Верное слово - Дарья Зарубина

Отчего же тогда вместо руководителя группы «Зигфрид» прицепился к нему Отто фон Штеер? Что общего со своим вечным сомнением и сожалением отыскал католик Отто в душе ярого атеиста, верившего только в науку и силу воли?

Отто верил во всё то, чего не признавал Виктор: верил в Бога и добро, в покаяние и совесть, в грех и сожаление. Не верил лишь, что за сотворённое им может быть прощён. Память фон Штеера – «И как он, такой совестливый, дослужился до гауптмана?» – подумалось Виктору – сохранила всё: каждый приказ, отданный против совести, каждого мертвеца, за чью смерть ответственен был Отто, каждую преданную женщину, каждую материнскую слезу.

Фон Штеер обрушил все эти жалящие, как осы, воспоминания на врага, вколачивая ему в мозг одну лишь фразу: «Как с этим жить? Как с этим жить? Как ты живёшь с этим?»

Словно тайные шлюзы открылись где-то внутри, в чёрных тоннелях естества, о которых и не подозревал Виктор Потёмкин. Выжгла едкая совесть мёртвого фашиста печати, которыми оградил себя Отец. И хлынуло всё – страшное, былое, пережитое и похороненное. Преданное доверие девчат, отправленных им под формулу, сдержанная благодарность магов, которых он послал в Карманов разобраться с «серафимами» – послал на смерть… Страшный, остановившийся взгляд парнишки-наводчика, что сгорел на этом самом холме, когда засбоил Гречин.

– Как мне с этим жить? – Виктор сам не понял, как вырвались эти слова. И у кого он просил совета, ешь твою мать! У пятнадцать лет назад убитого им фашиста с руками по локоть в крови и больной совестью, не давшей ему спокойно сгинуть?!

«Как ты себя простил? – бился в висок бесцветный голос. – Сможет ли Бог простить тебя и меня?»

«Пошёл ты! С совестью своей! Со своим богом… – хотел крикнуть Потёмкин. Но не смог, и как последний козырь, как сбережённый на крайний случай последний патрон, как последнее оправдание и высшую гордость, швырнул в лицо незримому врагу – себе – в лицо: – ОНА меня простила!»

Поплыло всё перед глазами в кровавом мареве. Проступили знакомые, дорогие – как же мог он не понимать, насколько дорогие? – черты: мудрые глаза, русая коса на плече, кроткая улыбка. Сима Зиновьева – не талантливая студентка, не любящая женщина… Родина, преданная, поруганная, воскресшая из пепла, – простила его. Пришла с обожжённым крестиком в руке, чтобы потребовать мести, – и простила.

– Она меня простила!!! – Потёмкин выл, подняв голову к небу. Но тот, кто почти завладел его телом, заставил повернуть голову и посмотреть туда, где в одно слились Серафима и Юрген Вольф.

«Я мог ударить тебя тогда, в ту ночь, когда погибли мои «зигфриды»… – проговорил в голове Виктора всё тот же бесцветный голос. Виктор знал. Просто помнить не хотел. Он не понимал, почему демон не использовал единственный шанс спасти свою группу. – Подумал, верно, что я струсил, засомневался, упустил время?… – В голосе появилось что-то, напоминавшее насмешку. – Слышишь, Юрген?! Прости меня! Или ты, русский ангел, что прощает даже таких, как он…»

Она не сказала «Прощаю» – голоса Симы они не услышали бы, ментальный канал перехватила группа наведения. Серафима – та сущность, которой была она сейчас, – протянула ему прощение, как протягивают руку упавшему товарищу, как бросают с вертолёта лестницу – только найди в себе силы подняться.

И разворотивший Виктору всю душу своей поганой совестью немец принял протянутую руку, потянулся за милостивым лучом, уверенный, что, прощённый русским ангелом, будет прощён и Богом.

Едва он отделился, обретая зыбкую полумагическую плоть, – Виктор ударил. Один, со всей силы, – но ведь с такого расстояния не промажешь. Не важно, в спину или в грудь светящемуся силуэту врага. И остаток сил вложил в то, чтобы закрыться от магической отдачи.

Брызнули во все стороны невидимые нити. Полетела комьями земля. Вихрь поглотил то, что осталось от гауптмана фон Штеера.

Виктор упал на четвереньки и пополз, а потом поднялся и побежал к расчёту, на ходу выкрикивая приказы. Какой-то мужик едва не сбил его с ног, влетев за периметр. Потёмкин обматерил его, не остановившись.

Два демона неслись вверх, так что воздух свистел в маховых перьях.

– Нелли! Нелли Геворговна! Непостижимая женщина… – Демону показалось, что он узнал этот голос. Узнал это имя. Кажется, когда-то оно было его именем. Вспомнилось лицо – мужское, спокойный взгляд, перебинтованные руки, и непривычное ощущение покоя, коснувшееся души в объятиях этих искалеченных рук.

Нелли словно очнулась от страшного сна. Демон всё ещё управлял её телом, но разум, уцепившийся за спасительную ниточку имени, нечеловеческим усилием выбирался на верную дорогу – назад к Нелли Ишимовой, «грузинской княжне», достаточно гордой, чтобы оставаться собой.

Нелли сосредоточилась на том, чтобы ослабить хватку когтей, и одновременно билась и билась мыслью в наглухо запертый демоном и фрицем разум капитана Волкова:

– Роман Родионович, это я, Нелли! Это я! Боритесь с ним!

– Я не могу… – Она не услышала, скорее, почувствовала ответ кожей. – Отпустите меня!

Нелли отчего-то твёрдо знала, что Волков просит не о помощи, не о спасении или свободе. Он просил её выжить, оставив отважного капитана один на один со своей бедой. Он был уверен, что справится.

Нелли почувствовала, что слабеет. Формула, уже отыскав обратную дорогу в её теле, начала раскручиваться назад, превращая демоницу в худенькую медсестру. Её противник, напротив, крепнул с каждой секундой.

Он прекратил подъём и, качнув чёрными крыльями, понёсся вниз. Нелли догадалась слишком поздно – когда внизу стала видна сияющая на солнце крыша больницы, башенка с острым шпилем.

– Так вот куда ты метишь, Роман Родионович!..

– Уходите! – прорычал демон, отталкивая женщину. – Уходите, пока не сбросили крылья. Живите, Нелли!

– Без вас – не стану, не хочу, – Нелли вцепилась когтями всё ещё изуродованных формулой рук в плечи Волкова, прижалась к плотным антрацитовым перьям на груди. Сложила крылья, ещё больше ускоряя падение.

«Как спокойно», – успела подумать она, прежде чем оба демона рухнули на крышу. Шпиль не сумел пробить плотного пера, толстой тёмной кожи, но от мощного удара человеческие сердца, спрятанные в широкую грудную клетку демонов, остановились.

В воздухе крутились, как кленовые семена, вырванные перья. Бежали через лужайку Николай Николаевич и растерянный Илизаров, но их оттеснили. Лейтенант Семёнов накрыл останки защитным колпаком и тотчас был вызван к проверяющим из министерства – докладывать, как проглядел в госпитале двух магов-трансформантов.

Сима почувствовала уход Нелли, как чувствовала всех остальных. Мир превратился в полотно, покрытое цветными пятнами. Золотые пятнышки Оли, Юли и Лены двигались туда, где ультрамарином синели маги расчёта. Решетников – синий силуэт с грозовыми всплесками – переводил луч прицела с неё на Виктора. Профессор сомневался.

Сейчас обострённое чутьё демона угадывало даже то, чего не замечало магическое зрение. Не было ни перьев, ни боли, ни огня – она уже была демоном, но внутри, там, куда пришёл, наплевав на все расчёты и планы, Юрген Вольф. Преданный, отчаявшийся, готовый защищать до последнего вздоха тех, за кого в ответе. Верный Юрген.

Как легко было бы справиться с фон Штеером – к нему Сима готовилась, его жизнь изучила по документам до мельчайших деталей. Но посмотрел в глаза призрак верного Юргена – и она словно в зеркало глянула. На свою жизнь, на забытую гордость, на преданную верность, на забвение, которым заплатили за подвиг её девчатам…

Ещё несколько дней назад сумела бы противостоять Юргену Серафима Зиновьева – бросила бы фашисту в лицо, что была война, а на войне случается «принимать сложные решения». Не дала бы она чужому мертвецу обвинить родного покойника – погибшего военного мага Виктора Потёмкина – о мёртвых или хорошо, или ничего. Но воскресший Витя бежал от неё по полю к магическому расчёту, ударив Гречиным в спину готового сдаться Отто фон Штеера.

Так и её он ударил – в самую ахиллесову пяту – своей фальшивой смертью, которую она оплакала, и воскрешением, за которое так хотела и не могла простить.

– Полетели, фройляйн Ангел, – зашептал ей на ухо Юрген. – Мы разорвём с тобой всех их к чёрту! Свиней, что бросили твоих и моих людей умирать, и плевать, на каком языке они говорят! Они будут мочиться в постель, эти трусливые генералы, ожидая, когда мы прилетим за ними. Зря, что ли, мы с тобой прошли через эту проклятую формулу? Расправляй крылья, фройляйн Ангел!

Сима невольно потянулась за ним, незнакомым, чужим, но – никогда не предававшим своих. Он обещал возмездие, свободу…

Гнев, который, казалось, Сима сумела оставить в Кармановском болоте, схоронить в Сашиной могиле, – вспыхнул с новой силой. Серафима раскинула руки и закричала, слыша, как голос превращается в рык. Крылья распахнулись, трепеща на лёгком ветерке. Мир вокруг заполнился фиолетовым и багровым. Магия смерти полыхала в ней высоким костром, и Сима не хотела сдержать её.