Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) - Юрий Алкин

Последняя фотография. Снова Секция Встреч. Ребенок сидит на диване и, склонив голову, слушает, как ему читают книгу. А читает ее… Пятый. Я.

Я поднял глаза на Тесье. Он хмуро и выжидающе смотрел на меня.

– Ну? – осведомился он. – Это достаточно убедительно?

– Интересные фотографии, – уклончиво ответил я.

С того момента, как он кинул снимки на стол, я гадал, каким образом мне выгоднее всего отреагировать. Кадры были, бесспорно, убедительные. И мой первый гость блистал здоровьем. Доказательства и в самом деле выглядели неопровержимыми. Почти неопровержимыми. Как ни соблазнительно было поверить им и забыть об этом кошмаре, я не мог сделать этого, не покривив душой.

Ведь мы проверили всех актеров. Всех до единого. А создать живую копию не так уж сложно, особенно при их многолетнем опыте. Не говоря уж о фотографиях. Так что ни одно из этих доказательств не опровергало мои выводы окончательно. Но, с другой стороны, что дало бы мне сейчас запирательство? Несмотря на то что Тесье мог избавиться от меня одним движением пальца, он этого не делал. Взамен он предпочел пойти на очевидные издержки, убеждая меня, что мои подозрения беспочвенны.

Значит, каковы бы ни были бы его побуждения, у него есть причины оставлять меня в живых. Он ведет себя так, будто не собирается причинять нам вред. Предположим, он врет и эксперимент все же ведется над нами. Чего я добьюсь, заявив ему сейчас о своем недоверии? Только того, что он махнет рукой на все уговоры и решит, что хороший свидетель – мертвый свидетель?

А уж если допустить, что мы все-таки ошиблись… Тогда выходит совсем глупо. Продолжая упорствовать, я просто отказываюсь от тех денег, которые он еще может мне заплатить.

Нужно сделать вид, что я верю. Но не признаваться, что все выдумал про полицию. Потому что, если Тесье лжет, это единственная причина, по которой мы все еще живы. Пусть думает что угодно. Пока надо согласиться, а там посмотрим.

Но ведь это несовместимо. Если я верю, значит, я выдумал свою полицейскую версию. Если настаиваю на ней – значит, по-прежнему не доверяю ему. Кроме того, Тесье прав: если бы меня заслали сюда, я не стал бы рисковать всем, встречаясь с Мари. Просматривая снимки, я метался от одной идеи к другой, пока последняя карточка не легла на стол. Так и не придя ни к какому выводу, я произнес: «Интересные фотографии» – и стал ждать его реакции.

Реакция последовала незамедлительно и только лишний раз подтвердила, с каким проницательным противником я столкнулся.

– Колеблетесь, – уверенно произнес Тесье.

Тон его был не вопросительным, а утверждающим. Затем он стал участливым.

– Перед вами такая сложная дилемма. Признаться этому людоеду в своей глупости или цепляться за свою версию? А вдруг он прав? А вдруг нет? Вопрос жизни и смерти… Хватит! – вдруг рявкнул он. – За все время существования проекта я ни разу не сталкивался с подобной глупостью! Да если бы мы экспериментировали над актерами, неужели бы я стал с вами разговаривать? Прихлопнул бы как муху – и дело с концом!

И странно: хотя этот взрыв негодования мог быть притворством, он вдруг разом уничтожил все мои сомнения. Если бы Тесье уговаривал меня, взывал к совести и рассудку, сетовал, что я не даю им нормально работать, я бы проигнорировал его увещевания. Но он сам открыто признал, что при других обстоятельствах уничтожил бы меня. Конечно, он мог разыграть этот гнев, мог сейчас спокойно продумывать следующую реплику, мог снова обманывать…

– Вы меня убедили, – я поднял на него глаза. – Меня никто не посылал. Я нашел в комнате дневник Шеналя и сам пришел к выводу, что подопытного не существует. А теперь можете прихлопывать меня как муху.

– Не буду, – сухо ответил он. – А надо бы.

Глава четырнадцатая

Угадай, что они сказали? – Не буду.

– Почему?

– У меня нет никаких оснований, чтобы делать выводы.

– А ты попробуй.

– Не буду пробовать. Если я просто скажу наугад, ты подумаешь, что я так хочу.

– Не подумаю.

– Подумаешь. Я тебя знаю.

– Ну хорошо. Они сказали, что это девочка. Они уверены только на девяносто пять процентов, но я думаю, так и есть.

– Девочка? Здорово!

– Не притворяйся. Ты хотел мальчика.

– Неправда! Мне все равно. Я очень рад девочке.

– Обманщик.

– Но я действительно рад.

– Я знаю. Но ты больше хотел мальчика.

– Все, пора, – вмешался другой женский голос, – вы уже говорите на десять минут дольше, чем полагается.

– Николь, дай нам еще пять минут, – взмолился я. – Целый месяц этого ждали!

– Пять минут, и ни секундой больше, – строго сказала она.

Пять минут пролетели мгновенно. Прозвучали последние слова прощания, и родной голос пропал. Снова на месяц. До следующего визита к врачу.

Я выключил микрофон и бесцельно взял в руки карандаш. Желтая шестигранная палочка напоминала о настоящем мире, несмотря на то что попала ко мне напрямую от Господа. Я вспомнил, как, теребя отца за большую руку, настойчиво спрашивал его, каким образом графит попадает в дерево. Отец был явно незнаком с этим технологическим процессом и пытался придумать его на ходу. Впрочем, то, что он не знал правильного ответа, я понял значительно позже…

А в третьем классе белобрысый Жером Лекер на спор перебивал карандаш мизинцем. Одноклассницы восторженно охали, а я сказал, что он бьет не пальцем, а тем местом, где начинается ребро ладони, и мы подрались. А мой дядя, мамин брат, показывал мне, как, воткнув в карандаш полусогнутый перочинный нож, можно поставить его на стол под абсолютно неестественным углом…

Как давно все это было! Дядя еще был жив, у мамы еще не пробивались седые волосы, жизнь казалась бесконечной. Сколько воспоминаний из-за какого-то карандаша… В последнее время все напоминало мне о том мире. Хотя сам по себе он меня мало интересовал. Но там была Мари, носившая в себе нашего будущего ребенка. Мою еще не родившуюся дочку. Если бы не эти беседы, я бы совсем затосковал.

Спасибо Тесье – он ведь мог свести наше общение к тому короткому разговору когда Мари сообщила мне, что она у себя дома, что ей выплатили деньги и что она чувствует себя хорошо. В тот вечер я полностью распрощался со страхом за ее жизнь. Она действительно была снаружи – в этом сомневаться не приходилось. Ее голос я не спутал бы ни с каким другим, она отвечала на мои вопросы, следовательно, это не была запись, и я готов был поклясться, что говорила она не под угрозой. Слишком естественна была ее речь. Она рассказывала, что пока будет жить у родителей, как непривычны ей стали сотни вещей (здесь вмешался Тесье и очень вежливо попросил не обсуждать эту тему), говорила, как она скучает по мне и что будет ждать. В тот вечер я поверил, что, какие бы цели ни преследовал эксперимент, Мари теперь вне опасности.