Красное платье - Алла Осипова

Я осталась совсем одна: без отца, без мужа, без денег, с двумя пожилыми больными женщинами и пятимесячным ребенком. Это положение было неожиданным для меня, я, к своему ужасу, поняла, что мама и бабушка ничего не могут решить, они ждут решений и действий от меня. И еще: они все время хотят есть. Все.

Я решила обратиться в райсобес. Должны же власти войти в мое бедственное положение и помочь мне и моему ребенку? В нужный день привела себя в порядок, нарядила Богданчика в связанный мной собственноручно ярко-желтый комбинезончик с эффектной аппликацией в виде Дональда Дака. Собрала все документы и вместе с Богдашкой приехала в райсобес. Оставить я его не могла, потому что он требовал еды каждые три часа. Очень решительно настроенная вошла в заветную комнату, проведя перед коричневой обшарпанной дверью больше двух часов в очереди. Богданчик проснулся и радостно шевелился внутри кенгуру на моем животе. Инспекторша сидела за столом, перебирала бумажки и что-то жевала. Она даже не подняла голову, когда мы вошли. Я с ребенком робко присела напротив нее на ободранный стул и кратко описала ситуацию. Я просила совета и просила назначить нам повышенное пособие, так как отец ребенка пропал без вести. Инспекторша пристально посмотрела на меня водянистыми глазами, и острый ее подбородок дернулся.

— Сначала докажите, что ваш муж-иностранец не платит вам алименты, а потом мы будем принимать решение о повышенном пособии. А то, может быть, он очень даже вам платит и вы просто хотите ограбить государство. Смотрите, какая у вас красивая одежда на ребенке, небось папаша-фирмач привез… И вообще, надо было за нормального русского парня выходить, а то найдут себе всяких негров — и мучайся тут с их детьми…

Я окаменела. Я ожидала всего, но только не таких слов. Почувствовала себя униженной, слезы брызнули из глаз. Как она может так обижать людей, кто ей дал право?

— Мой муж — не негр! А если бы и негр! Зачем, зачем вы так ненавидите меня и моего ребенка?! За что?! Я разве из вашего кармана эти деньги прошу? Вы — просто пипетка, которая хочет стать клизмой, вот так! — крикнула я.

Богдан искривился, сморщил губешки и оглушительно заорал на весь райсобес. Я пулей вылетела из кабинета. Разрыдалась в коридоре. Инспекторша вышла вслед за мной, вся в красных пятнах, сердито захлопнула дверь и удалилась в глубь коридора, гневно цокая высокими каблуками. В коридоре меня стали успокаивать старушки.

— Да ты не плачь, милая, не плачь. Эта Хасимова всех женщин с детьми ненавидит, потому что одинокая, незамужняя. Бездетная… Каково ей каждый день на детишек-то смотреть? Успокойся, ты лучше ей принеси что-нибудь, подмажь чуток, коробочку конфеток, баночку шпрот, она все сделает… и ребеночка лучше победнее одень, сама оденься погрязнее, так лучше получится, без гордыни, без гонору, — приговаривала опытная старушка из очереди.

Я поблагодарила старушку и твердо решила больше никогда не появляться в райсобесе. Никогда, даже если мы все будем умирать от голода.

Мы бедствовали. Бабушка и мама продали за бесценок все, что смогли, — свои скромные колечки, которые им дарили на юбилеи, старинные тарелки кузнецовского фарфора, антикварные книги, картины, папины марки и монеты. Продавать было очень тяжело. Единственное из ценных вещей, что осталось неприкосновенным, — старинные, родовые иконы. На них никто не мог поднять руку. Они будут с нами. Наш маленький кораблик сильно накренился и почти собрался пойти ко дну. Мы, конечно, могли бы попросить помощи у внезапно разбогатевших на волне перестройки родственников с непомерными, шальными деньгами или у неожиданно поднявшихся хороших знакомых, но гордость или, может быть, отсутствие привычки просить не давали возможности это сделать. Я поняла, что надо рассчитывать только на себя.

Я сама буду зарабатывать. Переводчицей, официанткой, дворником, кем угодно, только чтобы платили хорошо и работать неполный день, не бросать же Богдана! Мама и бабушка обзвонили всех своих знакомых и — о, удача!

Меня по большому блату пристроили уборщицей в совместное предприятие, СП. Там платили очень хорошие деньги — целых пятьсот рублей! Это было в два раза больше, чем получали врач и учитель в те годы.

…Однажды начальник Сергей позвонил мне около семи часов вечера и предложил заработать пятьдесят долларов. Для меня это было роскошное предложение. Надо было всего лишь помыть посуду и убраться в мастерской у одного художника после большого сборища. Я слышала накануне в офисе отрывки разговоров о том, что американцев повезут в мастерскую к Жене Терлецкому и там планируется грандиозная попойка. Помыть посуду и убраться за целых пятьдесят долларов? Это же сущие пустяки! Немедля я дала согласие и, покормив впрок сонного Богдана, быстро отправилась в путь.

Всю дорогу до дома художника планировала, на что потрачу пятьдесят долларов. Прежде всего куплю теплый комбинезон для Богдана, потом — бабушке — новые очки, потому что старые разбились, и пару баночек йогурта в «Айриш-хаусе». Может быть, там я куплю и теплый комбинезон для Богданчика, если будет стоить не очень дорого. Маме нужны лекарства. Мне срочно нужно купить самые дешевые, но теплые сапоги. Хватит ли пятидесяти долларов?

Наконец, пребывая в мучительных экономических расчетах, добрела до мастерской художника.

Мастерская находилась в старом здании недалеко от английского посольства. Дом выглядел странно, я долго жала на обшарпанную кнопку старого звонка рядом с дверью в темной подворотне. Никто не открывал, не чувствовалось никакого движения, я уже собралась уходить, непроизвольно тяжело вздохнув. Пятьдесят долларов уплывали из моих рук.

Но тут тяжелая дверь с пронзительным скрипом широко распахнулась, на пороге появился заспанный всклокоченный мужчина лет сорока.

— Ты кто? — спросил он, икнув.

— Я от Сергея Острейковского, убраться у вас.

— Ха! Оба-на! — Хозяин дома оживился, протер глаза для верности и поправил пояс от халата на своем животе. — Я думал, он мне сухонькую старушку пришлет, а он молодушку пригнал… Ну проходи, беби, располагайся. — Хозяин впустил меня внутрь мастерской, захлопнул тяжелую дверь с добрым десятком замков. — Гоу! Зырь, вон там — посуда, везде пол помоешь, мусор выкинешь — и от винта. Усекла? А я еще пойду докемарю.

Хозяин ушел, шаркая тапками, куда-то в глубь мастерской, а я с любопытством осмотрелась по сторонам.

Передо мной была настоящая мастерская художника. Она представляла собой одно огромное, метров в триста, помещение, отгороженное кое-где шкафами и огромными подрамниками. Все стены были увешаны картинами, пахло масляной краской, растворителем, пылью. На крошечной кухне со ржавой раковиной и таким же краном высилась гора посуды, уже изрядно постоявшей, судя по запаху. Под столом нестройными рядами стояли шеренги разномастных бутылок.