Люсьен Левен (Красное и белое) - Фредерик Стендаль

В конце концов г-жа де Шастеле стала желать смерти.

Она готова была ненавидеть г-жу д'Окенкур и чувствовала к себе презрение, когда ловила себя на том, что в сердце ее зарождается ненависть. В течение двух долгих недель она не видела Люсьена, и чувство, которое она испытывала к нему, причиняло ей только горе. Люсьен в отчаянии отправил из Дарне три письма, к счастью, очень осторожных, которые перехватила мадмуазель Берар, теперь совершенно стакнувшаяся с доктором Дю Пуарье.

Люсьен не отходил больше от доктора. С его стороны это было ложным шагом. Люсьен был слишком неопытен в лицемерии, чтобы позволять себе близкое общение с безнравственным интриганом. Сам того не подозревая, он его смертельно оскорбил. Доктор, которого раздражало наивное презрение Люсьена к мошенникам, ренегатам и лицемерам, возненавидел его. Удивленный его пылкостью и здравым смыслом, когда однажды между ними зашла речь о малой вероятности возвращения Бурбонов, доктор, выведенный из себя, воскликнул:

— Но в таком случае выходит, что я дурак!

И мысленно закончил: «Посмотрим, юный сумасброд, что будет с тем, что тебе всего дороже. Рассуждай о будущем, повторяй свои мыслишки, которые ты вычитал в своем Карреле, хозяин твоего настоящего — я, и я дам тебе это почувствовать! Я, старый, сморщенный, скверно одетый человек с дурными, по твоему мнению, манерами, я причиню тебе самое жестокое горе — тебе, красивому, молодому, богатому, одаренному от природы такими благородными манерами и во всем так не похожему на меня, Дю Пуарье. Я провел первые тридцать лет своей жизни, умирая от холода на пятом этаже, с глазу на глаз со скелетом, а ты, ты только дал себе труд родиться, и ты втайне полагаешь, что, когда установится твое разумное правительство, таких сильных людей, как я, будут карать лишь презрением. Это было бы глупостью со стороны твоей партии, и пока глупо с твоей стороны не догадываться, что я собираюсь причинить тебе зло, и немалое. Страдай, мальчишка!»

И доктор в самых тревожных выражениях принялся говорить Люсьену о болезни г-жи де Шастеле. Если он видел на губах Люсьена улыбку, он говорил ему:

— А знаете, ведь в этой церкви находится семейный склеп Понлеве. Боюсь, — добавлял он со вздохом, — как бы его скоро не открыли снова.

В течение нескольких дней он ожидал, что Люсьен, безрассудный, как все влюбленные, попытается тайком повидать г-жу де Шастеле.

После совещания у Санреаля с молодыми членами партии Дю Пуарье, презиравший пошлую и бесцельную злобу мадмуазель Берар, сблизился с нею. Он хотел заставить ее сыграть некую роль в семье и не г-ну де Понлеве, не г-ну де Блансе и никому другому из родственников, а преимущественно ей признался в мнимой опасности, угрожающей г-же де Шастеле.

В плане, который мало-помалу вырисовывался в голове г-на Дю Пуарье, была одна большая трудность — постоянное присутствие мадмуазель Болье, горничной г-жи де Шастеле, которая обожала свою госпожу.

Доктор подкупил ее, выказывая ей полное доверие, и заставил мадмуазель Берар примириться с тем, что часто в ее присутствии предпочитал объяснять мадмуазель Болье, как надо ухаживать за больной до следующего его визита.

И добрая горничная и весьма недобрая мадмуазель Берар — обе одинаково считали г-жу де Шастеле опасно больной.

Доктор признался горничной в своих подозрениях насчет того, что какое-то сердечное горе еще усиливает болезнь ее госпожи. Он намекнул, что, по его мнению, будет вполне естественно, если г-н Левен захочет еще раз повидать г-жу де Шастеле.

— Увы, господин доктор! Вот уже две недели, как господин Левен мучит меня просьбами разрешить ему прийти сюда на пять минут. Но что скажут люди? Я отказала наотрез.

Доктор пространно ответил фразами, построенными таким образом, что горничная никогда не была бы в состоянии их повторить, но, в сущности, в словах его заключался косвенный совет славной девушке допустить это свидание.

Наконец однажды вечером г-н де Понлеве, повинуясь доктору, отправился к г-же де Марсильи сыграть партию в вист, партию, два-три раза прерывавшуюся слезами. Как раз в это время был перелет бекасов, и г-н де Блансе не мог устоять, чтобы не поехать на охоту. Люсьен увидал в окне мадмуазель Болье сигнал, надежда на который еще придавала какой-то интерес его жизни. Люсьен полетел к себе, вернулся переодетый в штатское, и наконец, после того как добрая горничная, не отходившая от постели, с бесконечными предосторожностями доложила о его приходе, ему удалось провести десять минут с г-жой де Шастеле.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

На следующий день доктор нашел г-жу де Шастеле, у которой упала температура, в таком хорошем состоянии, что испугался, как бы не пропали напрасно его трехнедельные старания.

Он притворился перед мадмуазель Болье крайне встревоженным. Он ушел, как человек, который очень торопится, и вернулся час спустя, в необычное время.

— Болье, — сказал он ей, — ваша госпожа впадает в маразм.

— Ах, боже мой, сударь!

И доктор долго объяснял, что такое маразм.

— Ваша госпожа нуждается в женском молоке: если что-нибудь может спасти ей жизнь, то только молоко молодой, свежей крестьянки. Я только что обегал весь Нанси и нашел лишь жен рабочих, молоко которых может принести г-же де Шастеле больше вреда, чем пользы. Нужна молодая крестьянка.

Доктор заметил, что Болье внимательно смотрит на часы.

— Моя деревня, Шефмон, находится лишь в пяти лье отсюда; я приду ночью, но это неважно.

— Хорошо, отлично, моя славная Болье. Но если вы найдете молодую кормилицу, не заставляйте ее идти пять лье без остановки; возвращайтесь только послезавтра утром; перегорелое молоко было бы ядом для вашей бедной госпожи.

— Вы считаете, господин доктор, что еще одно свидание с господином Левеном причинило бы вред госпоже? Она почти приказала мне привести его к ней сегодня вечером, если он придет. Она так к нему привязана…

Доктор едва верил собственному счастью.

— Вполне естественно, Болье. (Он всегда напирал на слово «естественно».) Кто вас сегодня заменит?

— Анна-Мари, славная, богобоязненная девушка.

— Ну что ж, передайте Анне-Мари все, что нужно сделать. Где обычно ожидает господин Левен, пока вы о нем доложите?

— В антресолях, где прежде помещался Жозеф, в прихожей госпожи де Шастеле.

— В том состоянии, в каком находится ваша бедная госпожа, ей лучше избегать нескольких волнений сразу. Если хотите меня послушать, не допускайте к ней никого решительно, даже господина де Блансе.

Об этом, как и о многом другом, доктор подробно договорился с мадмуазель Болье. Славная девушка вышла из Нанси в пять часов, передав свои обязанности Анне-Мари.

Между тем Анна-Мари, которую г-жа де Шастеле держала у себя только по доброте и которой она уже раз или два собиралась отказать от места, была всецело предана мадмуазель Берар и по ее поручению шпионила за Болье.

Вот что произошло. В половине девятого, в момент, когда мадмуазель Берар разговаривала со старухой привратницей, Анна-Мари впустила во двор Люсьена, и тот минуты две спустя расположился за деревянной крашеной перегородкой, разделявшей пополам прихожую г-жи де Шастеле. Оттуда Люсьен отлично видел все происходившее в соседней комнате и слышал почти все, что говорилось в целом этаже.

Вдруг он услыхал крик новорожденного ребенка; он увидал, как в прихожую, запыхавшись, вбежал доктор, держа на руках младенца, завернутого, как показалось Люсьену, в окровавленные пеленки.

— Ваша бедная госпожа, — кинул он впопыхах Анне-Мари, — наконец, спасена! Роды прошли благополучно. Маркиза дома нет?

— Нет, сударь.

— Проклятой Болье тоже нет?

— Она ушла в свою деревню.

— Под благовидным предлогом я послал ее за кормилицей, так как та, с которой я договорился в предместье, не хочет давать грудь незаконнорожденному.

— А господин де Блансе?

— Вот это-то и странно, что ваша госпожа не желает видеть его.

— Еще бы, — сказала Анна-Мари, — после такого подарка!

— В конце концов ребенок, может быть, и не от него.

— Ну, ну, вот они, знатные дамы! Церковь посещают не часто, зато заводят себе по нескольку любовников.

— По-моему, госпожа де Шастеле стонет. Пойду к ней! Я пришлю вам мадмуазель Берар.

Пришла мадмуазель Берар. Она ненавидела Люсьена и за четверть часа, повторяя то же, что сказал доктор, сумела проявить еще больше злости. Мадмуазель Берар полагала, что эта кубышка, как она называла ребенка, принадлежала г-ну де Блансе или гусарскому подполковнику.

— Или господину Гоэлло, — естественным тоном высказала предположение Анна-Мари.

— Ни в коем случае не господину Гоэлло, — возразила мадмуазель Берар. — Госпожа де Шастеле его больше не выносит. От него у нее был выкидыш, из-за которого она в свое время едва не разошлась с бедным господином де Шастеле…