Люсьен Левен (Красное и белое) - Фредерик Стендаль

Стр. 310. Лафатер (1741–1801) — швейцарский ученый, создатель модной в свое время науки «физиогномики», утверждавший, что по чертам лица можно определить характер и нравственные качества человека.

Стр. 313. Мильвуа (1782–1816) — французский поэт времен Империи. Его несколько манерные элегии казались устарелыми уже в эпоху Реставрации.

Фонтан (1757–1821) — французский публицист, политический деятель и писатель-классик монархического и католического направления. Его произведения к 1830 году утратили всякое художественное значение.

Фулон (1717–1789) — политический деятель и финансист, вступив в министерство после отставки Неккера в 1789 году, предложил королю банкротство как единственное средство спасти королевство. Говорили, что он сказал при этом: «Если у черни нет хлеба, пусть она ест сено». После взятия Бастилии он скрывался, но был найден и повешен на фонаре. Той же казни подвергся и его зять Бертье.

Стр. 321. Король Станислав Лещинский (1677–1766), потеряв польский престол, получил во владение герцогство Лотарингское. Его дочь Мария Лещинская стала женой короля Людовика XV.

Белый цвет — цвет белых лилий, ставший эмблемой Бурбонов; зеленый цвет — эмблема Карла X (цвет ливреи его лакеев). Впрочем, несколькими страницами ниже Стендаль говорит о красном и черном цветах как эмблеме лица, тезоименитство которого праздновалось у г-жи де Марсиньи.

Стр. 322. Юный шотландец — малолетний граф де Шамбор (герцог Бордоский, 1820–1883), которого большая часть легитимистов считала законным королем Франции и именовала Генрихом V. В это время он проживал в Голируде, бывшем дворце шотландских королей в Эдинбурге.

Стр. 351. Пожатие руки для меня уже Капуя. — Карфагенский полководец Аннибал (ок. 247–183 до н э.) после ряда блестящих побед над римлянами вместо того, чтобы воспользоваться своими победами, отвел войска в Капую, где посреди довольства и изобилия они утратили свои боевые качества.

Стр. 384. Шактас — герой повести Шатобриана «Атала» (1801). Шактас, рассказывая о смерти Аталы, описывает исповедовавшего ее отшельника отца Оори, у которого был «нос, обращенный к могиле».

Стр. 416. Корбьер (1767–1853) — французский политический деятель, выходец из третьего сословия. В начале Реставрации стал членом палаты депутатов и одним из самых ярых ультрароялистов. В течение многих лет был министром и сторонником всех самых реакционных мер правительства. Карл X наградил его титулом графа.

Калонн (1734–1802) — французский государственный деятель. В 1783 году он был назначен министром финансов и своими действиями усугубил тяжелое финансовое положение страны. Калонн в начале своей деятельности был интендантом в Меце и в это время имел огромные долги, которые покрыл только после того, как стал министром финансов.

Ла Шалоте (1701–1785) — президент бретанского парламента, вступивший в борьбу против губернатора Бретани герцога д'Эгильона и против иезуитов. Калонн, в то время рекетмейстер, войдя в доверие к Ла Шалоте, передал компрометирующие его бумаги в государственные органы, и Ла Шалоте вместе со своими единомышленниками был заключен в тюрьму. Однако г-н де Серпьер ошибается в дате: наиболее острый период борьбы падает на 1760-е годы. В 1774 году Ла Шалоте уже был освобожден из тюрьмы и возвращен к исполнению своих обязанностей.

Стр. 432. «Синего». — Во время контрреволюционных войн в Бретани и Вандее «синими» называли революционных солдат, одетых в синие мундиры.

Стр. 439. «История Англии» Юма — выходила в свет с 1754 по 1762 год, была переведена на французский язык еще в XVIII веке и особенным успехом стала пользоваться после 1789 года. В частности, люди правых взглядов искали в событиях английской революции сходство с событиями, совершавшимися во Франции, и указания относительно будущего.

Стр. 442. Дор (1734–1780) — французский поэт, типичный представитель «Эпохи мадригала».

Стр. 448. Бодри — французская издательская фирма в Париже, издававшая произведения английских писателей, преимущественно романистов, на английском языке.

Стр. 457. Каррель, Арман (1800–1836) — французский публицист, редактор газеты «National», вскоре после Июльской революции вступивший в борьбу с режимом и перешедший на республиканские позиции.

Б. Реизов.

Год: 1836

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Благосклонный читатель!

Приезжая в Париж, мне приходится делать над собой большие усилия, чтобы не позволить себе личного выпада. Не потому, что я недолюбливаю сатиру, а потому, что, направляя взор читателя на смешную фигуру какого-нибудь министра, я тем самым лишаю читательское сердце способности относиться к остальным персонажам с тем интересом, который мне хочется ему внушить.

Таким образом, столь занимательная вещь, как личная сатира, к несчастью, не годится при изложении повести. Читатель весь поглощен сравнением моего портрета с хорошо ему известным, смешным или даже отвратительным оригиналом. Он видит его грязным и гнусным, каким его изобразит история.

Сатирическое изображение реальных личностей восхитительно, когда оно правдиво и свободно от преувеличений, а между тем все, кого вот уже двадцать лет мы видим перед собой, способны отбить охоту заниматься ими. «Какая глупость, — говорит Монтескье, — клеветать на инквизицию!» В наши дни он сказал бы: «Можно ли представить себе еще большую любовь к деньгам, большую боязнь потерять свое место и большую готовность сделать что угодно, лишь бы угадать прихоти хозяина, составляющие основу всех лицемерных речей тех, кто урывает на свою долю свыше пятидесяти тысяч из государственного бюджета!»

Я держусь того мнения, что с частной жизни человека, расходующего свыше пятидесяти тысяч франков, должно быть сорвано покрывало тайны.

Однако сатирическое изображение этих баловней государственного бюджета не входит в мою задачу. Уксус — сам по себе вещь превосходная, но в соединении со сливками испортит любое блюдо. Я сделал поэтому все, что было в моей власти, чтобы вы, благосклонный читатель, не могли узнать одного из современных министров, пожелавшего причинить неприятности Люсьену. Какое удовольствие испытали бы вы, убедившись на ряде фактов, что этот министр — вор, смертельно боящийся потерять свое место и каждое слово которого — сплошная фальшь? Эти люди хороши только для своего наследника. Так как они никогда не позволили себе ни малейшего непосредственного порыва, зрелище их души внушило бы вам, благосклонный читатель, только отвращение, тем более, если бы я имел несчастье дать вам разгадать слащаво-гнусные черты, прикрывавшие эту пошлую душу.

Хватит с вас того, что мы видим этих людей, когда по утрам приходим к ним с каким-нибудь ходатайством.

Non ragioniam di lor, ma guarda e passa [19].

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

— Я не хочу злоупотреблять положением отца, чтобы связывать вашу волю; будьте свободны, мой сын, — так говорил, сидя в великолепном кресле перед ярко пылающим камином, с веселым видом г-н Левен-отец, богатый, уже пожилой банкир, обращаясь к сыну, Люсьену Левену, нашему герою.

Кабинет, где происходил разговор между отцом и сыном, был лишь недавно с величайшей роскошью обставлен по рисункам самого г-на Левена. В новую меблировку он включил три-четыре отличные гравюры, появившиеся за последний год во Франции и Италии, и великолепную, только что приобретенную им картину романской школы. Белого мрамора камин, на который опирался Люсьен, был изваян в Риме, в мастерской Тенерани, а зеркало над ним, в восемь футов вышины и шесть ширины, фигурировало на выставке 183* года как образец безупречной работы. Насколько все это было роскошнее жалкой гостиной в Нанси, в которой Люсьен пережил столько тревог! Несмотря на глубокую скорбь Люсьена, его тщеславная душа парижанина не оставалась нечувствительной к этой разнице. Он уже не был в варварском краю, он снова находился на лоне родины.

— Друг мой, — сказал г-н Левен, — термометр поднимается слишком быстро, не откажите в любезности нажать кнопку вентилятора номер два… там, за камином. Отлично.

Так вот, я ни в какой мере не желаю злоупотреблять званием отца в целях ограничения вашей свободы. Поступайте во всем, как вам заблагорассудится.

У Люсьена, который стоял, опершись на камин, был мрачный, взволнованный, трагический вид — словом, тот вид, какой мы встречаем в трагедии у первого любовника, несчастного в любви. Он с явно мучительным усилием старался избавиться от этого горестно-угрюмого вида и изобразить на своем лице почтение и искреннейшую сыновнюю любовь — чувства, занимавшие немалое место в его сердце. Но ужасное состояние, в котором он находился с последнего вечера, проведенного в Нанси, придавало его физиономии светского человека выражение молодого разбойника, представшего перед судом.