальным пространством городская среда обезличивается, опустошается, опустынивается (Бодрийяр 2006).

Сказываются также последствия автомобилизации: как в организации пространства, так и в образе жизни горожан. «Пространство мест» сменяет «пространство потоков» (Бауман 2008). Так, А. Ганжа (Ганжа 2012: 298–300) интерпретирует московскую городскую среду как мобильную среду, где расстояние измеряется не в метрах, а в минутах. Вследствие отождествления пространства и движения происходит фактически уничтожение пространства, которое оказывается лишь условием движения: пространства, не обеспечивающие движение, оказываются ненужными. Такая ситуация не оставляет места для свободного общения и передачи опыта, а объекты инфраструктуры Москвы предлагают лишь готовые схемы времяпрепровождения типа ресторана, кафе, клуба, театра, общение в которых достаточно ограниченно…

Более того, публичные пространства в современном большом городе оказываются пространствами скорее виртуальными, постоянно изменяющимися, чем реальными и устойчивыми. «Именно эта мобильная, “жидкая” среда является естественной средой субъекта, тем публичным “пространством”, пространственный характер которого носит целиком виртуальный характер» (Ганжа 2012: 292). Это соответствует образу (модусу) жизни в современном крупном городе, где основным средством общения является общение не реальное, а виртуальное, то есть происходящее посредством коммуникационных средств связи, постоянно изменяющееся, неопределенное во времени и в пространстве. Привычка к виртуальному общению и «мобильность» непосредственным образом связаны, ведь в интернете субъект практически не сталкивается с ограничениями передвижения. Происходит замена реального общения виртуальным. Современное информационное общество массового потребления создает «человека виртуального» (Хоружий 2012). Публичное пространство перемещается в зону виртуальной реальности, и в результате «выживают» публичные пространства, обеспечивающие в своих границах доступ к сети Интернет. Процессы атомизации индивидов, виртуализация общения, развитие новых технологий и ускорение темпов жизни приводят к сокращению форм вербального общения между незнакомыми и даже знакомыми людьми, к уменьшению разнообразия форм деятельности, которые осуществляет индивид в городе, что неизбежно приводит к «замыканию» на себе, к отсутствию опыта взаимодействия с «другим». Атомизация индивидов своим следствием имеет разрыв горизонтальных связей, ослабление социальных уз, которые, помимо прочего, лишают человека образа будущего, порождают тревожность, боязнь потерять настоящее, страх перед будущим. Возникают «структуры мира, закрытые для трансцендентного» (Тэйлор 2001: 34).