Спасатель (сборник) - Светлана Алешина

– Он хочет спрятаться от людей… – сказала я вслух. – Одиночество и темнота. Где может быть на теплоходе такое место?

– Трюм! – тут же выпалил Игорек. – Где же еще? Туда неделями никто из экипажа не заглядывает, только случайно. Там самое безлюдное место на судне. И помещение темное, если свет не включать…

Трюм не пострадал от столкновения ни в малейшей степени, он был закрыт на ключ и, наверное, еще и поэтому никому в голову не пришло искать кого-нибудь там…

Не сомневаюсь, впрочем, что как только чуть-чуть спадет первый угар спасательных работ, как только вытащат всех людей и начнется разборка завалов для контрольного поиска, часть спасателей, особенно из числа волонтеров, непременно отправится на поиски этого самого трюма… Мы их обычно называем мародерами, морды им бьем, когда ловим, увольняем, но толку никакого. Искоренить это явление невозможно. Пока есть общая беда – будет и мародерство… Я знаю, о чем говорю. Не найдя ничего стоящего в трюме, подобные «спасатели» пройдутся по каютам в поисках вещей пассажиров. А кое-кто из наиболее ловких успел, наверняка, обшарить карманы у всех, кого отправлял на берег, и столь же внимательно следил за чемоданами пассажиров, как и за их растерзанными телами…

Но в трюме, похоже, никто еще не побывал. Может быть, тому способствовало отсутствие обычной пломбы на двери и таблички, удостоверяющей, что это именно вход в трюм. На двери был написан только номер «54». Игорек легко вычислил, что за этим номером, поскольку пару раз плавал по Волге на подобных теплоходах и в силу своей вечной любознательности облазил, конечно, все судно. Теперь ему легко было сообразить – расположение-то специализированных помещений на судах однотипное.

Едва мы срезали, не заботясь о последствиях, замок с двери, вернее, вырезали его аккуратным полукругом, как где-то вдалеке тесно заставленного, но довольно обширного помещения что-то загремело, зашуршало… Словно огромная крыса пробежала и забилась куда-то в угол…

– Самойлов! – крикнула я в темноту. – Выходите! Не бойтесь… Вы же мужчина… Вы даже не знаете толком, что случилось там, наверху… Вы боитесь только своих мыслей об этом… А от мыслей не спрячешься даже здесь, в темноте. Вы же сами уже убедились в этом… Выходите… Не заставляйте нас искать вас и ловить, как нашкодившего мальчишку… Вы – капитан. Ваше судно еще на плаву и вы должны за него отвечать…

Нет, мне не удалось его уговорить, и сам он к нам не вышел, но он слушал, что я говорю… Григорий Абрамович почти наткнулся на него, когда, повернувшись, выхватил лучом фонарика покато опущенные плечи и запрокинутую назад голову. Самойлов сидел у стены, прижавшись к ней затылком и закрыв глаза… Он был бледен, словно покойник…

– Здесь он! – крикнул нам Грег, и через несколько секунд Самойлов попал в перекрестье четырех фонарных лучей…

Он открыл глаза и дико заозирался по сторонам. Тело его напряглось, руки задрожали. Капитан был очень сильно напуган…

– Уберите свет! – сказала я резким тоном, и сразу же три луча метнулись в стороны, а мой сполз немного вниз, не ослепляя сидящего на полу капитана.

– Вы Самойлов? – спросила я его, хотя почти не сомневалась, что это он и есть.

– Я был капитаном… – пробормотал он. – Я почему-то не умер вместе со всеми… Никого не осталось… Все умерли… А я решил остаться в живых… Я не понимаю, как я посмел… Это недоразумение… Все сложилось так неудачно… Это бесполезно…

– Успокойтесь, Самойлов, умерли не все, – перебила я его, сама недоумевая, как могло случившееся так сильно подействовать на человека, что привело его психику в нерабочее состояние. – Вы же не видели еще того, что наверху произошло…

– Нет! Нет! – закричал он вдруг. – Я не хочу этого видеть! Я знаю, что там! Я не хочу… Я долго об этом думал… Я не могу этого видеть… На борту оказалось слишком много пассажиров… Я все видел уже – только что, когда сидел с закрытыми глазами…

Вряд ли я стала бы его утешать, в конце концов его жизни опасность больше не угрожала, самоубийство мы ему теперь совершить не дадим, а сидеть рядом и гладить его по головке – с трудом представляю, чтобы такое входило в обязанности психолога…

Я не успела до конца сформулировать свое решение в отношении найденного нами капитана, как нас всех пятерых ослепил мощный луч переносного прожектора, и стало светло, как на пляже в солнечную погоду. У входа стояли пятеро автоматчиков в защитного цвета форме, а в нашу сторону кто-то направлялся. Прожектор слепил глаза и заставлял прикрывать их рукой, видно было плохо, но я не сомневалась, что это тот самый эфэсбэшный полковник с плохо скрытым комплексом неполноценности…

– Почему я второй раз сегодня застаю вас за деятельностью, которая является нарушением межведомственных соглашений о компетенции силовых структур? – резко начал он опять что-то вроде лекции о правах и обязанностях, а я подумала, что, наверное, только автоматчики сдерживают сейчас нашего Кавээна…

– Вы обнаружили виновника происшедшей трагедии… – продолжал Краевский спокойно, но вдруг перешел почти на визг. – Так какого черта вы расспрашиваете его неизвестно о чем вместо того, чтобы…

Он так же внезапно прекратил визжать и продолжал дальше опять спокойно.

– …Вместо того, чтобы передать его в руки соответствующих органов, то есть в наши руки?

– Ты знаешь, какой ты орган, полковник? – не выдержал Кавээн. – Вот-вот, тот самый, о котором ты подумал… Забирай своего дристуна и вали отсюда подобру-поздорову вместе с автоматами своими… Ты ведь здесь не на Лубянке. Там наверху – сотни три спасателей, они твои автоматы на части разберут. Вместе с тобой…

– Саша! Саша, спокойнее, пожалуйста, – убеждающе произнес Григорий Абрамович. – Полковник просто очень хочет быть генералом и иногда забывается… Ведь правда, Краевский?

Тот молчал, насмешливо глядя на нас в отблесках прожектора.

– Все, ребята! – сказал Григорий Абрамович, обращаясь к нам. – На этот раз – на берег! И без всяких там посторонних разговоров!

И первым пошел к выходу. Мы двинулись за ним. Замыкающим шел Игорек…

…Всю дорогу до берега я не могла сообразить, что же в словах капитана так меня то ли задело, то ли насторожило?.. Ярко выраженное чувство вины? Но это нормально для такой ситуации… Что же еще? Вот, например, почти все его фразы начинались с «Я…» Это – как?.. Да тоже, в общем-то, нормально, если учесть, что вину он полностью принимает на себя, и даже какие-то явные нарушения в психике у него есть…

Так и не придя ни к какому выводу, я свалилась спать, едва только нас привезли на булгаковский берег в разбитые прямо на набережной палатки…

Глава третья

Майор МЧС Григорий Абрамович Воротников, наш командир и «мать родная», ожидающий нас, в силу своих возможностей, от неприятностей и проблем, связанных, главным образом с начальством, сформировался как руководитель в те времена, когда ни одно воинское подразделение, ни один гражданский коллектив не обходились без замполитов или парторгов. В своих политических симпатиях он отнюдь не был близок к коммунистическим идеалам, скорее – наоборот, но методы работы того времени въелись в него неистребимо. Поэтому частенько он устраивал нашему маленькому коллективу какие-то непонятные мероприятия, по форме не то политинформации, не то партсобрания – откровенные разговоры о внутренних проблемах нашей группы, о наших общих заботах. А их у нас, как и в любом коллективе, бывает немало.

Вот и теперь Грег дал нам поспать только полтора часа, а потом устроил свою «политбеседу». На повестке дня у него стояло два вопроса: первый – как бы «внешнеполитический», второй – «внутриполитический».

Он собрал нас в своей палатке, которую на правах командира группы занимал один (впрочем, я тоже занимала палатку одна – на правах женщины, а Кавээн с Игорьком поселились вместе, но исключительно по собственному желанию, каждый из них мог занять отдельную палатку, уж на это-то булгаковские власти не поскупились), и я хотела еще полчасика подремать под его монотонное бормотание… Но хитрый Абрамыч преподнес нам такое сообщение, что сон мой как рукой сняло…

Оказывается, местная газета, в прежние времена называвшаяся «Булгаковская правда», а теперь получившая «сверхоригинальное» название «Булгаковские вести» (в Поволжье половина губернских газет носит название – «… вести», у нас в Тарасове, например, свои «вести» – «Тарасовские») и поменявшая прежний по-партийному выдержанный тон на ошалелую от избытка свободы разухабистость, разразилась сенсационной статьей по поводу катастрофы у булгаковского железнодорожного моста…

Мы втроем расположились на двух спальниках Грега и откровенно зевали, сонно поглядывая на нашего начальника, сидящего в центре палатки на стуле. В руках он держал газету и ждал, когда мы устроимся, чтобы потом никто не отвлекал его своей возней.