Змеиное гнездо - Томас Гиффорд

Он отложил газету, заслышав, как подъезжает снизу по улице такси фирмы «ААА». Он слышал, как хлопнула дверца и кто-то выругался под шум отъезжающего такси.

Человек, поднимавшийся по длинной лестнице с тротуара, показывался по частям, переступая со ступеньки на ступеньку. Лицо у него покраснело от усилий, он ловил ртом влажный воздух, как выброшенная из воды рыба. Его льняной костюм выглядел, как крик о помощи. Такие теперь не часто увидишь. Весь в морщинах. Распахнутый пиджак – словно потертое воспоминание прежних авантюр, на белой рубахе выделяются красные помочи. Пот тек с него ручьями, и краснолицый утирал лоб большим носовым платком. Выйдя на площадку лестницы, он замедлил шаг, остановился и снизу вверх взглянул на хозяина.

– Мистер Тарлоу, как я полагаю?

– Да, и если вы спросите, не жарковато ли мне, то будете шестидесятым на сегодняшний день, и я просто развернусь и пойду вниз по этой лестнице прямо в аэропорт, даже если придется пешком…

– Как я понимаю, это означает, что вам действительно жарковато. Тут штука в том, чтобы двигаться по-настоящему неторопливо. Поднимайтесь, посидите со мной. У меня припасен графинчик чая со льдом. Вам ведь ни к чему сердечный приступ?

– Это точно. Не желаю помирать в этом забытом богом месте.

– Ну, не такое уж оно забытое, мистер Тарлоу. Просто сегодня душновато. Факт тот, что я побывал везде и всюду, но Сентс-Рест остается самым красивым местом из всех, что мне пришлось повидать. Я бывал в Монтеррее и в Кейптауне, в Сиднее и на Лазурном берегу, в Биаррице в самый сезон и в Нью-Йорке в прекрасный осенний день… Я вдыхал запах горящих листьев на берегах Кембриджа, я плавал на лодке по озеру в Шварцвальде… Здесь лучше. Конечно, здесь я дома, и это может влиять на мои чувства. Надо любить реку, и утесы, и всю эту зелень… Если вы их любите, для вас нет места лучше Сентс-Реста.

Тарлоу до вечера просидел на веранде огромного старого дома Герба Уоррингера, выпил свою порцию чая со льдом, съел сэндвич с огурцом и холодной курятиной и привел в норму кровяное давление.

– Вы, конечно, знаете, кто меня прислал…

– Да. Он предупредил меня о вашем приезде. Очень предусмотрительно. Я с ним лично не знаком, но очень приятно, что к твоим опасениям серьезно относится такой человек, как он.

– О, он принимает вас очень серьезно. И более того.

Уоррингер надел свою прекрасную соломенную шляпу, его блестящие голубые глаза будто были подобраны под цвет ленты. И пахло от него хорошо: Тарлоу втянул в себя аромат лавровишни и решил, что запах внушает чувство надежности. Таким одеколоном пользовался его дед.

– А теперь не хотите ли немного прогуляться? Я намерен использовать вас на все сто, мистер Тарлоу. Я собираюсь рассказать вам одну историю. Она дорого обойдется мне в смысле денег и еще дороже – в смысле душевного спокойствия. Но это надо сделать, и время пришло. Но сперва я хочу показать вам свой мир, мистер Тарлоу. Я хочу, чтобы вы прочувствовали то, что для меня дорого… Почему я оплакиваю минувший век и испытываю страх перед новым, в тысячу раз более ужасным, чем мы могли представить. Я хочу, чтобы вы знали, ради чего я иду на риск, разговаривая с вами.

Тарлоу произнес:

– Иисусе! Звучит заманчиво.

Уоррингер улыбнулся.

– Я постараюсь не слишком вас мучить. Представьте, что вы прогуливаетесь по аллеям памяти.

Уоррингер опирался при ходьбе на полированную трость с набалдашником в виде головы бульдога. Почему-то это производило впечатление. Тарлоу виделось что-то от старого аристократа, хотя на самом деле этот человек выбился из низов.

– Вы уверены, что именно ради этого рассказа я прибыл в Сентс-Рест?

– До этого мы еще дойдем, мистер Тарлоу. А сперва общий план, контекст.

– Зовите меня Хэйз.

Герб Уоррингер с улыбкой кивнул, и они двинулись вниз по улице, держась в тени.

– Это – кусочек настоящей Америки, – говорил Уоррингер. – Этот подъемник всегда считался самой быстрой дорогой в гору – если не считать женитьбы на подходящей девушке.

Они стояли на маленькой деревянной обзорной площадке на одном из утесов, возвышавшихся над городом и над отрезком самой короткой в мире узкоколейки, поднимавшейся вверх по обрыву.

– Богатые всегда селились на холмах и оттуда перекликались с работягами на равнине. Не сомневайтесь, у меня всегда было полно знакомых внизу. Никогда не знаешь, когда тебе, живущему на равнине, понадобится друг. Мы все были вроде как связаны – холмы и равнина. Мы по-настоящему уважали друг друга. А, черт, теперь это все ушло. Теперь мало кто уважает других. Просто, живя на равнине, ты больше рискуешь, что тебя затопит наводнением.

Хэйз Тарлоу смотрел сверху на скопление церковных шпилей, по большей части черных, с узором белой пряничной глазури на половине высоты. Новый для него вид. Вдали блестело водохранилище на краю парка, который Герб назвал самым красивым из виденных им парков. Так или примерно так он, кажется, оценивал весь Сентс-Рест. Впрочем, глядя вверх по течению или за реку, на Иллинойс и Висконсин, Тарлоу должен был признать, что эта часть мира выглядит отлично. Вверх по Миссисипи поднимались баржи, и секция, кажется железнодорожного, моста разворачивалась на оси, чтобы их пропустить. Второй мост, выгнувшийся над рекой, как огромный черный динозавр, тянулся к Восточному Сенту, располагавшемуся в Иллинойсе.

– А вон там… – Уоррингер вытянул длинную руку и прищелкнул костистыми пальцами, – между деловой частью города и рекой – там был мой первый электронный заводик… Мы там производили радиоприемники «Соколиный глаз» – переносные приемники в чемоданчиках из настоящей кожи, с большими выдвижными антеннами. Я был тогда мальчишкой, помогал в бизнесе старшему брату. Потом его унесла река – была сильная буря, – а я отправился в колледж, подучился малость конструированию… – Голос его затих, потом он заговорил снова: – Народ уже позабыл, а ведь мы выпускали первые телевизоры, они продавались по всему Среднему Западу, наша реклама шла с местных телестудий в Чикаго, Цинциннати, Кливленде и Детройте… «Самый лучший обзор – у „Соколиного глаза“», – он сверкнул короткой улыбкой.

– Неплохой лозунг, Герб.

Уоррингер кивнул.

– Неплохой, если равняться на совершенство, – Он фыркнул, поддерживая образ крутого старого дельца. – Ну, теперь все это в прошлом. Прогресс, знаете ли. Старые одноэтажные цеха снесли, построили на их месте склады вроде обувных коробок. А стояли они вон там, у футбольной площадки на четвертой улице.

– Не вижу футбольной площадки.

– Точно, не видите. Но там была площадка. Перед пулелитейной башней. Вот пулелитейная башня – настоящая реликвия Гражданской войны. Они нагревали свинец и выплескивали расплав сверху, чтобы капли застывали в полете. Вроде бы так. Это было еще до меня. Пулелитейная башня стоит немножко на отлете, там, у противопаводковой дамбы. Замечаете железнодорожную ветку, прямо к башне? Когда-то по ночам Сентс-Рест звенел гудками поездов, мы под них росли, а иные под них и умирали. Тоскливый звук – вроде того, как поэты представляют вечность. – Он суховато хихикнул. – Давайте прокатимся.

Они пропустили на выход стайку девчушек в шортах, с трубочками мороженого, и поднялись в миниатюрный трамвай. Уоррингер купил билеты, и они через турникет прошли в крошечный вагон с крутыми спинками сидений. Вагончик раскачивало на спуске вдоль высоченного утеса – рельсы прижимались к обрыву настолько тесно, что весь путь прошел в тени. Внизу они вышли, а их места заняли вошедшие седовласые туристы.

– Хотите мороженого, Хэйз? Это мой прощальный обход владений – не перечьте мне сегодня.

Завернув вафельные трубочки в носовые платки, они прошагали сквозь бывший когда-то шумным деловой район, и Уоррингер сказал:

– Большой универмаг дальше по шоссе основательно опустошил город. Им просто не выжить рядом с большими торговыми центрами. Так и идет по всей стране. А вот редакция газеты. Моей газеты. И телестудия. «Соколиный глаз» я продал «Хартленд», и они вместе выехали из города. Но я оставил себе для развлечения газету и студию.

Хэйз Тарлоу согласно кивал. Мягкий, домашний говорок Уоррингера завораживал. Для него этот взгляд на вещи был нов. Он плохо знал маленькие города, предпочитал места, где кипит жизнь, и, только перевалив за пятьдесят, начал понимать, что событий хватает повсюду. Просто он был слишком глуп, чтобы их замечать. Уоррингер словно приоткрыл окно, показав ему на минуту городок и его прошлое.

– Ну, конечно, – говорил Уоррингер, – социальное неравенство отчасти сгладили – что было плохо, стало не таким плохим, как бывало, но до хорошего еще чертовски далеко. Живем дольше, больше стало лекарств. Зато скоро придется сдавать на склад всех старых пердунов, потому что их развелось слишком много. Вроде меня. – Он усмехнулся старческой улыбкой. Слушая его, Хэйз Тарлоу почувствовал себя мыслителем. – Поезда у нас были отличные. Сядешь утром, позавтракаешь на настоящей скатерти с серебряного прибора, почитаешь газеты, выйдешь на вокзале Юнион в Чикаго, займешься делами, заглянешь в «Насосную» перекусить, успеешь на вечерний поезд обратно, там тебя угостят добрым бифштексом, подадут кофе и яблочный пирог… Глядишь, ты уже в Сенте. – Он покачал головой. – Нет, тот мир был лучше.