Ночь Святого Распятия - Шарль Эксбрайя

— Вы знаете этого типа?

— Нет.

Он долго рассматривал меня.

— Чертовски непонятно все-таки… — пробормотал Хуан.

Малый явно не дурак. Мне с огромным трудом удалось уговорить Марию принять за беспокойство несколько песет. С Хуаном в этом плане было гораздо проще. Потом, сославшись на благодарность и старое знакомство, я пригласил обоих поужинать вместе завтра вечером. Мы договорились, что я буду ждать Марию у выхода из магазина и Хуан подойдет туда же. Молодой человек проводил меня на лестницу.

— Только не ошибитесь насчет моей сестры, сеньор, — тихонько заметил он. — Надеюсь, вы меня поняли?

Сразу по возвращении в «Сесил Ориент» я составил кодированную телеграмму в Париж для Андерсона с сообщением, что меня обнаружили и уже пытались убить. Пусть сам решает, как быть дальше. Когда я диктую текст телефонистке, служащий сообщает, что офицер полиции Фернандес из квартала Ла Пальма просил меня заглянуть к нему в комиссариат. Плохо дело. Клиф особенно настаивал, чтобы я ни под каким видом не вмешивал в наши дела испанскую полицию. А сейчас я далеко не в лучшей форме для разговора с Фернандесом. Стало быть, лучше сходить к нему завтра, а сейчас самое разумное — лечь в постель. Мне и двадцати часов не хватит, чтобы прийти в себя, во-первых, и обдумать дальнейшие планы — во-вторых.

Страстной вторник

Полицейский в слишком плотно облегающей форме, услышав, что его шеф хочет меня видеть, бросился показывать дорогу, гордо выставив грудь колесом. Комиссар Фернандес — мужчина лет пятидесяти, стройный и элегантный, к тому же — и это не доставило мне ни малейшего удовольствия — несомненно умен. Меня он встретил с любезностью вельможи. Впрочем, это природное свойство любого андалусца, какое бы скромное положение он ни занимал. Комиссар предложил мне сигару и лишь после того, как мы оба закурили, объяснил, почему просил зайти.

— Я уже десять лет возглавляю этот комиссариат, сеньор. Не раз мне приходилось останавливать сведения счетов, разнимать драчунов, ловить воришек, однажды — даже арестовать убийцу, но никогда — слышите? — никогда еще я не сталкивался с такой непонятной историей, как та, что вчера случилась с вами. Все это настолько невероятно, сеньор, что я ничего не понимаю, а мне очень хотелось бы понять. Почему вы не подали жалобу?

— Я уже все объяснил полицейскому, который…

Фернандес изящно взмахнул рукой, словно отметая подобные возражения.

— Знаю, сеньор, я читал рапорт и как раз поэтому вызвал вас сюда. Нет, меня интересуют истинные причины вашего великодушия… довольно своеобразного в подобных обстоятельствах, вы не находите?

— Что бы вы ни думали, господин комиссар, но я не могу дать никаких объяснений, кроме тех, что уже сообщил вашему подчиненному…

— Сеньор Моралес, полагаю, я тоже добрый католик, но, если бы кто-то напал на меня с явным намерением убить, вряд ли я сумел бы с таким благородством следовать заповеди о любви к ближнему…

Этот Фернандес начинает чертовски действовать мне на нервы, а потому мой ответ звучит довольно сухо:

— Всяк волен поступать по-своему!

— Бесспорно, сеньор, однако при условии, что он не вступает в противоречие с законом.

— А я, по-вашему, это делаю?

— Честно говоря, не знаю…

— Ну да?

— Увы, сеньор, ваше стремление во что бы то ни стало следовать Евангелию и нежелание создавать полиции лишние трудности (за что, впрочем, я вам искренне благодарен) привели к тому, что на свободе остался крайне опасный тип, убийца… А вдруг он прикончит кого-нибудь другого? Разве вас не будут терзать угрызения совести?

— Честно говоря, о такой возможности я как-то не подумал…

Некоторое время Фернандес молча смотрит на меня сквозь облачко дыма.

— Если только вы не убеждены, что преступник не станет нападать на других…

— Почему?

— Это мне и хотелось бы выяснить, сеньор… Так вы не знаете нападавшего?

— Я его даже не видел!

— Верно… но при вас его достаточно подробно описали… И это не пробудило в вашей памяти никаких воспоминаний?

— К тому времени я провел в Севилье всего несколько часов. Маловато, чтобы завести знакомства, как, по-вашему?

— Разумеется… и однако, представьте себе, сеньор, с этими свидетелями — просто беда… вечно они противоречат друг другу…

У меня вдруг возникает явственное ощущение, будто все, что он говорил до сих пор, — просто болтовня. Фернандес хотел заманить меня в ловушку, а потому нарочно старался усыпить подозрения. Зато теперь начнутся настоящие неприятности. А комиссар, словно угадывая мое беспокойство, насмешливо продолжал:

— Видите ли, как ни странно, хозяин кафе «Лас Флорес»[29] на Ла Пальма утверждает…

Здорово он меня подловил! Заранее зная продолжение, я слушал вполуха, думая только о том, как парировать удар.

— …что незадолго до вашего… несчастного случая вы заходили к нему в заведение и пили херес с незнакомцем, по описанию очень похожим на того, кто ударил вас на лестнице.

Мне оставалось лишь разыграть наивного дурачка.

— Но, послушайте, это же просто невероятно! — стараясь, чтобы мой голос звучал как можно искреннее, воскликнул я.

— Что именно, сеньор?

— Так это несчастный, которому я предложил выпить рюмку, потом на меня же и…

По-моему, я совсем неплохо справлялся с ролью.

— Значит, вы с ним знакомы?

— Вовсе нет!

— И однако вы вместе пили?

Я, слегка изменив факты, рассказал о приключении в церкви и как, пожалев робкого пьянчужку, угостил его хересом.

— Право же, вы поразительно добры, сеньор… но, по правде говоря, теперь ваша история выглядит еще более странно… Мы, андалусцы, вообще не робкого десятка, а уж те, кто привык водить туристов по городу, — тем более…

Полицейский мне явно не верил.

— Заметьте, сеньор, я не сомневаюсь, что вы сказали мне правду, иначе зачем бы вам понадобилось выгораживать того, кто вас же чуть не убил?

— Вот именно! Не понимаю…

— Я тоже, сеньор, я тоже… Так вы приняли французское подданство, не правда ли?

— Да.

— А в Севилью приехали…

— Во-первых, я хотел провести здесь Святую неделю, а во-вторых, вспомнить детство.

Фернандес встал, и я последовал его примеру.

— Что ж, сеньор Моралес, надеюсь, ваше пребывание у нас закончится лучше, чем началось… Счастлив был с вами познакомиться и искренне желаю, чтобы нам больше не пришлось столкнуться — по крайней мере на профессиональной почве… А так, если вам вздумается меня повидать, — не стесняйтесь, я всегда с огромным удовольствием вас приму.

Да, тут нечего строить иллюзии — Фернандес потеряет интерес к моей особе далеко не так скоро, как мне на мгновение показалось. Мое поведение его, несомненно, заинтриговало, а интриговать полицию я бы никому не посоветовал.

Агент ФБР на задании рано или поздно начинает мучительно раздумывать, по каким бредовым, необъяснимым причинам он избрал такую работенку. Клянусь вам, что, гуляя по городу, в толпе, когда любой прохожий может молниеносно выхватить нож и отправить вас к праотцам самым отвратительным образом, хочется выдрать себе все волосы от одной мысли, что другие, ничуть не хуже оплачиваемые государственные служащие в это время спокойно возятся с бумажками и болтают с приятелями, порой поглядывая на часы и соображая, что через несколько минут смогут вернуться домой, к спокойно ожидающим их женам и детям — уж их-то малыши твердо знают, что папе ничто не помешает прийти ни сегодня, ни завтра… Терпеть не могу подобных размышлений — они меня угнетают. Обычно в таких случаях я стараюсь переключиться на воспоминания о Рут. Это своего рода противоядие, поскольку, думая о своей загубленной любви, я начинаю лучше относиться к работе. Будь я нормальным чиновником, вряд ли смог бы спокойно возвращаться по вечерам домой, зная, что Рут живет с другим всего в нескольких кварталах от моего дома. Я бы просто-напросто сдох от тоски. А потому в конечном счете очень возможно, что мое гнусное ремесло охотника за бандитами — своего рода лекарство от несчастной любви. Я очень любил Рут и, когда ее отнял Алонсо, хотел умереть, как мальчишка от огорчений первой любви. Но в том-то и дело, что Рут была моей первой любовью. До того мне приходилось так туго, что на романтические грезы не оставалось ни времени, ни сил. И Рут стала для меня Избранницей, той, с кем мне предназначено строить будущее, но вдруг явился Алонсо и…

Обычно, стоит мне подумать о Рут, ставшей теперь просто сестрой, сердце сжимается от горечи, но сейчас, поднимаясь по Сьерпес, я не испытываю ничего подобного. Интересно, почему — из-за убийц Лажолета или же потому, что сегодня вечером у меня свидание с Марией дель Дульсе Номбре? Что за красавица эта Мария! И мы с ней — одной крови… Я не сомневаюсь, что, полюби меня Мария, все Алонсо на свете могли бы увиваться вокруг нее без всякого ущерба для нашей любви. Эй, Пепе, дружище, ты соскальзываешь на очень опасную дорожку! Разве можно думать о любви, когда ты заперт в городе, где какие-то неизвестные твердо решили тебя убить!