Другая Музыка - Евгений Агнин

В длинном коридоре было темно, но вдали слабо маячил свет. Наверное там располагалось окно. Я пошел в этом направлении. Под ногами были доски и они адски скрипели. Очертания оконного проема в конце коридора становились отчетливее. Призрачный свет струился словно дым. На душе становилось спокойнее, и способность здраво рассуждать постепенно возвращалась ко мне.

«Что за странная клиника? Насколько нужно быть проклятым богом и людьми, чтобы здесь оказаться? Где меня нашли, на какой свалке? Если бы я не был в бессознательном состоянии, и лишен способности к сопротивлению, то вряд ли согласился быть доставленным в эту клоаку. И что же все таки произошло со мной? Неужели полет на испытательной капсуле был вовсе не сон, и я просто потерпел крушение? Может быть капсула упала в море, и я пошел ко дну, но меня выловили, и вернули к жизни?

Как хорошо было летать в испытательной капсуле, и парить в свободном полете над морскими волнами! Я не хотел, чтобы это был сон. Я ведь помнил целую жизнь, помнил длинную вереницу эпизодов этой своей прекрасной жизни пилота – испытателя летающих капсул. Я помнил, как я много раз летал, много раз удачно приземлялся. Без особого труда я мог воспроизвести картины того сказочного и счастливого «мира испытательных полетов», завораживающие своей красотой ландшафты, небесные выси и подводные чудеса. Все это вспоминалось мне невероятно красивым, несмотря на то, что Сномир не был богат цветовыми оттенками, основной тон в нем был приближен больше к серым тонам. Но фантастические свечения в атмосфере и в воде компенсировали этот недостаток с лихвой. Здесь же, в этой мерзкой клинике, после пробуждения и возвращения в сознание, я ничего не могу вспомнить о своей прошлой жизни. Но лучше сейчас не думать об этом. Лучше все таки найти врача и забыть об этой крысе-уборщице. «И все будет хорошо. Все будет очень даже хорошо.»

Я осторожно продвигался вперед, и вдруг послышались голоса. Зашелестели, будто в руках оберточная бумага, и эхом прокатились по всему коридору. Я замер на месте, как палочник, как богомол, почуявший опасность. Метрах в трех впереди приоткрылась дверь, видимо кто-то собирался выйти в коридор, но задержался на пороге. Голоса что-то обсуждали. Отчетливо донеслось что-то вроде: «надо определиться с ним… надо заняться вплотную… матерьял подходящий…»

Шелест голосов был невыносимо мерзкий. А говорили, конечно же, обо мне, я в этом не сомневался. Я стал пятиться назад, раздумывая, что предпринять. Не хотелось мне почему-то встречаться ни с кем из персонала. Глаза стали привыкать к темноте, и я разглядел справа очертания какой-то двери. Осторожно, стараясь не производить и малейшего шума, приблизился к этой двери, взялся за ручку, допотопную какую-то, в виде металлической скобы, покрытой остатками старой краски, потрескавшейся от времени и вздыбившейся, словно перья вороны на морозе. Потянул за эту ручку, дверь и открылась. За дверью оказался лестничный марш и я стал спускаться по лестнице вниз, стараясь не держаться за перила. Спускался долго, пока лестница не кончилась. Дверь внизу была заперта и выйти на свет божий мне не удалось. Тогда я решил подняться на этаж выше и искать другую лестницу, которая могла привести к выходу. Этажом выше тоже было темно.

Я крался по коридору яко тать в ночи. Впереди замаячила тень. Кто-то двигался мне навстречу почти без звука. Я прижался к стене и почти слился с ней, стал рельефом. Мимо неслышимо и почти невесомо, словно призрак, проследовал похоже что санитар, потому что был он в сером халате и сером колпаке. Лица его я не успел разглядеть. Перед собой он катил кушетку на колесиках, на которой кто-то лежал, с головой накрытый простыней.

Санитар не заметил меня, был как сомнабула, и его почему-то не волновало отсутствие освещения. Когда призрак растаял во мраке коридора, я двинулся дальше на поиски выхода. Слабая полоска света на полу обозначила дверь. Я осторожно приоткрал эту дверь и заглянул внутрь. Это было довольно просторное помещение, освещенное очень слабо. Просматривались какие-то лежанки, не то кушетки, не то кровати, на которых находились люди. Эти койко-места располагались в несколько рядов и уходили далеко, до самой противоположной стены, где освещения вообще никакого не было, и все утопало во мгле.

Однако большой черный проем в стене все же просматривался. Я решил пересечь это помещение, чем-то похожее на зал ожидания, наверное потому, что потолок был очень высоким. Я шел мимо двух рядов с лежанками. Не все пассажиры мрачного «транзитного зала» лежали на своих кушетках ничком, то ли спали, то ли находились в забытье. Некоторые сидели, закутавшись в убогие одеяла тусклых тонов. Один из них, в левом ряду, молодой еще парень, но с изможденным лицом наркомана последней стадии, накинув одеяло на голову, сидел на своей лежанке, подобрав ноги под себя, раскачивался монотонно вперед-назад, и безучастно смотрел на меня. Под глазами зияли черные круги. Он что-то еще нашептывал серыми иссохшими губами. Далее лежала старушка под капельницей и смотрела в потолок, вернее в безбрежное темное пространство над головой, будто видела там, в вышине, медленно парящих птиц божьих. На лице у нее было написано, что лежит она здесь так давно, что не только никто уже не ждет, но она даже и не помнит, кого и ждать. Капельница у нее тоже была липовая, как и уменя в реанимационной, и являла собой, как и большинство предметов здесь, часть бессмысленного антуража, элемент декорации, которая обычно бывает лишней на сцене. На следующей лежанке сидело существо женского пола, девушка молодая совсем, но с идиотским лицом. Она держала на руках, запеленутого прямо с головой в какую-то серую тряпку ребенка и заискивающе, с бессмысленной улыбкой, смотрела на меня. Мой же взгляд был прикован к ребенку на руках. Разве он там еще не задохнулся? А если и так, то насколько давно? А безумная мамаша так и заглядывала мне в лицо, пока я не ушел на безопасное расстояние.

Кого здесь только не было! Был и священник, который сидел в рясе и вязал на спицах, не смотря на полную темень. На меня посмотрел очень осмысленно и даже понимающе. Но ничего мне не сказал, будто был уверен, что я и сам все понимаю, и пришел занять здесь свое место. Были двое раненых прямо с передовой, которые сидели на одной лежанке, перебентованные серыми бинтами, засохшими от времени и хлебали какую-то похлебку из одного котелка. Я присмотрелся и обнаружил, что нет никакой похлебки, а ко рту они подносят пустые ложки. Движения их рук были медленные, однообразные и, видимо, нескончаемы. Были и взрослые и дети и старики. Многих я не мог разглядеть, поскольку они лежали с головой накрывшись одеялами. Не понятно было, все ли из них живы.

Я не думал, что так долго придется идти. Противоположная стена все не приближалась. Надо попробовать бежать, – подумал я. Попробовал. Ноги почему-то не слушались. Получалось как-то медленно. Но черный проем в стене будто бы сам собой плавно летел мне навстречу.

Хотя бы здесь повезло: за этим проходом, который был длинною метров десять, находился лестничный пролет и я стал спускаться вниз. По пути встречались открытые двери, но они не выводили наружу. Я спустился до самой нижней площадки, но оказался в тупике. Здесь вообще не было никаких дверей. Непонятно, зачем сюда вела лестница, но рассуждать было некогда; я кинулся обратно, то есть стал подниматься наверх для того, чтобы попытать счастья – попытаться проникнуть в какую-нибудь из дверей, что попадались мне на пути.

Я поднялся на несколько этажей вверх, но никаких дверей почему-то не встретил. Как-то сделалось не по себе, и я вновь стал спускаться по ступеням вниз. Быстро достиг нижней площадки. Как же нет двери, когда вот она, родимая! Только заколоченная фанерой. Поэтому я ее сразу и не заметил. Понятно. Я стал отрывать эту фанеру. Там было два квадратных листа. Держались они не очень прочно, и мне удалось, правда и не без усилий, отодрать их, заставляя ржавые гвозди гнусно верещать, когда они выходили наружу.

Но меня ждало разочарование. За фанерой скрывалась железная решетка. Я в досаде потряс ее, как отчаявшийся заключенный после неудавшегося побега. С обратной стороны висел замок. До него можно было легко дотянуться, просунув руку между железных прутьев решетки. Я проверил, заперт ли он на ключ. Оказалось, что заперт и очень давно, судя по густому слою ржавчины на нем. Решетка держалась прочно. Я пару раз ударил по ней плечом, но тем самым никаких слабых мест в этом препятствии не выявил. Да, я конечно же, был слаб. Неизвестно сколько времени я пролежал в бессознательном состоянии, и сколько транквилизаторов мне вкололи. Я почти ничего не чувствовал когда бился в решетку. Координация движений тоже была порядком нарушена, не говоря уже о памяти, которая вовсе не желала выполнять свои повседневные функции, напоминать мне в каждый момент времени: кто я, откуда, и вообще, для чего я существую.