Двадцать минут - Север Гансовский

— Хорошо, — сказал он, выпрямляясь. — Одобряю ваше решение. Позиция выбрана правильно… Постройте людей.

Великое облегчение выразилось на лице лейтенанта при слове «правильно», радость сверкнула в его глазах, и с бодрой готовностью он скомандовал:

— Стано-вись!

Майор прошелся перед маленьким строем. Помолчал.

Потрескивали угли в печке. Ординарец уронил было голову на грудь, но, почувствовав взгляд майора, вскинул ее.

— Товарищи бойцы, ставлю задачу. Отсюда ни шагу назад. Четвертый и второй полки будут выходить из леса и оседлывать шоссе на Москву. На танкоопасных направлениях поставлены заслоны, и вы тоже будете нас прикрывать. Надо стоять насмерть и задержать хоть ненадолго танковый удар в наш фланг. Сумеете приостановить врага на полчаса — хорошо. На сорок минут — лучше. Задержите на час — мы подготовим прочную оборону… Я иду к своим, если успею, пришлю вам еще людей. Задача ясна?

— Понятно, товарищ майор, — сказал лейтенант.

— Надеюсь на вас, товарищи. Не пропустим врага на московские улицы. Положение тяжелое, но уже подходят на помощь столице свежие сибирские дивизии. Нам еще немного продержаться… — От неожиданно вспыхнувшего волнения у него вдруг увлажнились глаза. Ведь обязательно пробьет час, когда фронт перейдет в наступление, должен пробить. Майор остановился перед большого роста бойцом, лицо которого смутно казалось ему знакомым. — Ну что, продержимся, солдат? Как твоя фамилия?

— Е-ефремов, — затрудненно и после паузы произнес солдат.

— Будем держать немцев, Ефремов? Что молчите?

Девушка с карими глазами сказала:

— Выстоим, товарищ майор.

Он кивнул:

— Правильно, санинструктор. Надо… Надеюсь на вас, товарищи. — Потом повернулся к лейтенанту. — Там над ручьем разбитая минометная батарея. Есть целый миномет и мины. Выделите бойцов, пусть принесут. Сами пойдете со мной, покажете ваш рубеж обороны.

Майор пошел к выходу. За ним оба отделения во главе с лейтенантом.

Мальчишка — о нем все забыли, хотя он был тут, — решительно натянул шапку на голову, тоже двинулся к двери. Санинструктор Нина старалась поставить пистолет ТТ на боевой взвод. Пистолет достался ей от убитого комсорга Зайцева, она еще не очень в нем разобралась.

Нина подняла глаза на Ефремова, который чего-то ждал, сбычившись и напрягшись.

— Слушай, ты знаешь, как его заряжать? — Что-то щелкнуло у нее в руках, она закусила губу, кивнула. — А, вот так!

Они остались вдвоем в подвале, и только теперь Ефремов с каким-то странным свистом втянул в себя воздух и издал короткий удивленный смешок.

— Пронесло! Мать честная, как пронесло!

Он заметался, бросился было к своему вещмешку, передумал, подбежал к двери посмотреть, все ли ушли. Он понимал, что смерть скользнула мимо него в сантиметре. Майор случайно не узнал его — из-за усталости. Ефремов служил в комендантском взводе второго полка и, когда неделю назад немецкие танки прорвались к штабному блиндажу, вышел из боя и убежал как раз на глазах Токарева, который приказывал ему остаться и даже выстрелил вслед. Убежал, через два дня набрел в лесу на группу Федорова, но не сказал лейтенанту, что полк тут же, недалеко от Воскресенского. Опознал бы майор дезертира, тут сразу все и кончилось бы. Ефремов это понимал, но такой исход представлялся ему страшной глупостью, потому что, с его собственной точки зрения, наказывать его было не за что. Вообще, майор, лейтенант и вот эти бойцы порой казались Ефремову просто сумасшедшими — все продолжают играть в войну, хотя сопротивление такой силе бессмысленно. А остальные из робости и пассивности поддакивают. Про себя же Ефремов мог сказать, что он не робкий и не сумасшедший. Он начал работать в шестнадцать лет в магазине, где его дядя был заведующим, и сейчас, к двадцати четырем годам, считал, что знает жизнь, как никто. В любой компании он был первым, первым, как ему чудилось, стал бы и на фронте, если б дело шло к победе. Но сейчас ему было ясно, что патриотизм уже другое означает — смотреть, как положение меняется, и проспосабливаться. Припасать на будущее, а не то что «Ни шагу назад!».

Он схватил Нину за руку.

— Пошли.

Занятая пистолетом, она не поняла.

— Что?

— В Синюхино сейчас пойдем. Ты ведь тоже не дура здесь оставаться. Они тут все смертники. Майор сказал «стойте», они и уши развесили. Кишка тонка оказалась, поддались на настроение.

Санинструктор смотрела на него непонимающе, и он заторопился, объясняя:

— У меня в Синюхине дядя, спрячет за милую душу. И при немцах можно жить. К дяде придем, переоденемся. Немцы войдут: так, мол, и так, скажем — муж и жена. Они это любят — красноармейца или командира возьмут, а семье ничего не сделают. — Он даже не заметил, как девушку вдруг отодвинуло от него. — Я давно бы ушел, да одному опасно, в пленные заберут.

— Постой, а наши вернутся? — Голос Нины был неожиданно высоким, звенящим.

Но Ефремова уже понесло.

— Куда? В Синюхино вернутся, когда немцы туда войдут? Да ты сама-то веришь?.. Теперь хана уж нашим. Я-то еще подо Ржевом понял, что раз у них такая техника… — Он поднял свой вещмешок. — Давай пошли.

Лицо Нины изменилось, оно сделалось усталым-усталым. Равнодушно она сказала:

— Ну что же, идем. — И сунула пистолет в карман.

Они поднялись наверх. Ефремов зорко осмотрелся. Никого поблизости не было. Свернули за почту и стали спускаться в овраг.

Ефремов встряхнул вещмешок. Он делался все оживленнее, не замечая, что Нина бредет за ним, опустив голову.

— Не бойся, со мной не пропадешь. Я в Москве заведующим продсклада был, другой директор того не имел, что у меня было. И сейчас нам на первое время хватит. Я, думаешь, не вижу, чего тебе надо. Про платье бархатное говорила — у тебя десять будет. — Он взял ее за руку и свернул прямо в снег. — Сейчас сюда. Я тут все места знаю.

Они спустились на дно оврага к замерзшему ручью. Нина сказала, высвобождая руку:

— Ты иди вперед…

Утром в 10.30 у Куйбышева идущий зеленой улицей почти без остановок состав прогрохотал длинным высоко висящим мостом над замерзшей, подернутой туманом Волгой. Мимо рабочих, ремонтирующих путь, пронеслись теплушки, заполненные ладными, крепкими ребятами-сибиряками. Все шли и шли такие составы на запад. Вдыхая запахи мазута, пара и машинного масла, рабочие смотрели на вагоны. Успеют ли?

Звуки трех выстрелов подряд настигли майора с ординарцем уже на противоположной окраине городка.

— Что-то у лейтенанта, — сказал ординарец, останавливаясь.

Поле, окаймленное темными лесами, расстилалось перед ними. В ста метрах впереди дорога поворачивала под прямым углом и там дальше ее сжимали холмы. Луна скрылась за горизонтом, едва заметно побелел край неба.

— Ну ладно, Моисеенко, — сказал Токарев. Он тоже едва держался на ногах — не спал около двух суток. — Иди в полк, скажешь, чтоб Самойлов выводил людей на отметку сто десять, вон к тем холмам. Я эти места знаю. Размечу позиции для батареи. Буду вас встречать, когда выходить начнете. Давай, Моисеенко. Давай.

Он направился к холмам по целине, сразу увяз и подумал, что немецкие танки с их узкими гусеницами тут не пройдут, вынуждены будут жаться к дороге.

Выстрелы у Федорова не обеспокоили майора, он был уверен, что там все будет в порядке.

Лейтенант Федоров с двумя бойцами подбежали к зданию почты, как раз когда Нина поднялась из оврага, волоча за собой по снегу тяжелый, туго набитый вещмешок.

— Что случилось?.. Кто стрелял? Соловьева, ты?

Она безразлично сказала:

— Ефремов застрелился. Струсил и застрелился. — И прошла мимо бойцов в подвал, будто не видя их, белая, без кровинки в лице.

— А черт! — Лейтенант бросился тропинкой вниз.

Нина швырнула вещмешок в угол к стене. Он грохнулся тяжко, со звоном возле Евсеева, и тот, проснувшись, сразу сел, осматриваясь.

— Что — начинается?

Санинструктор, глядя в сторону, ответила равнодушно:

— Спи пока. Не началось еще…

Евсеев кивнул успокоенно и улегся. Опытный солдат, он воевал, начиная от границы, и знал, что, если есть возможность поспать, упускать нельзя, потом не отдадут.

Лейтенант бегом скатился в подвал. Он был ожесточен: чепе — чрезвычайное происшествие! А ведь все как будто начало складываться хорошо: правильно он определил, когда прекратить отход, точно выбрал позицию для обороны, верным было решение разделить бойцов на две группы. И вдруг на тебе — Ефремов оказался ненадежен. Настоящий командир не допустил бы такого.

Он приступил к Нине.

— Слушай, Соловьева, как это получилось? И ты почему с ним была?

Бойцы опять набились в подвал. Клепиков шагнул к вещмешку старшины, проворно развязал затянутый шнурок на горловине.

— Ну-ка, поглядим, чего у него там.