Летняя королева - Элизабет Чедвик (США)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жоффруа смотрел на нее с состраданием, но сурово.
– Это невозможно. Выброси такие мысли из головы. Отец выбирает, с кем его дочери сочетаться браком. Ты не доверяешь его решению? Ты не доверяешь мне? Этот союз будет благом для тебя и для Аквитании и Пуату. Людовик молод, красив и образован. У вас будет великолепный брак, и это ваш долг.
Алиенора чувствовала себя так, словно ее положили в гроб и заколотили крышку, закрыв от света и жизни. Никто не позаботился рассказать ей об этом, как будто она была не более чем ценной посылкой, которую передавали из рук в руки. Какая ей польза быть владычицей земель, которые она изучала, если все на блюдечке поднесут французам? Было обидно и больно, что ее наставник давно знал обо всем и ничего не сказал и что отец вынашивал этот план, даже когда прощался с ней навсегда. С таким же успехом она могла провести всю жизнь, поедая сладкие фрукты и слушая глупые сплетни.
Развернув Жинне, она пришпорила кобылу и ненадолго забылась в бешеной скачке, но, когда лошадь начала уставать, снова сбавила ход, понимая, что, как ни старайся, от судьбы не убежишь, тем более что обманули ее те, кому она доверяла больше всего на свете.
Жоффруа не поехал за ней, и Алиенора натянула поводья, остановившись на пыльной дороге, глядя вдаль, как безымянный римлянин на своем покрытом лишайником цоколе. Архиепископ уверял, что лучше этого брака и быть не может, но ей все виделось в другом свете. Она никогда не помышляла стать королевой Франции; править же Аквитанией было ее священным долгом, только об этом она и мечтала. Размышляя в минуты уединения о замужестве, она воображала рядом с собой Жоффруа де Ранкона, сеньора Тайбура и Жансе, и ей казалось, что Жоффруа, возможно, тоже воображал ее своей супругой, хотя никогда и не говорил об этом.
С болью в сердце Алиенора снова села в седло и вернулась к наставнику, и ей казалось, что, пока она ехала, последние капли детства будто бы рассыпались позади нее в пыль, сверкнули и исчезли.
Вернувшись во дворец, Алиенора сразу же отправилась в покои, которые они делили с Петрониллой, чтобы переодеться и привести себя в надлежащий вид к главной трапезе дня, хотя и не была голодна, а желудок словно прилип к позвоночнику. Она склонилась над медным тазом для умывания и обрызгала лицо прохладной душистой водой, чувствуя, как уходит напряжение, вызванное яростным солнечным зноем.
Петронилла сидела на кровати, отщипывая лепестки от ромашки и напевая под нос. Смерть отца поразила ее в самое сердце. Поначалу она отказывалась понять, что он не вернется, и Алиенора приняла на себя всю тяжесть ее гнева и горя, потому что именно на нее Петронилла выплескивала страдания. Сейчас младшей сестре стало немного легче, но она все еще порой плакала, чаще обычного дерзила и капризничала.
Алиенора задернула балдахин на кровати, чтобы отгородиться от придворных дам. Они и так скоро узнают – возможно, уже узнали из придворных сплетен, – но она хотела рассказать об этом Петронилле наедине. Сев рядом, Алиенора смахнула рассыпавшиеся лепестки.
– Я должна тебе кое-что сказать, – сообщила она.
Петронилла сразу же напряглась: в прошлый раз, когда Алиенора принесла ей новости, они были очень печальными.
Стараясь говорить тише, Алиенора продолжила:
– Архиепископ говорит, что я должна выйти замуж за Людовика, наследника Франции. Папа договорился об этом до того, как он… прежде чем уехал.
Петронилла посмотрела на нее пустым взглядом и отбросила стебель ромашки.
– Когда? – требовательно осведомилась она.
– Скоро. – Губы Алиеноры скривились на этом слове. – Он уже едет к нам.
Петронилла ничего не сказала и отвернулась, суетливо распутывая узлы на шнуровке платья.
Алиенора протянула руку, чтобы помочь, но Петронилла отшатнулась.
– Я справлюсь без тебя! – выкрикнула она. – Ты мне не нужна!
– Петра…
– Ты только и знаешь, что уезжать и бросать меня, как остальные. Я тебе не нужна. Никому не нужна!
Алиенора почувствовала себя так, словно Петронилла вогнала в ее тело нож.
– Это неправда! Я тебя очень люблю. Неужели ты думаешь, что это был мой выбор? – Она с отчаянием встретила яростный, испуганный взгляд сестры. – Думаешь, у меня не болит сердце и мне не страшно? Единственное, что у нас есть, – это мы. Я всегда буду заботиться о тебе.
Петронилла заколебалась и, повинуясь смене настроения, бросилась в объятия Алиеноры, крепко обнимая ее и заливаясь слезами.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала!
– Я не уеду. – Алиенора гладила Петрониллу по голове, по ее щекам струились слезы.
– Поклянись!
Алиенора перекрестилась.
– Клянусь своей душой. Никто нас не разлучит. Я не позволю. Иди сюда.
Шмыгая носом, с мокрыми от слез щеками, она помогла Петронилле распутать узел.
– Какой… какой из себя Людовик Французский?
Алиенора пожала плечами и вытерла глаза.
– Не знаю. Его готовили для служения Господу, пока не умер его старший брат, так что, по крайней мере, чему-то учили. – Она помнила, что его отца прозвали Людовиком Толстым, и в ее воображении возник тошнотворный образ бледного тучного юноши. Она задумчиво вздохнула. – Так пожелал папа, и у него, вероятно, были на то свои причины. Мы должны исполнить свой долг и подчиниться его воле. Выбора у нас нет.
5
Бордо, июль 1137 года
В отупляющей июльской жаре приготовления к прибытию французского жениха и его армии продолжались полным ходом. В Бордо пришло известие, что Людовик достиг Лиможа как раз вовремя, чтобы отпраздновать 30 июня День святого Марциала. Он принял присягу графа Тулузского и тех баронов Лимузена, которые пришли поклясться ему в верности, когда весть о предстоящей свадьбе распространилась по землям Алиеноры. Теперь, в сопровождении вассалов Алиеноры, французская кавалькада преодолевала последний отрезок пути.
От подвалов до верхушек башен Бордо готовился к встрече Людовика. Таверны были чисто выметены и украшены флагами и гирляндами. Из окрестностей в город катились повозки с припасами, гнали коров и овец для заклания. Швеи трудились над тончайшей бледно-золотистой тканью, шили свадебное платье, достойное новой герцогини Аквитании и будущей королевы Франции. Шлейф украсили сотнями жемчужин, а на рукава, расширенные от запястья и спускавшиеся до лодыжек, пришили прелестные золотые крючки, чтобы пристегнуть их к поясу, если будут мешать.
На заре жаркого июльского утра Алиенора вошла в церковь, чтобы исповедаться и причаститься. Когда она вернулась, придворные дамы облачили ее в платье из дамаста цвета слоновой кости и туго
