Снега Аннапурны - Вадим Слуцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Григория Иосифовича было одно близкое существо, можно сказать – член семьи: небольшая чёрная собачка Мушка. Величиной примерно с лисицу, и острой мордой она тоже её напоминала.
Окрашена она была так: вся чёрная, но на передних лапках грязно-белые носочки, кончик хвоста тоже белый, и вокруг левого глаза белое пятно почти идеально круглой формы, как монокль. Возможно, от этого выражение её мордахи всегда было недоумённое, наивное и растерянное, словно она только что пришла в этот мир и не понимает, как тут оказалась.
Одно ухо у Мушки висело, другое, наоборот, стояло торчком.
Мушка, собственно, была бродяга. У Григория Иосифовича она только ночевала, и то не каждый день. Во время течки она пропадала, потому что была нестерилизованной сучкой. Всё же большую часть года она приходила, по вечерам, довольно поздно, и ждала у двери. Видно её не было: она садилась прямо под дверью. Но хозяин знал, когда она появляется, открывал ей и впускал. Она никогда не скреблась, только негромко пищала, если её не впускали.
Вообще Мушка не издавала никаких звуков, кроме этого тихого попискивания. Она никогда не лаяла. Это была робкая, тихая собачка. В комнате она всегда лежала на своём месте, в тёмном углу между шкафом и стеной, на коврике-половичке. Даже в другой конец комнаты она никогда не решалась зайти. И на кухне ни разу не была.
Григорий Иосифович познакомился с Мушкой случайно. Как-то в конце зимы он увидел её у магазина: она сидела возле крыльца и дрожала. Шёл холодный, упорный дождь пополам со снегом. Осмотрев собаку, Григорий Иосифович понял, что это кормящая сука: у неё набухли сосцы. Он купил хлеба и дал ей горбушку. Она со страшной жадностью её проглотила, почти не жуя, и тут же убежала.
А на следующий день пришла к дверям его квартиры. Как ей это удалось, неизвестно. Делать было нечего: он снова дал ей немного хлеба.
Потом она исчезла надолго, но весной снова появилась. Она всегда приходила по вечерам, уже в сумерки. Летом – довольно поздно. В конце концов, он привык к ней и стал пускать в квартиру.
Кормить её он почти не кормил. Давал только небольшой кусочек хлеба; иногда, если варил суп, – куриные косточки. Эти косточки она обожала. Поэтому Григорий Иосифович стал с удовольствием покупать суповые наборы, которые прежде, до Мушки, недолюбливал. Это были спинки, почти без мяса. Только кости, жир и кожа. Сварить чистый бульон из них почти невозможно. Сначала он дважды обдавал их кипятком, потом бросал в кипящую воду, сливал её, промывал кастрюльку, – и только тогда варил. Но и после всех этих манипуляций нужно было стоять рядом, не отходя ни на шаг, всё время, пока суп варился, и снимать пену. Когда же в его жизни появилась Мушка, он стал радоваться, если удавалось наскрести денег на этот набор (а стоил он 10 гривен полкило: его дневной заработок). Для неё это было роскошным угощением: ей доставались кости и кожа. И Григорий Иосифович радовался, что может доставить Мушке удовольствие.
Муторный процесс варки супа стал восприниматься иначе. Теперь он думал только о том, что вечером придёт Мушка, и есть чем её угостить.
Мушка, хоть и сторонилась людей, привыкнув к старику, оказалась ласковой собачкой. За любую еду она благодарила, виляя не только хвостом, но и всем телом, удлинённым и тощеньким. Если он её гладил, она лизала ему руку, а иногда ложилась на спину, задрав кверху лапки.
Иногда Мушка сама робко подходила к нему, когда он писал или читал за столом у окна. Бывало так редко. Он всегда бросал свои дела, долго её гладил, а она прыгала и в шутку хватала его руку острыми маленькими зубками.
Всегда в таких случаях Григорий Иосифович испытывал смешанные чувства. С одной стороны, приятно, но в то же время он чувствовал неловкость. Он ведь не был её настоящим хозяином. Настоящий хозяин должен кормить собаку, а он Мушку почти не кормил. Утром она уходила и где-то сама должна была промыслить себе пропитание. Поэтому ему неудобно было, когда она ласкалась к нему.
Пожалуй, только в такие минуты слишком тяжела становилась ему собственная бедность. Ему хотелось дать этому маленькому, робкому существу всё, что ей было нужно, но он не мог. И это причиняло ему душевную боль.
К Мушке он очень привязался. Когда она долго не появлялась, он волновался. В такие дни, обходя свой участок, он всегда высматривал её, но ни разу не видел.
Мушка придавала его жизни смысл.
Когда она лежала на своём коврике и наивным и робким взглядом смотрела на него, у него теплело на сердце. С Мушкой в комнате, даже не глядя на неё, он чувствовал себя гораздо лучше. Если вечером её не оказывалось под дверью, у него появлялось ощущение пустоты и лёгкого беспокойства. Её присутствие, напротив, успокаивало и бодрило его.
По его расчётам, Мушке было 6 или 7 лет, потому что последние 5 лет она ночевала у него.
Они были нужны друг другу, и, может быть, больше собака – человеку, чем человек – собаке.
Как-то Григорий Иосифович, выйдя из дома, как обычно, очень рано, спустился по своей улице метров на сто вниз и свернул в переулок. Здесь стояло несколько открытых мусорных контейнеров. Рядом с ними иногда попадалась добыча.
Но, не дойдя до места, он остановился. На свалке уже был какой-то человек. Григорий Иосифович остановился в нескольких шагах и смотрел. Это была тощая, маленькая старуха. В мешковатой, видимо, с чужого плеча, грязной болоньевой куртке, в резиновых сапогах. Серо-седые её волосы были сбиты на одну сторону и спутаны, через всё лицо тянулись какие-то полосы или царапины.
Старуха держала в одной руке картонную упаковку из-под сметаны, несомненно, только что извлечённую из мусорного бака. Грязным пальцем другой руки она выковыривала остатки сметаны и тут же жадно слизывала их.
Потом выбросила пустую картонку и стала рыться в мусоре, погрузив туда руку почти по плечо. Достала ещё одну сметанную коробку.
Тут она заметила старика, молча стоявшего и смотревшего на неё. Её это не смутило. Она бросила на него пустой, равнодушный взгляд и продолжала пальцем собирать и слизывать сметану.
Григорий Иосифович повернул назад и обошёл это место. Весь этот
