Мои воспоминания об Императоре Николае II-ом и Вел Князе Михаиле Александровиче - Ю Данилов

- А Вы какого мнения, обратился Государь к моему соседу Генералу Савичу, который видимо с трудом сдерживал душивший его порыв волнения.

- ...Я я... человек прямой,... о котором Вы, Ваше Величество, вероятно слышали от Генерала Дедюлина (Бывший Дворцовый Комендант, личный друг Генерала С. С. Савича), пользовавшегося Вашим исключительным доверием... Я в полной мере присоединяюсь к тому, что доложил Вашему Величеству Генерал Данилов...

Наступило гробовое молчание... Государь подошел к столу и нисколько раз, по-видимому не отдавая себе отчета, взглянул в вагонное окно, прикрытое занавеской. - Его лицо, обыкновенно малоподвижное, непроизвольно перекосилось каким то никогда мною раньше не наблюдавшимся движением губ в сторону. - Видно было, что в душе его зреет какое то решение, дорого ему стоющее!...

Наступившая тишина ничем не нарушалась. - Двери и окна были плотно прикрыты. - Скоре бы... скорее кончиться этому ужасному молчанию!...

Резким движением Император Николай вдруг повернулся к нам и твердым голосом произнес:

- Я решился... Я решил отказаться от Престола в пользу моего сына Алексея... При этом он перекрестился широким крестом. - Перекрестились и мы...

- Благодарю Вас всех за доблестную и верную службу. - Надеюсь, что она будет продолжаться и при моем сыне.

Минута была глубоко-торжественная. Обняв Генерала Рузского и тепло пожав нам руки, Император медленными задерживающимися шагами прошел в свой вагон.

Мы, присутствовавшие при всей этой сцене, невольно преклонились перед той выдержкой, которая проявлена была только что отрекшимся Императором Николаем в эти тяжелые и ответственные минуты...

***

Как это часто бывает после долгого напряжения, нервы как то сразу сдали... Я как в тумане помню, что, вслед за уходом Государя, кто-то вошел к нам и о чем то начал разговор.

- По-видимому, это были ближайшие к Царю лица... Все были готовы говорить о чем угодно, {232} только не о тот, что являлось самым важным и самым главным в данную минуту... Впрочем, дряхлый граф Фредерикс, кажется, пытался сформулировать свои личные ощущения!.. Говорил еще кто то... и еще кто то... их почти не слушали...

Вдруг вошел сам Государь. - Он держал в руках два телеграфных бланка, которые передал Генералу Рузскому, с просьбой об их отправке.

Листки эти Главнокомандующим были переданы мне, для исполнения.

- "Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родимой матушки России. - Посему я готов отречься от Престола в пользу Моего Сына, с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего - Михаила Александровича".

Такими словами, обращенными к Председателю Госуд. Думы, выражал Император Николай II принятое им решение.

- "Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от Престола в пользу моего Сына. - Прошу всех служить ему верно и нелицемерно", осведомлял он о том же своего Начальника Штаба телеграммой в Ставку.

Kaкие красивые порывы, подумал я, заложены в душе этого человека, все горе и несчастье которого в том, что он был дурно окружен!..

***

Было около четырех часов дня, когда мы выходили из вагона. - На дебаркадере Генералу Рузскому была подана присланная из штаба телеграмма о совершенно неожиданном для нас приезде в тот же день вечером из Петрограда двух видных членов Законодательных Палат члена Государственного Совета - А. И. Гучкова и члена Госуд. Думы В. В. Шульгина. - С какой миссией едут они к нам во Псков? Мысль об этом осложняла обстановку и нам казалось, что прежде чем на что либо решиться бесповоротно - осторожнее было выждать прибытия упомянутых лиц.

Под влиянием таких соображений, Генерал Рузский вернулся в вагон к Государю, который, одобрив сделанный ему доклад Генерала Рузского, повелел задержать отправку по назначению заготовленных телеграмм.

В ожидании прибытия депутатов из столицы, я возвратился к себе в штаб; Главнокомандующий же решил остаться в своем вагоне на вокзале.

В штабе меня буквально разрывали на части; поминутно вызывали к аппарату из Ставки, где видимо очень тревожились неполучением определенного решения.

В этот период времени из Могилева от Генерала Алексеева был получен проект Манифеста, на случай, если бы Государь принял решение о своем отречении, в пользу Цесаревича Алексия. Проект этого Манифеста, насколько я знаю, был составлен Директором {233} Дипломатической Канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н. А. Базили, по общим указаниям Генерала Алексеева.

По получении проекта манифеста я немедленно отправил таковой Генералу Рузскому в его вагон.

***

Около 10-ти часов вечера я получил известие о скором прибытии поезда с ехавшими к нам депутатами и потому отправился снова на вокзал.

Я нашел Генерала Рузского в его вагоне выслушивавшим доклад Коменданта города Пскова. Последний только что получил сообщение, впоследствии оказавшееся ложным, о движении со стороны Луги по шоссе на Псков броневых автомобилей с солдатами, принадлежавшими к Лужскому гарнизону.

Надо сказать, что разного рода тревожным слухам в то время не было конца, почему к ним и надлежало и общем относиться с большою осторожностью. - Тем не менее вышеупомянутое известие, в виду перехода Луги на сторону восставших и нахождения на ст. Псков Императорского поезда, очень взволновало всегда спокойного Главнокомандующего и он тут же отдал ряд распоряжений об остановке этих автомобилей силою, не допуская до Пскова.

Покончив с этим делом, Генерал Рузский сообщил мне, что им отдано распоряжение о передаче ожидаемым депутатам просьбы пройти к нему в вагон, прежде представления Императору, дабы предварительно осведомиться "с чем они приехали"; затем он рассказал мне все, что произошло в мое отсутствие.

- Обдумывая наедине еще и еще раз положение, сказал мне Н. В. Рузский, и приняв в соображение, что сюда едет В. В. Шульгин (слывший у нас всегда убежденным и лояльным монархистом), мне пришла в голову мысль - не повернулись ли дела в столице таким образом, что отречение Государя явится ненужным и что страна окажется удовлетворенной созданием ответственного Министерства.

- Это прежде всего доказывает правильность Вашего совета Государю - не отправлять телеграмм об отречении до беседы с ожидаемыми депутатами, ответил я.

- Да, но мне думается, что в Царском поезде происходят какие то колебания в этом отношении. Я вижу это из того, что Государь присылал ко мне Нарышкина (Один из Флигель-адъютантов Императора Николая II) взять назад отданные мне временно на хранение телеграммы.

- Как же поступили Вы, Николаи Владимирович? - спросил я.

- Я сказал Нарышкину, что буду по этому поводу с личным докладом у Государя и затем действительно прошел в вагон к Его Величеству. - Государь объяснил мне свое требование о возвращении телеграмм его настоятельным желанием не отправлять таковые впредь до нового распоряжения. - Я успокоил его в этом отношении и телеграммы {234} остались у меня. - Но в этом эпизоде, добавил Генерал Рузский, я усмотреть наличие в Царском вагоне каких то новых колебаний...

Только впоследствии мне пришлось узнать, что Государь в этот период дня долгое время совещался с Лейб-Хирургом Профессором С. П. Федоровым о здоровье своего сына.

Получив новое подтверждение о неизлечимой болезни Цесаревича Алексея, Государь Император видимо тогда же решил изменить характер своего отречения и отказаться от Престола не только за себя, но и за сына; Генералу Русскому он однако о своем новом решении не сказал ни слова.

***

Чрезвычайно живо описывается в некоторых воспоминаниях тот, скажу "подсознательный" процесс, который в конце концов вылился в определенную мысль о неизбежности немедленного отречения от престола Императора Николая.

Однако, авторы этих воспоминали ошибаются, когда говорят, что мысль эта была впервые оформлена не в столице, а в Ставке, и при этом называют, в целях обвинения, имя Генерала Алексеева,

Из приведенного выше мною рассказа видно, что уже в ночь на 2-ое марта Председатель Государственной Думы, во время своей беседы с Н. В. Рузским, определенно затронута династический вопрос. - Что же касается Генерала Алексеева, то последний лишь присоединился к мысли, высказанной по этому вопросу М. В. Родзянкой, и передал ее на заключение Главнокомандующих фронтами в телеграмме того же 2-го марта, но отправленной из Ставки, как мною уже отмечалось, лишь утром названного числа.

Я не думаю, чтобы почин в вопросе об отречении мог иметь какое либо решающее значение, ибо мысль о неизбежности такового отречения зарождалась у массы людей, и притом у части их - задолго даже до возникновения сейчас описываемых событий. Вытекала же она из оценки ими реальной обстановки того времени И если я счел необходимым остановить на данном обстоятельстве внимание моих читателей, то лишь в интересах исторической точности хода событий.