Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599 - Джеймс Шапиро

лет десять после его ухода). Черная полоса началась уже летом 1596 года, когда из-за очередной вспышки чумы снова закрыли театры. Чтобы удержаться на плаву, Шекспир и его труппа покинули Лондон и гастролировали по юго-западной Англии, играя в провинции, — известно, что они останавливались в Фавершеме, Довере и Бате.

У Шекспира, помимо этого, не ладились дела и дома. В августе 1596-го, то ли в пути, то ли сразу по возвращении из Фавершема в Лондон Шекспира настигла ужасная новость — умер его единственный сын Гамнет. Мальчика похоронили в Стратфорде 11 августа. Не так-то просто оказалось передать Шекспиру, гастролирующему по Англии, вести о болезни и смерти Гамнета. Известно, что гонцу, которого жена Шекспира Анна отправила из Стратфорда, потребовалось дней пять, чтобы разыскать драматурга. Навряд ли он успел бы к похоронам. В отличие от Бена Джонсона, написавшего трогательное стихотворение на смерть своего сына Бенджамина, Шекспир на смерть Гамнета никак не отозвался, ведь он жил вдали от семьи, наезжая в Стратфорд лишь время от времени. Гамнет и его сестра-близнец Джудит родились в 1585 году, их старшей сестре Сюзанне исполнилось тогда два года. В конце 1580-х Шекспир оставил жену и детей, решив попытать счастья в Лондоне. Хотя Шекспир мало времени проводил с сыном, это была для него тяжелая утрата.

В тот момент, когда Шекспиру предложили стать пайщиком нового театра в Бэнксайде, драматург находился в преддверии нового этапа. Глобус сыграет огромную роль в творчестве Шекспира, определив дальнейшее развитие его драматургии. Получив возможность писать для новой публики, еще не определившейся — в отличие от зрителей Театра и Куртины — в своих предпочтениях, Шекспир погрузился в работу. Еще в 1596 году Джеймс Бербедж предпринял попытку (к сожалению, не увенчавшуюся успехом) найти для выступлений труппы новое помещение, чтобы привлечь публику с толстым кошельком. Тогда Слуги лорда-камергера разошлись во мнениях о том, на какого зрителя ориентироваться. Некоторые актеры, например, знаменитый комик Уилл Кемп, выступали за массовые увеселения на северной окраине города. Других, среди них был и Шекспир, такая перспектива сильно удручала. В Глобусе они покончат наконец с комическими импровизациями и шумными джигами, к которым так привыкла публика Театра и Куртины. Теперь, когда стало понятно, что строительства Глобуса не избежать, прежние разногласия вспыхнули с новой силой.

Репертуар Слуг лорда-камергера, а, следовательно, их доход, прежде всего определяли вкусы публики — сколько лондонцев готовы ежедневно выкладывать по пенни, а то и больше, за представление? Из этих соображений пьесы были рассчитаны прежде всего на самую широкую аудиторию — публику стоячего партера. Стабильное положение труппы всецело зависело и от покровительства при дворе. Слава богу, королева и ее придворные любили театр. Однако ради шести-семи представлений в год Елизавета не желала содержать собственную труппу. Куда удобнее и гораздо дешевле платить актерам — каждому по десять фунтов — всякий раз, когда они играют при дворе. В отличие от самой королевы влиятельные аристократы, нередко выступавшие покровителями трупп, охотно бывали в театре. В Тайном совете полагали, что спектакли общедоступных театров — лишь генеральные репетиции придворных представлений. Их цель — «как можно лучше подготовиться к выступлению перед Ее Величеством, и лишь поэтому их существование не возбраняется».

За последние несколько лет Шекспир имел беспримерный успех; в его пьесах находили что-то для себя интересное и аристократы, и простолюдины, которые шли на «Генриха IV» ради остроумных шуток. Интерес к этой пьесе долго не ослабевал. Леонард Диггс писал: «Как только на сцене появляются Фальстаф, принц Хэл, Пойнс и другие, в зале яблоку негде упасть…». Придворных эта пьеса привлекала политическими аллюзиями на злобу дня (именно поэтому лорд-камергер как-то попросил шекспировскую труппу исполнить первую часть «Генриха IV» для посла Фландрии).

Слуги лорда-камергера гораздо чаще, чем другие труппы, выступали при дворе — за последние три года они сыграли там пятнадцать спектаклей (труппу также приглашали влиятельные аристократы — и в Лондоне, и за его пределами). Члены труппы прекрасно понимали, сколь важна поддержка Елизаветы, Тайного совета и лорда-камергера — особенно сейчас, когда никто не знал, как долго еще проживет королева. А ведь после ее смерти, скорее всего, лишь одна труппа будет пользоваться протекцией будущего монарха, получив право называться «Слуги короля».

Хотя Шекспир умел заинтересовать самую разношерстную публику, это совсем не означает, что ему нравилось все время под нее подстраиваться. Чем глубже он постигал секреты драматургии, тем больше его охватывало желание экспериментировать, — стереть границы между комическим и трагическим, осмыслить социальные, исторические и политические вопросы, на которые нет ответа, вложив в уста персонажей собственные размышления и придумав новые слова для тех явлений, коих современный язык еще не знал. Однако желание такого рода противоречило главной установке труппы — писать так, чтобы все остались довольны. Конечно, Шекспир мог излить душу в сонетах, но этого ему было мало. Теперь же, с появлением Глобуса, наконец забрезжила надежда.

Драматургу предстояло справиться с еще одной проблемой — слишком уж по-разному воспринимали его спектакли простые зрители и зрители лож. Шекспир, автор римской трагедии, восьми абсолютно новаторских хроник и лучших комедий своего времени, лишь недавно получил признание критиков. Конечно, Шекспира удручало, что его прежде всего ценили за тексты с любовной интригой, среди них — две поэмы («Венера и Адонис» и «Лукреция»), трагедия «Ромео и Джульетта», а также сонеты, которые он читал лишь узкому кругу друзей. В 1598 году поэт Ричард Барнфилд назвал язык шекспировских поэм медоточивым (honey-flowing vein). Ему вторил Джон Уивер, определивший в своем поэтическом подношении стиль Шекспира как «сладостный» (honey-tongued). Уивер хотел бы, наверное, похвалить и пьесы, но, по всей вероятности, знал о них только понаслышке: «Ромео, Ричард — имена этих героев мне мало о чем говорят». Вряд ли это понравилось Шекспиру.

Самое лестное для Шекспира одобрение — слова Френсиса Мереса из «Сокровищницы умов» (1598). Ни одного из современных авторов Мерес так не хвалит, как Шекспира, хотя, опять же, Шекспир для него прежде всего автор медоточивых сонетов — «Сладкоголосая душа Овидия живет в медоточивых текстах Шекспира, о чем свидетельствуют его „Венера и Адонис“, его „Лукреция“, а также его сладостные сонеты, которые он читает в кругу близких друзей». Кроме того, Шекспир «всей душой сочувствует несчастным влюбленным». Драматург, должно быть, вздохнул с облегчением, поняв, что, несмотря на банальные строки о сонетах и поэмах, Мерес очень здраво отозвался о его пьесах: «Римляне считали Плавта и Сенеку лучшими по части комедии и трагедии; точно так же и Шекспир для англичан — лучший драматург, преуспевший в