Книга, в которой исчез мир - Вольфрам Флейшгауэр

В соседнем помещении, по счастью, был камин, в котором горел жаркий огонь. Зеллинг закрыл дверь и указал Николаю стул, на который лиценциат с удовольствием сел.

— Городской врач Мюллер не смог приехать?

Николай кивнул.

— Вы, должно быть, недавно в Нюрнберге. Во всяком случае, я вас не знаю.

— Я живу в городе с апреля, — сказал Николай.

Зеллинг окинул молодого человека оценивающим взглядом, что дало Николаю возможность в свою очередь внимательнее приглядеться к камергеру. Во всяком случае, этому человеку было за сорок, то есть он был наверняка в два раза старше, чем Николай. На Зеллинге был безупречный парик. Несмотря на поздний час, мужчина был тщательно напудрен. Но это обстоятельство только подчеркивало резкость черт и без того изможденного лица. Легкий румянец на щеках был либо болезненным, либо искусственным, а покрытая расширенными порами кожа красноречиво говорила о состоянии здоровья Зеллинга. В других обстоятельствах Николай обязательно бы спросил этого человека, чем он обычно питается. Однако он тотчас отбросил эту мысль. В конце концов, он приехал осматривать графа, а не его камергера.

— Надеюсь, вам нравится Нюрнберг, — заговорил Зеллинг.

— Да, очень, благодарю вас, — солгал Николай.

Что еще мог он ответить? Среди обитателей Нюрнберга он не нашел ни гостеприимства, ни развлечений, ни даже того, что называют подобающей вежливостью. Посетители кофеен таращили на него глаза так, словно он был пришельцем из другого мира. При его появлении люди начинали шептаться, а когда он обращался к кому-либо, то ему отвечали либо подчеркнуто подобострастными поклонами, либо короткими «да» или «нет», а в иных случаях просто замолкали при его приближении. Поначалу он твердо решил найти в этом городе хоть что-нибудь приятное, но первое впечатление от улиц и переулков ничуть не изменилось со временем: они прихотливо и без всякого порядка переплетались в непонятные лабиринты, а если все же были прямыми, то либо круто поднимались вверх, либо так же круто опускались вниз. Мало того что у него было мало оснований слишком надолго задерживаться в мрачных, тесно застроенных переулках, житья не давали уличные мальчишки, которые, выкрикивая непристойности, при полном попустительстве полиции и городской власти, клянчили милостыню. Доходило до того, что Николай, для того чтобы добраться от одного дома до другого, был вынужден нанимать кучера. Только после того, как он несколько раз показался на улице в обществе городского врача Мюллера, эта орда перестала приставать к нему или довольствовалась тем, что орала ему вслед нечто нечленораздельное на своей франконской тарабарщине. Но сколь бы удручающей ни была его жизнь, вряд ли она могла сильно интересовать Зеллинга. В конце концов, Николай приехал в замок для того, чтобы заняться больным.

Но почему камергер не ведет врача к пациенту?

— Меня это радует, — продолжал говорить Зеллинг. — Городу нужны порядочные люди. Где вы учились?

— В Вюрцбурге, — ответил Николай.

— У Папиуса?

Николай изумленно кивнул.

— Очень скверный человек, не правда ли?

Рёшлауб не знал, что на это ответить.

— Ну, он читал нам не так много лекций, — неуверенно проговорил Николай.

Зеллинг усмехнулся.

— Со мной вы можете говорить, не стесняясь, — продолжая улыбаться, сказал камергер. — Я хорошо узнал этого неряху — за тот год, что прожил в Вюрцбурге. Папиус любит охоту и кофейни. Это за ним водилось уже тогда. Элен тоже там?

— Да, он читает курс о жизненных силах.

— И делает это в совершенно мертвящей манере. Его лекции погружают душу в беспробудный сон, не правда ли?

Николай против воли улыбнулся. Ему нравилось доверительное отношение камергера.

— Господин Зеллинг, — заговорил Николай, — по какой причине я здесь?

— Мы ждем еще одного человека, — ответил камергер.

— Но граф… разве он не… я хочу сказать, разве он не нуждается в спешной помощи?

Вместо ответа камергер поднялся и выглянул в окно. Николай, не зная расположения помещений замка, предположил, однако, что находится в одной из тех комнат, освещенные окна которых были видны со двора.

Зеллинг снова обернулся к молодому человеку.

— Лиценциат Рёшлауб, в данном случае есть некоторые сложности. Граф Альдорф не выходит из библиотеки уже двое суток. При том что состояние его здоровья не слишком благоприятно, это не может нас не беспокоить.

— Разве у графа нет лейб-медика?

— Нет, здесь нет врача, только аптекарь, господин Циннлехнер, с которым вы тоже познакомитесь. Но граф Альдорф не слушает его, как, впрочем, и всех остальных. У графа свои представления о врачебном искусстве.

Подумав, он добавил:

— С очень давних времен любому обитателю замка до кастеляна включительно строго запрещен вход в библиотеку, где граф занимается какими-то тайными исследованиями. Мне же кажется, что, сообразно настоящим обстоятельствам, мы должны преступить этот запрет. Но господин Калькбреннер, управляющий имением и мой предшественник, придерживается иного мнения. Он отказывается нарушить запрет графа. Я бы хотел, чтобы вы помогли мне переубедить господина Калькбреннера, ибо своим долгим ожиданием мы можем взять на себя более тяжкую вину, нежели нарушение запрета. Граф болен. В течение двух суток он безвыходно пребывает в библиотеке. Бывало, что он и раньше, не выходя, проводил там по нескольку дней, но не в таком состоянии.

— Но о нем как-то заботятся? — спросил Николай.

— Да, конечно. Есть шахта, которая соединяет библиотеку и находящуюся в подвале кухню. Но в последние два дня корзина с едой возвращается в подвал такой же, какой ее отправляли. Граф не притрагивается к пище.

Николаю потребовалось несколько секунд, чтобы понять, чего же хочет от него Зеллинг: видимо, ему придется поставить диагноз, не видя больного.

Тем временем Зеллинг принялся описывать картину состояния здоровья графа Альдорфа. Очевидно, камергер знал, о чем говорил, хотя и посещал лекции по медицине всего лишь в течение одного года. Николай задавал встречные вопросы, ответы каждый раз были точными и настораживающими, и положение, видимо, было действительно серьезным.

Зеллинг прервал свой рассказ, когда открылась дверь.

— Ах, вот и вы, господин Калькбреннер, — сказал он. Человек, вошедший в комнату, не произнес в ответ ни слова, но тем не менее протянул Николаю руку. Потом он коротко кивнул Зеллингу и, тяжело отдуваясь, опустился в кресло, которое отчаянно заскрипело под его тяжестью. Калькбреннер превосходил Зеллинга не только возрастом, но также весом и размерами живота. У Николая сразу же создалось впечатление, что эти два человека недолюбливают друг друга. Как бы то ни было, вряд ли можно было найти двух столь непохожих людей. Камергер Зеллинг казался учтивым и сдержанным человеком. Он избегал смотреть в глаза собеседнику, но у того тем не менее возникало ощущение, что он является предметом сердечной заботы камергера. Всем своим поведением он создавал впечатление ненавязчивой деликатности. Казалось, что Зеллинг, если его попросят, может немедленно раствориться в воздухе. Напротив, Калькбреннер — всем своим видом — излучал угрожающую энергию, которая, казалось, может воспламенить самый воздух, окружавший его. Он испытующе смотрел в лицо собеседнику своими глубоко посаженными глазками и при этом тяжело и шумно дышал. Должность ближайшего графского наперсника, бывшая не чем иным, как должностью управляющего, при его комплекции и не слишком дружелюбной физиономии, коими наградила его природа, скорее всего была ему по нраву, и он легко с ней справлялся.

— Где Циннлехнер? — грозно спросил он Зеллинга.

— Я послал за ним, — ответил камергер. — Сейчас он будет здесь. Я объяснил положение лиценциату Рёшлаубу, и…

— Нет никакого особого положения, — перебил Зеллинга управляющий.

Камердинер сдержался, овладел собой и после короткой паузы снова заговорил:

— Лиценциат Рёшлауб разделяет мою точку зрения. Граф Альдорф находится в смертельной опасности, не так ли?

Калькбреннер перевел сварливый взгляд на Николая, который не знал, как реагировать.

— То, что я услышал относительно состояния здоровья графа, — Рёшлауб решился осторожно поправить камердинера, — действительно внушает некоторые опасения. Но я не могу сказать, насколько смертельна угрожающая графу опасность…

— Видите, — рявкнул Калькбреннер. — А я, по-вашему, должен подставлять свою голову. Вы знаете законы этого дома не хуже, чем я. Никто не смеет войти туда без ясно выраженного приказания самого графа. Ни при каких обстоятельствах. Никогда!

Зеллинг, сохраняя невозмутимость, снова повернулся к Николаю:

— Лиценциат, скажите, сколько времени может выдержать без воды и пищи больной, страдающий лихорадкой?

Калькбреннер сложил руки на груди и засопел, не сказав, однако, ни слова, хотя и смерил лиценциата недовольным взглядом.