Плавильная лодочка. Карагандинская повесть - Елена Ивановна Зейферт

чистила скребком пол в цыплятнике, ей казалось, что такая работа не грязная, достойная, ведь за нею стояла сытость. Корову и кур изъяли – в общее хозяйство, на благо фронта.

Она часто вспоминала другую свою корову, тоже Марту, которая осталась в поволжском Лилиенфельде. Коров у раскулаченных забрали, согнали в колхозные телятники, но нового скота становилось все больше, а рабочих рук все меньше. Людям дали три дня на сборы, а коровы стояли не доенные, у каждой от молока едва ли не лопалось вымя. Животные мучительно мычали. Беременная Лидия дважды прибегала к своей Марте и доила ее среди вселенского мычания. Обезумевшие от боли беломордые коровы тупо косились на Марту, их большие розовые ноздри втягивали невкусный воздух. Подоив Марту, Лидия бросалась то к одной, то к другой мученице, чтобы выдоить с них хотя бы пол-литра белой влаги. Но колхозные доярки уже кричали на Лидию, прогоняя ее, боясь наказания за то, что пустили немку к ее корове. Животные ревели на все село.

Марта снится Лидии, предлагая для нее и девочки Марийки полное вымя молока. Лидия идет к корове, а целебная белая жидкость течет на землю, женщина уже бежит, по щиколотку в молоке, и Мартина морда, как восходящее солнце, занимает собой полнеба. Лидия задирает голову к небу, падает в молочную реку, поднимается, жадно пьет, набирает полные пригоршни молока. Раздувая ноздри, высунув сухой язык, Коровий Бог на ходулях идет по молочной реке, дрожат ее берега.

Когда Лидия просыпается, лицо и руки ее мокры от слез.

Постель ее – твердая и жаркая. Тело горит.

Следующей ночью ей не снится день. Изможденная Лидия не спит. Не спит и Коровий Бог, он снова спускается с неба, и копыта его уже в жерле раскаленной домны. Бог терпит боль.

* * *

1942.

Фридриху часто снится высокий каменный лес.

Стоит изменить ракурс, и вещь оживает.

Когда коровы в стаде бегут из степи домой, Марийке кажется, что они висят над землей, и ей страшно. Тела и копыта их грубы, худые хребты вздыблены, ноздри раздуты. Девочка не может управлять этой силой, Фридрих громко окликает коров, смешивая немецкие и русские слова, животные мечутся, Марийке жалко пастуха, себя, коров и быков. Черно-пестрая Марта с переполненным выменем по привычке несется к дому Лидии, но Фридрих зычно отгоняет ее в общий коровник. За ней с ревом бежит огромный двухлетний Малыш, его короткая шея и острая спина словно ждут удара.

– Малыш, komm, komm! – зычно звучит в голове девочки, а ей хочется тишины. Привычная с детства картинка – отец загоняет корову в сарай – стала черной.

Фридриху часто снится высокий каменный лес. Он задирает голову – шумят вершины деревьев, опускает – всюду камень. Фридрих ходит по лесу с поднятой головой и головокружением, просыпается от боли в шее. «Федор!» – окликает его черный великан. Стоит изменить ракурс, и вещь оживает. Имя этому лесу – Vertigo, головокружение. Фридрих никогда не видел поволжского леса. А тот действительно из камня, и почки деревьев в нем похожи на застывшие слезы.

Укрывая косы синим платком, Божья мамочка держит перед ним в старческих руках молочные реки с кисельными берегами. Белые-белые люди льются оттуда, приплясывая от усталости, текут, кланяются в пояс, умывают руки зацелованным воздухом. Их танец освящен словами.

– Величаем Тя, Пресвятая Дево, и чтим святых Твоих родителей, и всеславное славим рождество Твое. Дивно прозябшая, Ты самое чуткое ухо.

Марийка не жалуется. Никогда! Ее бабушка в Гларусе тайком разворачивала из мешковины Библию и читала ее ресницами и пальцами. Величальная и благодарственная молитвы выше покаянной и тем более просительной. Счастливая, бабушка улыбалась.

«Боженька, будь, пожалуйста, здоров! Боженька, пожалуйста, не плачь!» – молится на русском языке девочка, глядя Фридриху в рот. Он молится земле и корове, Марийка – стихам из его рта.

Его родная Макеевка оккупирована. Советские немцы как царственный гротескный младенец. С лицом Екатерины II, дитя возлежит на красной бархатной подушке. Две причудливые изумрудно-красные птицы смотрят ему в рот. В его пухлой ручке – цветы с розовыми лепестками, пеленки и чепец расшиты серебром. В жестком коконе возлежит он, пеленальщик постелил под ним горностаевую мантию. Не двинуться, не вздохнуть ребенку в серебре. Грубая рука пеленальщика похожа на кнут. Кокон пеленки как тигель, узкий, жарко-пламенный, графитовый мешок. Ребенок ждет рождения вовнутрь, повитуха бродит в его недрах.

Роза прячет черные косы за косынкой. Ретушированную фотографию в простенькой рамке отнесла в погреб, там прикопала ее землей. На снимке молодой мужчина в летной форме. Черноволосый, с выразительной линией длинных бровей. Ее брат Фридрих Дайтхе. 22 июня 1941 года он, боевой летчик, был в действующей армии. Роза знает, что брат сейчас воюет. Защищенная светлой фамилией своего мужа – Апостолов, Роза яркая, свободная на язык. «Мой брат Федя воюет», – говорит она знакомым, а те проходят мимо, передергивая плечами, сплевывая на загаженную войной землю. Жена Фридриха Женя о муже молчит, боится людского осуждения – испачкалась, выйдя замуж за немца. Мертвые летчики тоже воюют, мертвые российские немцы затыкают своими телами дыры в небе, чтобы для фашистских снарядов не было прямого воздушного коридора.

Бабочка родилась без крыльев. Бабочка родилась мертвой. Бабочка не родилась. Фридрих Дайтхе пасет коров в Караганде. Он родился.

Ранним утром Фридрих вдруг просыпается с резкой ненавистью к Сталину. Его психическое устройство как пружина. Когда напрягается, угнетается