Вокруг крючка - Михаил Заборский

И с радостным стоном он чиркнул удилищем по воздуху и далеко метнул блесну.

И вот что характерно

— Двенадцать кило! — сказал Всеволод Михалыч, подтягивая лямку плотно набитого рюкзака и делая выпад левым плечом, словно наступая на неведомого противника. — Пожалуй, даже с походом. Насчет веса я, брат, точен. Аптека! Да, по совести сказать, разве это груз?.. Помоложе был, по три пуда на горбу таскал. И то ничего! И вот что характерно — все ведь рыбаки такие… То есть рыболовы-спортсмены. На природе не ощущают усталости. Как это?.. Ну да!.. Абстрагируются от нежелательных ощущений. Это, брат, не в городе!.. Хотя бы взять и сейчас. А воздух, замечаете, какой? Тэ-же! Ей-богу! И соловушка разливается. Слышите? Будто консерваторию, шельмец, закончил. С золотой медалью. Лауреат!.. Но погода-то, погода! И все живое на свет повылазило. Замечаете? И мошки, и козявки всякие, и комарики… Красота!

Мы выбирались после удачной рыбалки на глухую проселочную дорогу. Путь предстоял не близкий, километров семь. Хотелось пить, есть, спать. Место было болотистое, кочковатое. Порой ноги чуть не до колен увязали в жидкую черную грязь. Хорошо еще, что спасала ледяная подошва там, внизу. Поздно в этом году оттаивали переславские болота.

А вокруг во всем своем великолепии стоял майский полдень. Солнце стремило с безоблачного неба прямые лучи. Благоухали молодые березки. Неистовствовали соловьи.

— Много все-таки чудаков у нас в столице, — продолжал Всеволод Михалыч, когда мы одолели первую, наиболее легкую половину пути. Собеседник мой так и не прерывал воркотни: недаром друзья окрестили его «рыболовным комментатором». — Не доходит до некоторых людей эта красота… А воздух-то, воздух! Не с каждым «Гастрономом» сравняешь! Ей-богу! Сытный, я бы сказал, воздух! Мясным салатом пахнет! Так бы и съел! Ой!..

Тут он неожиданно сделал всем туловищем замысловатый пируэт, и не упрись вовремя удилище о кочку, полоскаться бы Михалычу в глубокой луже…

— И кой сатана по этим тропкам лазит?! Ух! Так вот я про некоторых говорю, про городских. Хилый народ! Чахлый! И очень любит с болезнями всякими носиться. Особенно с этой… Как ее?.. Гипертонией, что ли? И вот спорить начнут, у кого давление выше. Смех, ей-богу!.. Замечали? А есть и другая порода. Те, как выходной — так в павильон. Пиво пить. Сидят с пеной у рта. Точно бешеные! Это у них называется отдых… Культура!.. А я, брат, нет! С этой медициной ни-ни! Не связываюсь! Я чуть что — на речку. Для меня речка — все. И амбулатория и поликлиника. И вот что характерно: все ведь рыбаки такие. Рыболовы-спортсмены. А то вот еще — замена ли? Вытащи городского мужика на природу, — он комаров пугается. Другой от комара чешет, точно заяц от гончей. Ух, черт, укусил кто-то! В самый затылок, негодяй!.. А с весом я, пожалуй, просчитался. Поскромничал в этот раз. Рыбы-то в мешке верный пуд. Даже с походом… И чего соловей разоряется, не пойму! Ночи ему мало, что ли? Никак фонтана не заткнет. Ух!

— Одышка чего-то! — говорил «рыболовный комментатор» минут через сорок, когда мы, обливаясь потом, начали осиливать особенно тяжелый участок пути. — Давайте-ка отдохнем!

Не снимая рюкзака, он уперся им о ствол кривой березки, широко расставил ноги и опустил голову. Из покрытой болотной ржавчиной лужи на него кротко смотрела большая лягушка.

— Вот попали!.. Я отродясь такого места не видывал! Ну и грязища!.. Уйди, чего вылупилась?! — ткнул он вдруг удочкой молчаливую зрительницу… — А по совести сказать, ни лешего здесь природа не стоит. И комары жрут!.. Ой, до чего мешок плечи оттянул! А в рыбе наверняка двадцать кило. С походом. А все потому, что жадность! Пережиток! Все давай да давай! А ну еще одну поймаю! Алчность! И вот что характерно: все ведь рыбаки такие. Рыболовы-спортсмены, А соловей-то орет да орет. Это он не иначе, как с голоду. Ух, до чего же проклятущая эта дорога!..

— Дуреешь к старости, — с откровением отчаяния бубнил Всеволод Михалыч, когда, по нашим расчетам, до конца пути оставалось не больше двух километров.

Двигался теперь мой спутник скачкообразно, перепрыгивая с кочки на кочку, подобно отяжелевшему от утренней росы кузнечику.

— Да разве бы я, лысая чума, стал столько рыбы ловить, ежели знал, чем дело кончится? Ведь я верных два пуда насадил этой щуки! А на черта она мне, спрашивается? Сам рыбы не ем. Жена, та больше бараниной интересуется… Ну Пашке отдам, племяннику… Коту… Соседям штуки три. А остальную куда девать? Ух!.. Она по такой жаре к вечеру обязательно протухнет!.. И вот что характерно: бросать жалко! А ведь все рыбаки такие. Рыболовы-спортсмены… А хорошо бы сейчас пивка! Холодненького! В павильоне бы посидеть! Господи! А комары, точно тигры! Замечаете? Всего изъели! Жарко! Духота! Ух!.. Да замолчи ты, наконец, окаянный! — взревел он на соловья. — Подумаешь, развел самодеятельность!.. А какое у вас давление? — неожиданно обратился он ко мне… — Помогите мешок снять. Два пуда в рыбе! Так я и знал. Еще с походом. Запросто два пуда! Ей-богу! Ух!..

…На другой день к вечеру мы случайно повстречались в метро. Я опускался на эскалаторе в сияющий вестибюль станции «Киевская». Навстречу мне плыл Всеволод Михалыч.

— Алло! — крикнул я. — Откуда? Сколько рыба потянула?

— Из поликлиники! Девять с походом! И вот что характерно… — раздался воркующий голос.

Последних слов я не расслышал. Впрочем, это и не имело значения. Я был убежден, что в следующую субботу обязательно встречусь со Всеволодом Михалычем на вокзале. И мы опять двинем за щукой под Переславль… Все ведь рыбаки такие!

По административной линии

Поехали мы как-то рыбачить по последнему льду на озеро Сенеж. Знаменитый водоем! Это не какое-нибудь Женевское или, скажем, Онтарио. В другой выходной на нашем дорогом Сенеже тысяч до двух народа собирается. Даже черно на льду! И рыболовы все больше столичные, из самой Москвы. Сидят на своих ящиках, рыбачат, судачат, загорают и, между прочим, нервы лечат.

А пора стоит самая золотая — апрель в разгаре. Днем над озером марево дрожит, жаворонки щебечут и чуть не на голову валятся. Гуси высоко в небе тянут, утки. А лед уже поднялся, сухой стал, будто паркет, и ерш по такому льду хватает на мотыля отчаянно. Сенежский же ерш заслуживает описания: хребтина черная, бока янтарные, глаза навыкате и весом до ста граммов доходит… Шутка! И когда распушит свои колючки, не сразу его и ухватишь. Будто и не ерш, а целый дикобраз.

…В тот день запоздали мы немного с выездом и пропустили первый автобус. Мальчишку одного дожидались с мотылем — Валерку. А он, мошенник, надул. Пришлось без мотыля ехать. Так и решили — займем на озере у знакомых. И вскоре угадали на попутную грузовую машину. Расположились мы в кузове очень удобно, брезент постелили и сели спиной к кабине. Едем да поглядываем, как за нами Ленинградское шоссе, вьется. И беседуем. Как случилось, сейчас уж не помню, но только разговор в тот раз вышел по поводу начальства.

Трое нас ехало. Петр Степанович из отдела труда и зарплаты. Человек очень уважаемый, член месткома. Собой крупный, и такие у него толстые пальцы, что даже непонятно, как он ими на крючок мотыля цепляет? Мужчина положительный, здоровье свое охраняет, а если и расстраивается, то только при исключительных обстоятельствах.

И Семен Петрович тоже поехал. Инспектор по качеству. Худощавенький, в очках и с бородкой. Совсем иного склада товарищ — печеночник. А уж это порода известная — динамит. Особенно, если съест или выпьет то, что медициной противопоказано.

Обсуждали же мы товарища Мякинникова, Василия Горыныча, который в транспортном главке работает первым замом и непосредственно опекает наш объект. Да вы его, может быть, видели. Желтоглазый такой, кругленький, и верхние зубы торчат. Кабинет у него еще на третьем этаже, через площадку.

Первым Семен Петрович слово взял:

— Вызвал меня этот индюк вчера в главк. К шестнадцати ноль-ноль. И не менее часа в приемной проманежил. Спрашиваю секретаршу: «Скоро?» — «Обождите, — отвечает, — занят. Тезисы к совещанию заготовляет». — «Да что, говорю, тезисы — это дрова, что ли? Или сухие грибы?» — «Не знаю, шипит, а вы все-таки обождите!» И вышла. Ну, тут я не утерпел — и глянь, грешник, в замочную скважину. А он, оказывается, гимнастикой занимается. По расширенному комплексу!.. Вот, братец ты мой, какие у них тезисы!

— Подумаешь, беда! — миролюбиво замычал Петр Степанович. — Дело не медведь. А у Василия Горыныча заботы всегда хватает. Товарищ высокоответственный и притом крупный общественник. Ни одного собрания не пропустит.

— Да уж горлопан! — в тон продолжал Семен Петрович. — Это точно. Ему бы только вылезти, а уж шуму наделает. «Как работаете? Вы по старинке! Все у вас этот, тьфу., как его? Архаизм, что ли? Перековываться надо. Искать новые пути!..» А сам с десятой базы две машины пиленого леса для дачи вывез. Я-то знаю! Вот тебе и новые пути! Уж по ним, братец ты мой, ездили-ездили! Как по этому самому Ленинградскому шоссе.