…Пожнешь бурю: Хроника двух трагических часов - Станислав Гагарин

Брюс Гамильтон посмотрел на часы. Пройдет полчаса – и над миром взорвется оружие Судного дня.

66

От здания обсерватории Института Солнца они быстро спустились к берегу озера Лебяжьего. Его поверхность была спокойной и безмятежной, и генерал-полковник Гришин с неприязнью смотрел на эти воды, которые угрожали чудовищным разрушением и смертью десяткам тысяч человек. Он был еще в некоем ошеломлении от молниеносно развернувшихся событий, экстренности принятых решений, а главное, от их безапелляционности, хотя и понимал, что ситуация другого выхода им просто не оставила.

«Мы недавно от Чернобыля оправились, – подумал генерал-полковник, – а тут снова такое замаячило… Нет, на этот раз не допустим никаких случайностей! Не имеем права!»

Сам Гришин побывал в Чернобыле спустя полгода после трагедии, когда положение там уже стабилизировалось. Но его друг – академик, молодой и энергичный человек, был там в первые дни после катастрофы, когда землю вокруг взорвавшегося атомного котла испятнала невидимая смерть.

– Знаешь, Юрий Александрович, – говорил Гришину академик, – именно в Чернобыле я до конца понял ту истину, к которой приучал меня с детства отец, капитан дальнего плавания: «Когда я слышу о подвигах в океане, то думаю о разгильдяях, которые нарушили перед этим Морской устав…»

«Вот и с этим рукотворным озером так получилось, – размышлял генерал. – Устроили запруду в молодых горах, не подумав, что их рано или поздно может тряхнуть под тяжестью миллионов тонн воды. Когда же мы научимся глобально просчитывать последствия наших насилий над природой?!»

Теперь за руль «уазика» сел секретарь обкома, он знаком предложил Гришину место рядом. Профессор Князев с геологом Курдовым и Гаджи Магомедовичем устроились сзади. Федоров резко взял с места и погнал машину на предельной скорости. Потом, заметив, что генерал-полковник покачал головой, сбросил немного газ.

Бьюсь об заклад, – улыбнулся Евгений Александрович, – что вы подумали: еще немного – и некому будет руководить операцией.

Примерно в этом духе, – не стал возражать Гришин.

У меня первый класс, – просто сказал Федоров. – И еще я гонщик-любитель. Шофера держу только в городе, для парадных выездов. По районам области веду машину сам.

А надо ли? – усомнился Юрий Александрович.

Мне надо… Пульс жизни лучше чувствую. Но другим собственный стиль не навязываю.

Ну да! – не согласился Гришин. – Небось без всякого навязывания районные секретари от водителей отказались.

Не все, – засмеялся Федоров. – Строго следим, чтобы тот, кто ездит сам, имел как минимум третий класс. И с ГАИ требуем не давать начальству поблажки. Нам губить кадры в дорожных происшествиях вовсе ни к чему.

Тогда я за Каменогорскую область спокоен, – нарочито вздохнув, сказал Гришин.

А вы занозистый, – мельком взглянул на генерала Федоров.

Да нет, видимо, вы правы, Евгений Александрович.

Много у нас развелось персональных шоферов. Грешен, у меня есть тоже. Так и не научился водить машину. Все было недосуг. Купил собственную «Волгу» – так ею управляют дочь с зятем.

Приезжайте к нам в отпуск – научу, – предложил Федоров. – И здесь же на права сдадите.

По блату? – спросил Гришин, и оба они рассмеялись, отошло малость от сердца, отпустило напряжение.

Откуда им было знать, что навстречу уже торопится другая, более страшная весть?

Когда «уазик» вывернул на прямой участок дороги и бегущую машину стало видно с посадочной площадки, от вертолета отделилась фигура военного человека. Он успел пробежать сотню метров навстречу.

Когда Федоров резко затормозил, офицер оказался справа от автомобиля и рванул на себя дверцу, за которой сидел Гришин.

– Товарищ генерал-полковник! – закричал он, задыхаясь от быстрого бега. Лицо его раскраснелось, капли крупного пота выступили на лбу. – Вас срочно на связь! Получен боевой приказ…

– 

67

– Белый дом не отвечает, – сообщил оператор прямого провода Москва – Вашингтон.

Установленный по специальному соглашению двух правительств на случай выяснения конфликтных ситуаций непосредственно между советским и американским лидерами, этот особый канал связи имел дублирующие системы, которые взаимозаменяли друг друга на случай технических неполадок. Поэтому Председатель Совета Обороны подавил едва не вырвавшийся у него вопрос: а все ли в порядке со связью?

Где сейчас Президент? – спросил он у помощника, который занимался Соединенными Штатами.

Вчера у них были командно-штабные учения на ЦКП в горе Митчелл, – ответил помощник. – Сегодня утром, по их времени, вместе с генералом Уорднером Президент должен был вылететь в Вашингтон.

– Если вылетел, то где он может быть сейчас?

Еще в пути. Разрешите уточнить, состоялся ли вылет?

Уточняйте, – разрешил Председатель, – Но почему не отвечает Белый дом?

Поскольку Президента нет на месте, они могли отключить линию, – предположил Министр обороны.

Да, но о таких звонках из Кремля Президенту сообщают куда угодно, где бы он ни находился, – возразил Председатель Совета Министров. – Срочно подключить Центр снижения ядерной опасности!

Центр заблокирован американской стороной, – обреченно махнул рукой маршал. – Пытаемся пробиться…

Военное и политическое руководство Советского Союза переместилось теперь в особое помещение, которое на чрезвычайный случай превращалось в Главный центр, из которого управляли Вооруженными Силами страны.

Звоните в Пентагон, министру обороны! Буду говорить с Оскаром Перри.

С ним не очень-то поговоришь, – заметил вполголоса один из секретарей ЦК – он ведал международными делами, был прежде дипломатом и лично знал Храброго Оси.

Через коммутатор Пентагона вышли на приемную Оскара Перри. Трубку взял помощник министра Сидней Хэтч.

– Весьма сожалею, сэр, – голос помощника задрожал, когда он узнал, кто спрашивает его шефа, – извините, сэр… Но мистер Перри запретил отвечать на вызовы Москвы.

Разговор прервался.

Провокация! – воскликнул Председатель Совета Министров.

В этом нет сомнения, – заметил Министр обороны. – Со своей стороны я сразу отдал необходимые распоряжения.

Соедините меня с нашим послом в США, – сказал Председатель Совета Обороны и, услышав голос посла, спросил: – Чем порадуете, Фрол Игнатьевич?

Пока ничего нового добавить не могу. Предпринял все меры. Госдепартамент ничего не знает. А может быть, делает вид. Использую все каналы, товарищ Председатель. Мыслимые и немыслимые.

А что с Президентом?

Он вылетел в Вашингтон. Должен был вылететь… Тут появился помощник и кивнул.

Мы тут, в Москве, уже знаем, что вылетел… А что дальше?

– Подождите секунду… Да! Вот только что мне сообщили из неофициального источника: на Президента со вершено покушение! Его вертолет сбит в Северной Каролине.

А сам он? Сам-то жив?

Пока не известно…

Это плохо, – сказал Председатель. – Звенья одной цепи… Что у нас с гражданской обороной?

Предприняты все необходимые меры, рассчитанные на такой случай, – сообщил один из секретарей ЦК.

… Сегодня утром, до завтрака, Председатель просматривал наброски выступления на ближайшем Пленуме Центрального Комитета партии, который должен был обсудить вопросы идеологической работы в стране.

В молодые годы Председатель Совета Обороны всерьез увлекался философскими науками, да и теперь, готовясь к той или иной встрече на высшем уровне или к выступлению перед коммунистами, населением страны, он искал ответы на каждодневно возникавшие вопросы в трудах тех, кто посвятил себя попыткам найти принцип равновесия между субъективным и объективным, вечно существующими законами материального мира и человеческим их восприятием.

Заново перечитывая работы Ленина и Плеханова, Маркса и Энгельса, Фейербаха и Гегеля, не переставал удивляться их бережному отношению к мыслям предшественников, с которыми они могли не соглашаться, но в то же время вовсе не зачеркивали, пусть и ошибочное, утверждение оппонента, видя в нем один из кирпичей в фундаменте общей истории развития человеческого сознания.

В преддверии встречи с Президентом Соединенных Штатов, во время которой они собирались подписать предварительное соглашение, Председатель перечитал философский трактат Иммануила Канта «К вечному миру» и вновь преисполнился чувством гордости за род человеческий, порождавший мыслителей подобного калибра. Идеи Канта, обнародованные в 1795 году, в эпоху, когда войны между народами были неотъемлемой частью государственных отношений, поражали ясностью и простотой, хотя и были в определенной степени наивными – великий кенигсбержец не был вооружен теорией классовой борьбы. Но даром предвидения Кант обладал просто удивительным.