Черный Город - Фернандо Гамбоа

— Это были другие времена, проф. Тогда я воспринимал все как нечто временное, и каждая из моих женщин была для меня в определенной степени небольшим приключением, которое меня забавляло, — только и всего. Однако, как вы и сами знаете, с годами взгляды на жизнь меняются, и Касси… — Я с грустью прищелкнул языком.

— Кассандра — совсем другая, — кивнул профессор, догадавшись, что я хотел сказать.

— Я понял, что наши с ней отношения могут приобрести для меня уже гораздо более важное значение, — откровенно признался я, — и, прежде чем мой образ жизни вызвал бы у нее длинную череду обид и упреков, я дал ей понять, что нам лучше расстаться. Я наивно надеялся, что между нами сохранится хотя бы дружба.

— Мне кажется, ты поступил не очень-то разумно.

— Да, это верно. Для меня это стало настоящей катастрофой. И теперь каждый раз, когда я на нее смотрю…

— Ты по ней тоскуешь?

— Намного сильнее, чем я мог себе представить.

Мы оба посидели некоторое время молча, всматриваясь куда-то вдаль. Разговаривать на подобные темы всегда трудно.

Наконец мой старый друг нарушил молчание откровенным вопросом:

— А ей ты об этом говорил?

— Конечно же, нет. После того как я сам инициировал разрыв наших отношений, я не решаюсь ей об этом сказать. Это было бы с моей стороны как-то непорядочно.

— Как раз наоборот.

— Нет, я не могу. Я не должен этого делать.

— И можешь, и должен.

— Знаете, проф, — я, глубоко вздохнув, поднялся на ноги, — мне не хочется больше об этом говорить.

— Но я ваш друг — и твой, и Кассандры, — и для меня невыносимо наблюдать за тем, как вы оба мучаетесь.

Решив прекратить обсуждение моей личной жизни, я обхватил левой рукой свою охапку хвороста.

— Пока мы не выберемся из этой чертовой сельвы, — сказал я с унылым выражением лица, — вам придется с этим мириться.

Упершись правой рукой в следующую ступеньку, я снова начал подниматься. Проходя мимо Касси и Иака, я на них даже не посмотрел.

Я всегда очень ревностно оберегал неприкосновенность своей частной жизни, не допуская в нее даже самых близких друзей, которых, по правде говоря, никогда не было много. Расставание с Касси стало для меня очень болезненным, к тому же мне пришлось давать при этом кучу объяснений — прежде всего своей матери, которая не могла поверить, что мы вдруг ни с того ни с сего решили расстаться, хотя я вроде бы наконец-то «облагоразумился». Именно поэтому я решил поставить крест на данном вопросе и никогда уже не обсуждать его, поскольку каждый раз, когда я это делал, у меня возникало ощущение, что затянувшиеся было раны снова начинают кровоточить, усиливая мою боль, которая, если честно, никогда полностью и не исчезала, но все же, как мне казалось, становилась уже не такой мучительной.

Я знал, что любой психолог сказал бы мне, что мне необходимо подвести итог этому этапу своей жизни и решить свои психологические — да и ментальные — проблемы, прежде чем я смогу наладить свою дальнейшую жизнь. И что уже тот факт, что я отказываюсь говорить об этом с кем-либо, а тем более с Кассандрой, является неоспоримым подтверждением того, что у меня имеется серьезная проблема. Проблема, которую было необходимо как-то решить.

Но что, черт побери, они в этом понимают?!

Рассеянно размышляя обо всем этом и невольно пытаясь мысленно оправдаться перед самим собой за свои поступки и найти для них какие-то веские причины, я вдруг увидел, что уже добрался до предпоследней террасы этой ступенчатой пирамиды и что передо мной остался еще лишь один ярус из гранитных блоков — пониже и, естественно, поуже, чем все предыдущие.

Глубоко вздохнув, я начал подниматься по последним ступенькам, отделявшим меня от вершины пирамиды, думая о великолепном виде, который открывается оттуда на весь город. Когда наконец моя голова оказалась выше уровня последней террасы и я смог на нее взглянуть, первое, о чем я подумал, так это отсутствие здесь растительности. Да, в отличие от предыдущих террас, на этой почему-то вообще не было никакой растительности…

Второй мыслью, пришедшей мне в голову, была мысль о том, что от большой физической нагрузки кислород перестал поступать мне в мозг и у меня началась галлюцинация.

51

Как можно описать нечто такое, что абсолютно невозможно ни с чем сравнить? Как можно дать ему какую-либо оценку, если мы в своей жизни еще никогда не сталкивались с тем, что было хотя бы отдаленно на него похоже? Иначе говоря, как можно объяснить необъяснимое?

Все еще тяжело дыша от физического напряжения, я, взобравшись на край этой последней террасы площадью примерно триста квадратных метров, выпрямился. В центре террасы покоилась — я бы сказал, венчая пирамиду, — большая голова из черного гранита. Она смотрела на меня пристальным взглядом непропорционально больших глаз, в выражении которых чувствовалась ярость. Из ее разинутой пасти торчали острые хищные клыки, за которыми виднелась темная глотка — еще более темная, чем камень, из которого эта голова была высечена. Черепная коробка у этой головы с псевдочеловеческими чертами была вытянута и суживалась к затылку, а на самом затылке имелся уже знакомый мне выступ.

Это была, без всякого сомнения, скульптура того самого «демона», изображение которого мы видели высеченным на гранитной стене помещения, в котором нам довелось провести свою первую ночь в городе Z. Эта скульптура достигала нескольких метров в высоту и казалась чудовищем, изготовленным для съемок научно-фантастического фильма еще в семидесятые годы… От одного взгляда на него становилось страшно.

И тут я услышал за своей спиной шаги, затем раздалось какое-то ругательство, произнесенное женским голосом, и, наконец, на гранитную поверхность террасы шлепнулась куча сухих веток. Следующее, что я услышал, — это восклицание на языке, которого я не понимал. Обернувшись, я увидел побледневшее лицо Иака, который таращился, глядя прямо перед собой, а его глаза, казалось, едва не повылазили из орбит. С силой сжимая висевший у него на шее амулет, туземец шептал дрожащим голосом что-то вроде молитвы — молитвы, в которой я смог понять только одно слово, снова и снова повторяемое Иаком:

— Морсего… морсего…

— А откуда ты знаешь, что это голова одного из морсего, о которых ты нам рассказывал, если тебе никогда не приходилось ни одного из них видеть? — спросил у Иака профессор, похлопывая ладонью по щеке огромной каменной головы.

Туземец, уже десять минут стоявший на коленях без движения, ответил:

— Если вы видеть большой красный человек, ноги как у коза, с рога на голова и с хвост, вы разве не думать, что это быть дьявол, хотя вы никогда не видеть дьявол?