Собрание рассказов - Уильям Фолкнер

— Шли бы вы поскорей, что ли, — произнесла она этим своим мягким, холодным, повелительным голосом.

НАГОРНАЯ ПОБЕДА

I

Через окно хибары пятеро ее обитателей глядели, как конные тяжело подымались по грязной дороге и как остановились у ворот. Передний шел пешком, вел коня в поводу, низко надвинув широкополую шляпу, скрыв тело под серым поношенным зимним плащом, выпростав из-под плаща левую руку, держащую поводья. Узда была с серебряным набором, гнедой кровный конь изнурен, забрызган грязью, вместо седла на нем — темно-синее армейское одеяло с веревкой в качестве подпруги. Вторая лошадь была низкорослая, буланая, с коротким туловищем, большеголовая и тоже забрызгана грязью. Уздечку на ней заменяли веревка и кусок проволоки, а в армейском седле, высоко над болтающимися стременами, сидело, комом торчало нечто скрюченное, размером побольше ребенка, и одежда на нем издали казалась не похожа ни на какую людскую одежду.

Из стоявших у окна трое были мужчины. Один поспешно отошел вглубь хибары; остальные, не оборачиваясь, слышали, как он быстро пересек комнату, затем вернулся с длинноствольной винтовкой.

— Не надо, — сказал пожилой.

— Не видите разве, какой плащ на нем, — сказал молодой. — Это южанин, мятежник.

— Я не позволю, — сказал пожилой. — Они уже сдались. Признали, что побиты.

Они глядели в окно на лошадей, остановившихся за воротами. Деревянные ворота покосились, сложенный из камня забор неровно шел вниз по угрюмому склону, резко очерченному на фоне долины и дальней, второй гористой гряды, тающей в низком, раскисшем небе.

Они стояли и глядели, как куцее существо спешилось, передало поводья буланой лошади человеку в сером — все в ту же левую руку, — вошло в ворота, поднялось по тропке к дому и скрылось за обрезом окна. Послышались шаги на крыльце, стук в дверь. Снова стук.

Помедлив, пожилой сказал, не повертывая головы:

— Ступай погляди.

Старшая из двух женщин пошла в сени — босыми ногами и потому бесшумно. Отворила наружную дверь. Сырой, холодный свет гаснущего, апрельского дня упал на нее — небольшую, с корявым, без выражения, лицом, в сером бесформенном платье. За порогом, прямо перед ней стояло существо чуть покрупнее обезьяны, утопающее в синей североармейской солдатской шинели; голову его и плечи шалашеобразно покрывал кусок клеенки — возможно, вырезанный квадратно из верха маркитантского фургона. Недра этого шалаша были неразличимы, только призрачно взблеснули два белка, когда негр окинул быстрым взглядом босую женщину в линялом ситцевом платье и тусклую, убогую внутренность сеней.

— Господин майор Сотье Видаль шлет поклон и хотит ночлега для себя, для слуги и двоих лошадей, — произнес он напыщенным, попугайским голосом. Женщина глядела на него. Лицо ее напоминало усталую маску.

— Мы издалека путь держим, — сказал негр, — с янками дрались. А теперь все. Домой едем.

— Самого спрошу, — проговорила женщина словно откуда-то из-за недвижного своего лица, как из-за лепного или рисованного изображения.

— Мы деньги вам заплотим, — сказал негр.

— Деньги? — Она поглядела на него, будто задумалась. — Какие же у нас тут на горе гостиницы…

— Это нам ничего, — отмахнулся широким жестом негр. — И в похуже местах ночевали. Так и скажи своему, что просит господин Сотье Видаль.

Тут он заметил, что женщина смотрит не на него, а мимо. Негр обернулся — человек в поношенном сером плаще шел от ворот и был уже на полпути к дому. Вот взошел на крыльцо, снял левой рукой шляпу с широкими обвислыми полями и потускневшей кокардой старшего офицера южан. Он был темнолиц, темноглаз, черноволос; лицо тугоскулое и вместе истощенное — и надменное. Невысок, но дюймов на пять, на шесть выше негра. Плащ обветшал и на плечах, куда свет бьет сильнее, выцвел. Полы набухли, обтрепались, заляпаны грязью. Сукно чинено и перечинено, чищено и перечищено; ворс вытерся весь.

— Добрый вечер, сударыня, — сказал он. — Не найдется ли у вас приют для лошадей и кров для меня и моего слуги на эту ночь?

Женщина посмотрела на него недвижно и раздумчиво, словно без испуга взирая на привидение.

— Надо поглядеть, — сказала она.

— Я заплачу. Знаю, какие сейчас времена.

— Надо самого спросить, — сказала женщина.

Повернулась было идти. Но тут из комнаты в сени вышел пожилой — большой, бледноглазый, с копной иссера-седых волос, в грубой бумажной куртке и штанах.

— Я — Сотье Видаль, — сказал человек в плаще. — Направляюсь из Виргинии домой, в Миссисипи. Сейчас мы проезжаем, должно быть, штатом Теннесси?

— Да, Теннесси, — сказал пожилой. — Входите.

— Отведи лошадей в конюшню, — сказал Видаль, обернувшись к негру.

Бесформенный в своем клеенчатом капюшоне и обширной шинели, негр направился обратно к воротам, приосанясь заносчиво, — эту осанку он принял, как только увидел, что женщина боса, а внутренность дома скудна и убога. Схвативши обе уздечки, он хлопотливо и ненужно зашумел, заорал на лошадей, и те пошли и ухом не стригнув, издавна, видимо, привычные к нему и его шуму. Казалось, уводящий лошадей негр и сам не придает значения своим окрикам, словно они всего лишь что-то естественно сопутствующее, проистекающее из движений его и лошадей, — что-то, воспринимаемое и тут же отбрасываемое прочь.

II

Сквозь стену кухни девушке слышны были голоса мужчин в комнате, откуда прогнал ее отец, когда чужак подошел к дому. Ей было лет двадцать — крупнотелой, с гладко и просто зачесанными волосами, с больши гладкими кистями рук, босоногой (и вся одежда на ней — платье, скроенное из мучных мешков). Она стояла у стены, неподвижно, слегка склонив голову, глядя глазами широкими, застывшими, пустыми, как у сомнамбулы, и слушала, как в комнату за стеной входят отец и гость.

Кухня представляла собой дощатую коробку, прислоненную к бревенчатой стене самой хибары. Щели в бревнах были замазаны глиной, и замазка эта, ссохшаяся, как мел, от жара плиты, местами выкрошилась. Наклонясь — движением медленным, щедрым и бесшумным, как шаг босых ступней по полу, — она приникла глазом к одной из щелей. Ей стал виден голый стол, а на столе — глиняный кувшин и коробка ружейных гильз, на которой отштамповано: «Армия США». У стола, на лубяных стульях, сидели оба ее брата, но лишь младший, семнадцатилетний, глядел на дверь, — хотя она знала, ей слышно было, что чужак уже вошел. Старший же брат вынимал гильзы по одной и, обжав, ставил перед собой стоймя, словно выстраивая солдатиков, — и сидел он спиной к порогу, где (она знала) стоял чужак. Она дышала тихо и спокойно.

— А Вэтч бы застрелил его, — сказала, выдохнула она самой себе не разгибаясь. — Да он и застрелит еще.

Она опять услышала шаги — к кухонной двери подошла мать, на момент загородив собой просвет щели. Но девушка не шелохнулась и тогда, когда мать вошла в кухню. Наклонясь к щели, она дышала мерно и безмятежно, и ей слышно было, как за спиной громыхает конфорками мать. И тут она впервые увидела чужака — и затаила дыхание, не сознавая даже, что затаила. Она увидела, как он остановился у стола в обтрепанном плаще, держа шляпу в левой руке. Вэтч не поднял глаз.

— Меня зовут Сотье Видаль, — сказал чужак.

— Сотье Видаль, — дохнула девушка в осыпающуюся замазкой стену. Он виден был ей во весь рост — стоял в своем заляпанном, штопанном чищенном плаще, слегка откинув голову, — лицо худое до изможденности, несущее печать какой-то неукротимой усталости и, однако, вместе с тем надменное, точно у существа из иного мира, где дышат иным воздухом, иная кровь течет в жилах.

— Сотье Видаль, — дохнула она.

— Выпей виски, — сказал Вэтч, не двигаясь.

Затем, так же вдруг, как раньше перехватило ей дыхание, так же внезапно перестала она вслушиваться в слова — как если бы необходимость в этом отпала, как если бы и любопытству не было места в том мире, где обитает чужак и куда и она перенеслась на время, покуда смотрела на него, стоящего у стола и глядящего на Вэтча, — и вот Вэтч повер нулся с гильзой в руке и поднял глаза на Видаля. Она тихо дышала в щель, сквозь которую доносились голоса — уже не будоражащие, потерявшие значенье отголоски мрачно-тлеющего, яростного, детского тщеславия мужчин.

— Узнаете вот эти штуковины?

— Отчего ж. Мы тоже ими пользовались. Мы далеко не всегда могли сделать передышку, выделить людей, чтобы наготовить своих патронов. Порой приходилось пользоваться вашими. Особенно же под конец.

— А, может, легче узнать будет, когда такая выстрелит в лицо?

— Вэтч!

Она перевела взгляд на отца — это прозвучал его голос. Младший брат ее привстал на стуле, чуть подавшись вперед, приоткрыв рот. Но чужак по-прежнему стоял и спокойно глядел на Вэтча, прижав шляпу к потертому плащу и храня на лице выражение надменное, усталое, слегка усмешливое.