Круговая подтяжка - Ирина Степановская

– Ты бы, Владислав, потише вел себя с Барашковым, – начала она, наливая чай. – Он, между прочим, несмотря на все его недостатки, голова!

– Да достали уже эти две головы! – со злостью отозвался Дорн. – Барашков вечно лезет со своей критикой, а тетка эта из первой палаты либо молчит как партизанка, либо башкой об стену стучит. Ей вообще психиатра надо.

– Ну вызови, в самом деле, невролога. Муж, я думаю, консультацию оплатит.

– Да на хрена он мне нужен? Что я, сам рефлексы не проверял? Невролог не умнее меня, все равно назначит те же самые исследования, которые я уже сделал… И те же самые лекарства пропишет. Я тебе говорю, не с чего у этой больной болеть голове!

Мышка задумчиво ела пирожное. Дорн помолчал. Потом начал снова:

– И что этот Барашков воображает? Когда вы тут сидели все вместе в старом отделении, без приборов, без лекарств, что, тогда у вас все было о'кей? Или ему не дает покоя моя зарплата? Пусть он тоже пошевелится, пойдет, заплатит хорошие бабки – обучение сейчас везде не бесплатное, – освоит какой-нибудь еще более новый, современный метод и тоже будет «зеленые» грести!

– Дело не в «зеленых». – Марья Филипповна со вздохом положила обратно в коробку третье пирожное. – Барашков, кроме как у нас, работает еще в трех местах. Если ему надоест и он уйдет, нам проконсультировать больного будет не у кого. Его опыт очень многое значит. И неизвестно, найдем ли мы еще такого хорошего специалиста.

– Если больной заплатит, – запальчиво возразил Дорн, – ему можно любую консультацию организовать, любого профессора или академика.

– Консультацию-то организовать можно, – вздохнула Маша. – Мы их и организовываем, когда надо. Только консультант посмотрит больного и уйдет, а нам его после консультации еще и лечить надо. А Барашков каждый день рядом. Вот ты не хочешь звать невропатолога, а почему? Потому что не веришь, что он может назначить что-нибудь, кроме того, что ты уже назначил сам. Разве не помнишь, были иногда у нас случаи, когда мы делали все, как предписывали нам профессора-консультанты, а больным все равно становилось хуже и хуже. Не всех, конечно, но кое-кого вытягивал именно Барашков. А я постоянно слышу от главного врача: «Делайте в своем отделении что хотите, но только чтобы не было смертности, не было жалоб, и деньги по договору чтобы вносили в нужные сроки!» Но ты же понимаешь, одно дело, когда больные умирают в обычной реанимации, и совсем другое – когда они умирают за большие деньги. В тюрьму садиться никто не хочет!

– Все хотят только деньги грести. – Дорн сидел в кресле, болтал ногой и равнодушно разглядывал засушенную бабочку за стеклом. – А то, что больница купила компьютерный томограф за наш счет, это как?

– Деньги на томограф дал мой отец, – возразила Маша. – Это было условием договора с главным врачом. Но больница от нас, конечно, прилично имеет. Но ведь и мы имеем. Поэтому с этой своей больной из первой палаты ты делай что хочешь, но только чтобы она головой об стенку не билась. Иначе она от нас всех больных отпугнет.

– Так она же в двухкомнатной персональной палате. Кто ее видит?

– Ты оторвись от монитора да пойди погляди! Бьется об стену так, что всему отделению спать мешает!

– У нас все отделение – шесть человек, из них две медсестры! – усмехнулся Дорн.

– Ну вот и представь: из четырех коек три будут пустовать! – Маша пыталась проявить твердость. – Ты меня понял?

– Да понял я, понял. – Дорн поднялся со своего места, покачался немного на носках модных светло-бежевых туфель, потом внезапно наклонился к Маше и обнял ее. Он делал это не в первый раз, и хотя каждый раз, когда он снисходил до нее, сердце у Маши замирало, как у пятнадцатилетней дурочки, ум ее оставался свободным. Владик Дорн был женат. И хотя в его объятиях не было чего-то уж совсем пошлого или неприличного, Мышка понимала, что неприятное чувство возникает у нее потому, что она представляет: в каждом объятии на стороне есть пусть и небольшой, но факт предательства семьи.

Тема семьи для Мышки была болезненной. Мать ее по-прежнему жила за границей, вела там свои дела, а отец, фактически выкупив для дочери вот это отделение, считал, что исполнил свой долг, и вел совершенно свободный образ жизни.

Мышка теперь жила одна с прежней домработницей в той же самой огромной квартире. Кавалеров у нее и раньше было немного, а сейчас не осталось практически никого. Жизнь ее в студенческие годы состояла из учебы, а теперь была полностью сосредоточена на работе. В этом она, очевидно, старалась подражать матери – уж если нет счастья в личной жизни, пусть в делах будет все на высоте. Но, очутившись в объятиях бывшего однокурсника Владика Дорна, Мышка растерялась. Она засомневалась, правильно ли распорядилась судьба, расставив игроков на доске именно таким образом. Владик ей нравился, этого было не изменить. И у нее никого, кроме него, не было – это тоже верно. Но головы Мышка никогда не теряла и своей маленькой, умненькой, модно подстриженой головкой хорошо понимала – ей служебный роман на пользу не пойдет, и так держать в узде подчиненных трудно. Барашков был практически неуправляем. Дорн пока сдерживался, но это, возможно, пока. Кто его знает, как поведет он себя дальше, когда отношения между ними перейдут в другую, горизонтальную плоскость. Так недолго потерять свои начальственные позиции. Но, с другой стороны, ей так хотелось любви, быть любимой, любить самой… Но к чему приведет эта любовь к Дорну? И Мышка чувствовала себя по отношению к Владику Дорну кем-то вроде заложницы.

– Ты что, сумасшедшая? – уговаривал ее Дорн, обнимая. – Романы между людьми, имеющими семью, – вполне нормальная и обыденная вещь. Они дают стимул жить. Брак по сути – рутина, но нельзя же каждый раз разводиться! А красивый роман – удовольствие для обоих!

– Конечно, – отвечала ему Мышка. – Так говорят, как правило, те, кто, заводит романы на стороне, но при этом уверен в своих половинках. Открой любой иллюстрированный журнал, почитай. Каждая захудалая знаменитость расскажет тебе, что от жены ему нужна только верность. Когда же этих мужчин спрашивают, бывают ли у них соблазны, они только вздыхают, закатывают глаза и отвечают, что при море поклонниц от соблазнов удержаться трудно.

– Не надо читать плохие журналы! – Дорн норовил повалить ее на дорогой светло-коричневый кожаный диван. Но Мышка путалась, отпихивала его и одергивала юбку:

– Отстань, Владик! Иди к больным!

– Ты меня доведешь до того, что я тебя как-нибудь изнасилую! – скорчив страшную рожу, пригрозил ей Дорн, и она не могла понять, шутит он или говорит серьезно. Однако при этих угрозах ее сердце почему-то наполнялось непонятной гордостью и начинало колотиться, как бешеное. Вот и сейчас, составляя отчет, Мышка с замиранием сердца ждала, пока Владик закончит очередное исследование и придет к ней в кабинет. Но она прождала напрасно. У Дорна обнаружились другие, совершенно непредвиденные дела.

Он пребывал в комнате, которую делил вместе с Барашковым. Когда-то она была общей ординаторской, здесь стояли пять порядочно обшарпанных столов с такими же стульями, древний двухстворчатый шкаф с зеркалом на внутренней поверхности двери, а в центре – продавленный старый диван, обтянутый облезшим по углам синим дерматином. Обитали тогда в ординаторской пять докторов, и Аркадий вечно иронизировал, а иногда и раздраженно орал, что век этой обстановки закончился еще перед войной 1812 года. Теперь комната неузнаваемо изменилась. Стены были покрашены модной красочкой нейтрально серого тона, окна закрывали современные жалюзи, вместо обшарпанных деревяшек стояла удобная офисная мебель из пластика, кожи и металла, а ящики столов, что особенно умиляло Владика, на вращающихся колесиках откатывались в разных направлениях, так что их можно было выстраивать в замысловатые тумбы. Но странное дело, Аркадий Петрович, мечтавший о таких функциональных столах и стульях чуть не всю свою сознательную жизнь, почему-то чувствовал себя в новой комнате неудобно, а когда приходил в старые больничные отделения и там усаживался на видавшие виды стулья и диваны, то с удовольствием всем телом чувствовал под собой свое, родное! Владик же ощущал себя в своей комнате как рыба в воде. Вот и сейчас он, насвистывая, отыскивал, сидя на своем любимом вертящемся стуле, среди программ ту, которая ему была в данный момент нужна. Но свист его сейчас был отчего-то невеселый.

В просторном коридоре две медсестры раскладывали лекарства. Одна из них, Галочка, была черненькая, смуглая и худощавая. Вторая, Райка, шатенка, кровь с молоком. Всем своим видом Райка будто говорила больным – вот полежите у нас, сколько нужно, и тоже будете такими же веселыми и здоровыми! Рыжеватые волосы ее весело кудрявились под светло-розовой накрахмаленной шапочкой, голубые глазки хитренько блестели, а сияющие щечки были будто намазаны яркой малиновой краской. У Маши при взгляде на нее всегда возникала ассоциация с медным, начищенным до блеска тазом, в котором ее бабушка с незапамятных времен варила летом варенье. Впрочем, претензий по работе у Маши к девушкам не было. Обе были расторопны, сообразительны и достаточно вежливы.