Мраморный рай - Сергей Кузнецов

— Плохо? — спросила подошедшая бригадирша Женя. Полина через силу кивнула. — Сама до дома дойдешь, иди провожатых выделить?

— Не надо… — пробормотала Полина. — Я сейчас… Оклемаюсь маленько и работать…

— Да ладно уж, — грубовато-ласково сказала бригадирша, — работница. Наработаешь еще, успеешь… Иди домой, потихоньку только.

Полина поблагодарила и медленно, с остановками, побрела к себе.

Денис только что вернулся с занятий, с аппетитом уплетал холодную вчерашнюю картошку, принесенную отцом из общей столовой, посыпая солью, закусывая маленькими кусочками черного хлеба и запивая чаем, подсластив его самую малость: таблетки сахарина в семье берегли.

Полина легла, вытянулась и замерла, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не застонать и чувствуя, как внутренности сворачивает жгутом.

— Мама, — позвал Денис. — Ты как?

— Да… ничего, — с усилием ответила она, быстро и незаметно вытирая слезы, катящиеся по щекам. — Немного спину потянула на работе… Папа… не возвращался?

— Я не видел, — сын доел, аккуратно вытер и убрал посуду, достал из сумки книгу и залег на постель, угнездился рядом с матерью, на Сергеевом месте. — Он пошел наверх?

А Денис ведь не слышал о том, что умер Иван Трофимович, а следовательно, не мог знать и что Сергей сегодня в похоронной команде. Полина всегда поражалась проницательности сына — впрочем, это было не самое удивительное из его качеств.

— Может быть, куда-то недалеко… Наверняка, пустяковое задание…

Денис кивнул, и у Полины возникло отчетливое ощущение, что сын знает гораздо больше, чем говорит.

— Мама, — попросил Денис. — А расскажи, как вы познакомились с папой.

— Ну, ты ведь знаешь, — улыбнулась Полина через силу.

— Я люблю эту историю…

Полина кивнула, былинным тоном завела рассказ. Это была и ее любимая история тоже; самое главное и самое светлое воспоминание о канувшем мире, о сгинувшей жизни, об оборванной молодости. Майский день, когда они познакомились с Сережей. Теплый ветер вдоль Варварки, приятная тень под фронтоном Ленинской библиотеки, нетрудный груз пыльных книг в руке, очередь из щебечущих студентов… Симпатичный парень… Мгновенное чувство: это он. Это навсегда.

Ее вдруг начало клонить в сон; боль медленно отступала, и Полина быстро отключилась, спала около часа без сновидений, а проснувшись — так же внезапно, как заснула — почувствовала себя отдохнувшей, будто проспала несколько часов. Она не могла бы сказать уже, где закончился ее рассказ сыну, а где начался лег-кое, волшебное сновидение.

Боли не было.

Полина оглядела комнату. За столом, при свете свечи, Денис что-то писал в тетради, высунув от усердия кончик языка: делал домашнюю работу. Все повторяется, подумала она. Полина очень хорошо помнила себя в этом возрасте. Она хотела сказать сыну, чтобы был поаккуратнее и повнимательней, но Денис вдруг отвлекся, посмотрел на нее и улыбнулся — так, что ей расхотелось делать ему замечание.

Отхлебнув суррогатного чая, она отправилась в медицинский блок.

В палате раненого было тихо. Мужчина по-прежнему лежал на спине, укрытый простыней: то ли спал, то ли был без сознания. Полина быстро собрала постель покойного Ивана Трофимовича, чтобы отнести в стирку, а потом стала под-метать пол. Убралась у покойного, перешла к раненому…

Вдруг каменная лапа легла ей на плечо.

Полина вздрогнула и выпрямилась.

Раненый смотрел на нее снизу вверх спокойно. Глаза у него были темные.

— Где он?

— Кто?

— Старик из соседней палаты.

— Умер, — сказала она. — Ночью.

— И куда его?

— Наверх, — осторожно ответила Полина, делая шаг назад.

— Жалко, там сожрут…

Он замолчал и стал смотреть в сторону.

— Ваше имя Макс? — спросила Полина.

Он кивнул.

— Максим?

— Макс, — сказал он жестко. — А чай в прошлый раз вы мне так и не сделали.

— Как вы себя чувствуете?

Он снова посмотрел на нее.

— Живой я. Добро это? Добро…

Владимир Данилович, с автоматом наперевес, выбежал из церкви. Миша жался к стене храма и дрожал. Дуло его автомата было нацелено в низкое глухое небо. Шел густой крупный снег, и за его завесой ничего не было видно.

— Что произошло? — закричал Владимир Данилович. — Привидение?

Тот нечленораздельно промычал что-то и ткнул пальцем вверх.

— Не оставляй его здесь, — сказал подошедший Сергей. — Не думаю, что ему почудилось…

Владимир Данилович с раздражением дернул плечом и махнул рукой, давая Мише команду следовать за собой.

Они вернулись в храм и взялись за работу. Два тела были снесены вниз, в ледяной подвал. Отец Серафим прочел над ними молитву.

Вернувшись наверх, Сергей подошел к потемневшей, потрескавшейся от времени иконе Сергия Радонежского. Глаза святого взирали строго, но милосердно; лицо его было благообразно и чисто. Правую ладонь со скрещенными пальцами преподобный держал на уровне груди, в левой, видневшейся из-под накидки, был какой-то свиток.

Молитв Сергей не знал, в церковной символике не разбирался. В разговорах с отцом Серафимом, который был его моложе на двенадцать лет, Сергей религиозных тем не касался почти никогда.

Сергей осторожно достал из-под защитного костюма тоненькую короткую свечку, не очень умело сделанную недавно сыном: сложенная втрое черная нитка, облепленная заботливо собранным воском с большой домашней свечи. В кармане брюк нашелся коробок с парой спичек, которые производили в колонии. Капнув воском, он вставил свечку в гнездо проржавленного, покосившегося большого подсвечника, подержал пару секунд, чтобы прикипело. Тонкое пламя горело ровно, без треска и колебаний.

Сергей постоял несколько минут, неловко перекрестился на икону, поклонился, попросил прощения и здоровья для жены и сына. Кинул взгляд на лежащего под саваном Ивана Трофимовича.

— Пожара не будет? — спросил Марат, указывая на свечу.

— Не будет никакого пожара, — убежденно ответил за Сергея отец Серафим. Он быстро надел капюшон со шлемом, затянул лямки.

Пора было возвращаться.

— Оружие держать наготове, — сказал на выходе Владимир Данилович. — Марат, ты с отцом Серафимом. Идем кучно, не отставать, не зевать по сторонам. Скоро начнет смеркаться. Все, парни, ходу.

Сергей с порога оглянулся на Сергия Радонежского. Почему-то хотелось остаться в церкви еще чуть-чуть. Ничего. Скоро, вдруг подумал Сергей, и меня сюда принесут. Меньше года осталось. Будет еще лето, наверное. Сюда, а потом в подвал.

— Папа идет, — сказал Денис, не отрываясь от тетради.

— Что?..

Полина подняла голову: она штопала рубашку сына. Макс в медблоке заснул, а к ней снова пришла боль. И она вернулась домой, к сыну.

— Ты откуда знаешь?

— Мам, не волнуйся, с ним все в порядке. Опасность была, но обошла его стороной.

Она давно заметила эту странность сына среди прочих: отвечать не на поставленный вопрос (тем более, когда ему не хотелось на него отвечать, или было неинтересно давать ответ на сказанное словами, или он боялся, что взрослые не поймут), а сразу на следующий, еще не высказанный. Полина знала, откуда у сына эта способность, равно как и другие и… не то чтобы побаивалась их, но относилась… настороженно. За столько лет пора бы привыкнуть. Но давалось это привыкание непросто.

— Встречать пойдем? — спросил Денис.

Найти бы силы, подумала она.

Мужчин, возвращавшихся из рейдов наверх, обязательно встречали. Люди толпились в коридоре напротив выхода из раздевалки, совмещенной с оружейной комнатой (арсеналом) и помещением, в котором костюмы радиационной защиты проходили химическую обработку. В основном здесь собирались родственники и детвора, не занятые в это время уроками, реже — военные, еще реже — чиновники из Совета. Сюда и пришли Полина с Денисом.

Первым дверь раздевалки отворил отец Серафим. Был он в гражданской одежде, бледный. К нему подбежала восьмилетняя дочь Лиза — худенькое создание с серьезным личиком. Лиза с Денисом приятельствовала, но Полина давно обратила внимание, что играм и веселью дети предпочитали молчаливое чтение книжек.

Лиза обняла отца и прижалась к нему, тот погладил ее по голове. Ее мама умерла с год назад, несколько месяцев отец и дочь жили вдвоем, а потом их уплотнили Альбиной, пятидесятилетней поварихой, долгие годы скитавшейся по подвалам и бомбоубежищам окрестных населенных пунктов. Альбина прибилась к одному из караванов, дошла до колонии и упросила оставить ее.

Лиза первые недели игнорировала женщину, продолжая тосковать по матери. Да и Серафим, несмотря на свое человеколюбие и смирение, относился к жиличке без симпатии. Но со временем и отец, и дочь привыкли к тетке Але и даже полюбили ее. Альбина была человеком добрым, открытым и работящим, для каждого у нее находилось теплое слово. В Лизе Альбина души не чаяла. Они и сейчас пришли вдвоем.