Танкист на «иномарке». Победили Германию, разбили Японию - Дмитрий Лоза

Экипажи делали все, что в их силах. Готовили свои «Эмча» в далекую дорогу на совесть. При необходимости в подразделения прибывали ремонтники части и быстро устраняли обнаруженную неисправность. Специально созданная приказом командира танковой бригады техническая комиссия по истечении срока подготовки стала проверять состояние каждого «Шермана». Больших недостатков не обнаружили, а некоторые мелочи оперативно устранялись. Командование бригады доложило в корпус о полной готовности танков к отправке.

Прошло несколько дней в ожидании команды на погрузку. Предстояло прощание с «Эмча».

Наконец получен приказ, от которого мурашки по спине забегали – башни «Шерманов» и курсовые пулеметы снять и отправить на склад. Броневые корпуса в качестве тягачей передать представителям гражданских организаций. О выполнении данного приказа следовало доложить через пять дней.

Почему, отчего, по какой причине так резко изменена дальнейшая судьба танков-«иномарок»? Что заставило Москву принять такое убийственное решение? Вопросы, на которые ответов тогда мы не нашли.

Спустя сутки после получения «похоронки», как назвали танкисты этот приказ, началась работа. Все ремонтные подразделения частей, корпуса и армии были брошены на демонтаж танков и переделку их в тягачи.

Экипажи, понурив головы, стояли в стороне, исподлобья наблюдая за гибелью своих танков. Прощай, «Эмча»! Добрая память о тебе – на всю оставшуюся жизнь каждого «иномарочника»!

«Шермана» – тягачи первого батальона бригады с нашими механиками-водителями под командованием офицеров были отправлены в Красноярский край на лесоразработки, для очистки трактов от снежных сугробов (таскали тяжелые металлические треугольники).

Где-то месяца через полтора-два после «похорон» «Шерманов» к нам дошел слух, который, возможно, был ложью, о причине, заставившей «убить» танки-«иномарки». Молва гласила, что американские представители во Владивостоке пожелали в первую очередь принять на борт морских транспортов самолеты. Советская сторона начала выполнять просьбу союзников. На дальневосточных аэродромах стали приземляться перегоняемые из Прибайкалья и Забайкалья ленд-лизовские американские истребители и бомбардировщики. Первую партию, кажется истребителей, корабли приняли на борт и на глазах у летчиков направили их прямехонько под мощные прессы. Погрузив дюралевые лепешки в трюм, транспорт снимался с якоря и уходил в открытый океан, где выбрасывал ненужный металлический хлам в море. И снова, порожний, появлялся на рейде. Говорили, что якобы сам Сталин принял решение не отдавать бывшим союзникам танки, пределав их в тягачи.

На вооружении частей находилась не одна сотня «Эмча», которые в пятидневный срок были списаны, превратившись в тягачи. И делу конец. Более года башни «Шерманов» хранились в парках-стоянках, а после расформирования соединения их увезли на окружные склады.

Забыть – невмочь!

Давным-давно расстался я с «Шерманами», однако не забывал их никогда, ни на час. Хотел бы, да не тут-то было.

На фронте больше всего мне пришлось воевать на танках-«иномарках» и только около месяца на «Т-34». Досталось мне сполна: и подбивали, и подрывался, и горел, вот только не тонул. «Рубануло» меня, скажем так, симметрично: в сентябре сорок третьего года была подбита моя «Матильда», и я получил тяжелое ранение правой ноги; а в апреле сорок пятого – «Тигр» с короткой дистанции бронебойным снарядом прошил мой атакующий «Шерман».

При поступлении в госпиталь мне сразу было сказано, что без ампутации левой ноги не обойтись, поскольку слишком серьезно поврежден коленный сустав. На мое счастье, в это время в «хозяйстве Чистякова» находился главный хирург 2-го Украинского фронта полковник медицинской службы Николай Николаевич Еланский. Впоследствии генерал, Герой Социалистического Труда.

Он сказал, что отнять ногу у молодого человека (мне только на днях исполнилось 23 года) еще успеем. Этот прекрасный специалист сделал мне операцию, собрал по косточкам колено. Да святится имя его!.. «Нарядили» меня в гипсовый панцирь, оставив свободными только правую ногу и руки. Мой ординарец гвардии старший сержант Григорий Жуматий и шофер гвардии сержант Яков Зуев полтора месяца носили неподвижного комбата на прогулку, перевязку, осмотр к врачам. Я лежал на частной квартире в библиотеке чешского зубного врача.

Через 15 лет после того незабываемого дня операции мне посчастливилось встретиться с профессором 1-го Московского медицинского института Еланским. Я его горячо поблагодарил за спасение левой ноги.

– Простите, я вас не помню, – сказал Николай Николаевич.

– Зато я вас запомнил на всю жизнь!

За многие годы службы в армии раны не раз заставляли обращаться к врачам за помощью. В сорок восьмом году, когда я учился в Военной академии имени М.В. Фрунзе, вследствие большой физической нагрузки при подготовке к параду на Красной площади открылась рана на правой ноге, вышли наружу несколько мелких «матильдовских» кусочков брони, а левая отекла. На все время учебы я был освобожден от строевых занятий.

Это было первое серьезное предупреждение: «Помни о своих «иномарочных» осколках!» – и начало почти сорокалетнего обязательного фиксирования коленного сустава левой ноги эластичным бинтом перед работой, связанной со значительными физическими нагрузками.

При ежегодной диспансеризации офицеров хирурги настойчиво рекомендовали лечь на операцию для удаления осколков из левой ноги. В противном случае они не исключали осложнений непредсказуемого характера. Приходилось всякий раз отшучиваться: «Осколки из высококачественной брони. Думается, все будет в порядке!»

И так держал оборону в течение трех десятилетий.

А где-то в конце семидесятых годов я отдыхал в Гурзуфском военном санатории. Лето. Прекрасный купальный сезон. Однажды заштормило, и, когда через двое суток море успокоилось, пляж был завален песком и галькой. Многие отдыхающие, в том числе и я, помогали сотрудникам санатория очищать берег от наносов. Мне перед этим надо было бы сходить в спальный корпус за эластичным бинтом. Поленился, а зря. Работая, не забывал о левой израненной ноге, стараясь всю тяжесть нагрузки переложить на правую конечность, но итог все равно оказался плачевным. На следующий день на левую ногу невозможно было надеть штанину. Три дня, остававшиеся до конца путевки, провел в постели. С огромным трудом добрался домой. Показался лечащему врачу, с которым решили дождаться спада опухоли, после чего рассмотреть вопрос о госпитализации и оперировании.