Волчья ягода - Элеонора Гильм

– Побежал снеговой,

Побежал озорной,

По двору, по улице,

Мимо нас и куриц!

У-ух![19]

На последнем выкрике каждый должен был перескочить ручей и оказаться на противоположном берегу. После громкого Илюхиного «У-ух» тут же поднялась возня: мальчишки пихались, не давали друг другу перескочить, девчонки визжали со страху. Ванька упал в ручей, промочив порты, Зойку кто-то – в сумятице не разберешь – ударил по руке, и она причитала:

– Отцу пожалуюсь, он вам покажет. Он вогненный бой[20] принес. Покажет вам!

– Ручеек-то узкий, в два локтя, – ерепенился Илюха с противоположного берега, скаля острые белые зубы. – Как не перепрыгнуть?

Восьмилетний Кузька, сын Феклы и покойного пьяницы Макара, приземлился проворно и ходил по бережку гоголем.

– Молодец я красный-прекрасный. Всех я ловчей. Всех я умней. Вот брат Ефим приедет, мне сапоги справит с каблуками, не угонитесь, – похвалялся он, обтирал о сухую траву дырявые поршни.

– Я сапоги твои заберу, тебе они, голодранцу, без надобности. – Илюха перескочил через ручей и показал кулак Кузьке.

– Я в лес до ветру схожу, – сказал тот и скрылся в кустах ивняка.

Нютка Ветер перескочила, как кошка, ловко приземлившись на две ноги, да потеряла равновесие и упала прямо в жидкую грязь.

– Ты чего ж, нескладешка такая, – глумился Илюха.

Он поднял девчушку, легонько щелкнул по макушке.

– Дальше играть будем, – пискнула она.

Детвора продолжала игру: до одурения перескакивали ручей, смеялись, барахтались в грязи.

– А Кузьма где? Почему не вернулся? – вспомнил Илюха. Никто рыжего мальчонку не видел.

Все отчего-то расстроились и собрались по домам.

– Рыжая Нюра, уведи малышню, – велел Илья, и Ульянкина дочь скривилась, но спорить с заводилой не стала.

Зоя хныкала, баюкала ушибленную руку, Нюта Ветер и Нюра Федотова шли молча, с недоверием косясь друг на друга. Почти тезки, Сусанна и Анна, они не испытывали приязни друг к другу. Старшая, Нюра, Ульянкина дочь, раздражалась, когда мелкая Нюта лезла к ней с играми и тряпичными куклами. Пары окриков хватило, чтобы Аксиньина дочь затаила обиду и перестала донимать Рыжую Нюру.

– Больно тебе, Зоя? – Нюта взяла за руку девчушку.

– Больно, – шмыгнула Зойка.

– Пошли ко мне, матушка даст тебе мазь – в два дня все пройдет.

– А моя мать про твою говорит: ведьма она, колдует и с чертом знается. Не пойду к тебе, еще порчу наведете на меня.

– Мать твоя злая. Вечно гадости про всех говорит.

Зойка не вступилась за родительницу, Зою-старшую, вздохнула:

– Злая! Недавно так меня отхлестала, что я сидеть не могла. Кур покормить забыла.

– Эй, мелкота, – суетливо махнул рукой Никашка и благодушно улыбнулся, чего отродясь за ним не водилось.

Он тащил из леса кожаный мех[21] и сгибался под его тяжестью. Березового сока набрал, жадюга?

Девчонки помахали в ответ, а Нюта остановилась и долго смотрела вслед мужику.

– Что столбом встала? – возмутилась Рыжая Нюра. – Сока березового захотела? Иль втюрилась в Никашку?

Нюта Ветер молчала, только крутила в руках замусоленный конец старого материного платка, надежно укутывавшего ее голову, грудь и спину.

К вечеру явился встревоженный Тошка: пропал Кузьма, Феклин сын. Как ушел в лес до ветру, так и не явился обратно. Фекла бегала по деревне, причитала: «Сынка мой, сынка». Но вопли ее оставались без ответа. Все парни и мужики снарядились искать Кузьму в окрестных лесах. Мальчонка как в воду канул.

На следующее утро открылась неприглядная правда.

Еловская детвора спозаранку бегала по берегу Усолки, выпросив часок на сбор березовых и сосновых почек – первейшего средства при весенней бескормице. Илюха, самый длинноногий и старший, опередив всех, мчался быстрее ветра вдоль водной глади по узкой кромке берега.

Увидев что-то страшное, он закричал, словно полоумный, споткнулся, упал, чуть не коснувшись того, что лежало на камнях. Три ворона, которых оторвал он от сытной трапезы, взлетели, подняв ветер мощными чернокрыльями.

– Илюха, ты чего как маленький орешь? – Ванька Петух первым догнал брата, согнулся, ловя воздух. – Чего… – и оборвал сам себя, всматриваясь в неопрятную кучу мяса и тряпья.

– Ты девок останови, не надобно им видеть, – попросил Илюха.

– И что тут у вас? – Павка, Прасковьин сын, не удержался на скользкой земле, что пропитана была не только влагой, но человечьими соками.

Он упал прямо на кучу расклеванного воронами мяса. И закричал от ужаса, не в силах понять, принять, что еще вчера кости, лоскуты кожи и выклеванное мясо были озорным и веселым Кузькой. Павку вывернуло наизнанку, и долго еще утробу сотрясали позывы, и явил он на свет кашу и хлеб, съеденные утром.

Нюту и Зойку близко к покойнику не пустили, берегли. Илюха решил остаться возле него, чтобы стеречь от голодных воронов. Ни Ванька, ни Павка не согласились сидеть на берегу, слишком большой ужас внушал им мертвый Кузька.

– А можно я тут посижу? – пискнула Нюта Ветер.

– Вечно ты учудишь, – сказала Зойка и отвернулась от подруги.

– Нютка – девка, какой с нее толк? – хмыкнул Павка.

– Девка – не девка, а рыгал здесь ты.

– Так я прямо в него, я весь… – Павка глядел на свою рубаху и порты в коричневых пятнах и чувствовал запах мертвечины, смешанной с его собственной рвотой.

– Оставайся, Нюта, коли не боишься, – разрешил милостивый Илюха.

– Я с тобой не боюсь, – ответила та, и лучших слов для Ильи, сына Семена, было не найти.

Дети подняли шум в деревне.

Тошка, Георгий Заяц, Никашка и растрепанная Фекла прибежали к берегу Усолки, уложили Кузьку на рогожу и вернули в родную деревню.

Кто сгубил невинного Кузьку, рыжего весельчака, бесхитростного мальчишку? Мужики долго судили-рядили, вспоминали плоть, что клочьями висела на костях, словно порезанная острым ножиком, и сошлись на том, что злодеи-людоеды подстерегли Кузьку и утолили голод. Грех поедания человечьей плоти расцвел на Руси в годы бедствий и никого не удивлял… Но тем страшнее было видеть сейчас, после победы над лихом и ляхами, подобное злодейство.

Кузьму схоронили, и родители перестали выпускать со двора детей без пригляда взрослых. Нюта долго еще просыпалась со страшными криками, и мать успокаивала ее, отпаивала травами, и Илюха Петух еще пуще возненавидел воронов и гонял их камнями, безжалостно расправлялся с зазевавшейся птицей. Скоро у него скопилась гора длинных черных перьев, которые он выменивал на всякие нужности у еловских мальчишек.

* * *

На Пасхальную седмицу[22] Еловая гуляла, вытащив из закромов последние запасы скоромного. О блинах никто не вспоминал, но ржаные и ячменные коврижки с истолченными побегами лебеды и крапивы красовались на каждом