Корона и эшафот - Цвейг Стефан

Когда писатель рассуждает о нарастании финансового кризиса в предреволюционной Франции, он связывает это с легкомысленной расточительностью Марии Антуанетты, частые и непредсказуемые капризы которой обходились казне в сотни тысяч, если не в миллионы ливров. Только на строительство Малого Трианона — личной резиденции королевы, куда даже сам король мог являться лишь по приглашению своей супруги, — пошло 2 млн ливров. Придет время, и Революционный трибунал сполна спросит с Марии Антуанетты за эти преступные траты. Еще за два года до революции королева получила в народе прозвище Мадам Дефицит в добавление к ранее полученному презрительному — «австриячка». Именно с королевой народная молва связывала возросшие финансовые трудности. Можно сказать больше: все недовольство существующим порядком вещей, характерное для самых широких слоев общества, вся в чем-то даже не осмысленная оппозиция абсолютизму нашли свое воплощение в ненависти к Марии Антуанетте, незаслуженно считавшейся главной виновницей всех бед и общего неблагополучия.

Цвейг не сумел (а ведь мог бы) найти убедительные аргументы в пользу своей подзащитной. Конечно же Мария Антуанетта была отнюдь не единственной, кто беззаботно швырял на ветер собранные с налогоплательщиков деньги, и уж во всяком случае не она несет главную ответственность за финансовый кризис накануне революции. Он мог бы сказать о вопиющих злоупотреблениях сборщиков налогов — откупщиков, о процветавшем тайном казнокрадстве и «официальном» расхищении казны за счет выплаты многочисленных пенсий и субсидий. При Версальском дворе процветали синекуры — хорошо оплачиваемые должности, не связанные ни с какими реальными обязанностями, пенсии, субсидии, королевские «дары» и т. д. В предреволюционные годы младший брат короля граф д'Артуа получил из государственной казны 23 млн ливров на покрытие своих долгов; 1200 тыс. ливров было выплачено графине де Полиньяк на те же цели; граф де Гиш получил 100 тыс. из государственных средств на приданое дочери; герцог де Ноай помимо обычного жалованья получал ежегодную пенсию в 1750 тыс. ливров. Примеры такого рода можно было бы продолжать и продолжать. Ежегодно на выплату ничем не заслуженных пенсий праздной аристократии расходовалось 28 млн ливров. Многомиллионных затрат потребовало участие Франции в Войне североамериканских колоний за независимость (1775–1783). В целом же финансовый тупик, в котором оказалась страна в 1787–1788 годах, свидетельствовал о полной экономической несостоятельности Старого порядка. Это было одним из ярких проявлений глубокого кризиса, завершившегося революционным взрывом.

14 июля 1789 года подвело роковую черту под тысячелетней французской монархией, предрешив и судьбу королевской семьи. В отличие от Людовика XVI, по-видимому действительно пытавшегося, как считает Цвейг, осознать смысл происшедшего и даже понять революцию, Мария Антуанетта с самого начала заняла по отношению к ней демонстративно враждебную позицию. Безусловно, она оказывала самое негативное влияние на короля, вовлекая его во все более острый конфликт с революцией. Она откровенно не одобряла заигрывания Людовика XVI с революцией, считая его поведение недостойным суверена, пагубным для монархии и королевской семьи. Когда 17 июля 1789 года Людовик XVI вернулся из Парижа в Версаль украшенный трехцветной кокардой, Мария Антуанетта раздраженно сорвала ее со словами: «А я и не знала, что вышла замуж за простолюдина». Спасение королева видела не в поиске все новых компромиссов с революцией, а в удушении ее как таковой. Она ненавидела не только левых (Бриссо, Дантона или Робеспьера) — жирондистов и якобинцев, все более открыто выступавших за республику, но и конституционалистов вроде Вайи или Лафайета, пытавшихся спасти королевскую власть в рамках конституции 1791 года. Кто знает, быть может, личная судьба Людовика XVI, Марии Антуанетты и дофина сложилась бы иначе, прояви король и королева больше здравого смысла и осмотрительности. Неудачное бегство в Варенн, инициатива которого исходила от королевы, нанесло последний удар по монархии, полностью себя дискредитировавшей. «Бегство короля и его арест представляют столь важное и чрезвычайное событие, что невозможно рассчитать его последствия и результат», — с тревогой сообщал 24 июня 1791 года в Петербург русский посланник И. М. Симолин, причастный к организации побега королевской семьи. В донесении, отправленном 23 июня, Симолин пророчески отмечал: «…можно только содрогаться при мысли о несчастиях, которые грозят королевской семье, особенно королеве, рискующей стать жертвой жестокого и кровожадного народа». После Варенна монархия продержалась немногим более года.

Цвейг совершенно прав, утверждая, что в гибели королевской семьи повинна не только она сама, но и братья короля — граф Прованский и граф д'Артуа, искусственно подогревавшие своими воинственно-угрожающими декларациями из Кобленца и без того крайне напряженную обстановку во Франции. Нельзя исключать сознательной провокации в поведении братьев короля. Гибель Людовика XVI и малолетнего дофина от рук революционеров открывала вакансию на французский трон для графа Прованского, а учитывая его бездетность — и для графа д'Артуа.

Поистине роковую роль в ускорении свержения конституционной монархии и в судьбе королевской четы сыграл знаменитый манифест герцога Брауншвейгского от 25 июля 1792 года. Главнокомандующий войсками антифранцузской коалиции в предельно вызывающем тоне угрожал разрушить революционный Париж до основания и потопить революцию в крови. Прямым результатом этих угроз явилось восстание 10 августа, покончившее с монархией, а спустя полгода Людовик XVI положил голову под нож гильотины.

Женская интуиция и материнский инстинкт давно, по крайней мере с октября 1789 года (поход на Версаль), говорили Марии Антуанетте о надвигающейся угрозе. Быть может, кровавые призраки уже тогда тревожили королеву в ночные часы. На что можно было надеяться королевской семье, фактически заточенной во дворце Тюильри? Только на помощь извне. В начале 1792 года Мария Антуанетта сделала ставку на иностранную интервенцию как на единственно реальное спасительное средство. Цвейг ошибается, утверждая, что Мария Антуанетта была противницей войны. Именно она настойчиво подталкивала Людовика XVI к объявлению войны Австрии.

В войне была заинтересована прежде всего королевская семья и партия двора (роялисты), хотя и не только они — были заинтересованы и жирондисты. Разница состояла лишь в том, что роялисты делали ставку на поражение Франции и иностранную интервенцию, а жирондисты-республиканцы надеялись на волне победы покончить с королевской властью. Характерно, что против войны выступали якобинцы, считая, что это помешает довести революцию до конца. Против высказывались и конституционалисты, опасавшиеся за сохранение своих господствующих позиций. Тем не менее 20 апреля 1792 года война была объявлена, а конституционалисты (фейяны) еще в начале марта вынуждены были уступить власть «патриотическому министерству» — жирондистам, которые до поры делили ее с королем. Последующее развитие событий показало, что расчеты Марии Антуанетты и возглавляемой ею партии двора оказались несостоятельными. Война лишь ускорила падение монархии и кровавую развязку, а в выигрыше остались жирондисты.

26 марта 1792 года в секретном письме графу Мерси, бывшему австрийскому послу во Франции, королева с ведома Людовика XVI раскрыла содержание принятого накануне на Военном совете плана военных действий, предусматривавшего наступление двух французских армий — Дюмурье на Савойю и Лафайета в Бельгию. «Важно знать содержание этого плана для того, чтобы быть готовыми и принять надлежащие меры», — писала Мария Антуанетта. Не ее ли предупреждением в первую очередь объясняется провал наступления двух французских армий? Цвейг вынужден признать этот факт государственной измены, о которой, впрочем, не было достоверно известно Революционному трибуналу, судившему Марию Антуанетту. «Поскольку Мария Антуанетта была несправедлива к Революции, — замечает Цвейг, — Революция проявила несправедливость и жестокость по отношению к ней». Но писателя волнует не столько ее действительная вина, сколько человеческая драма королевы, отчаянно боровшейся теперь уже не просто за сохранение короны — под угрозой оказалась сама жизнь королевской семьи.