Шум пройденного (сборник) - Михаил Жванецкий

Значит, всё правильно, говорит народ, всё правильно, значит, классная тётка, умница.

Зачем ей эта бодяга: портки стирать, заначки разыскивать.

А главное, братцы, она ж больше любого мужика имеет – на хрена ей этот дилижанс.

Наш мужик никогда не жил хорошо, и нечего начинать.

Что он ей принесёт, если у себя украдёт по дороге?!

Одно яйцо снесёт, одно – зана́чит.

И даже если он не алкоголик, а всё равно зарядку небольшую, зарядку с утра себе даёт для румянца на носу, лёгкого такого румянца.

Зачем ей этот перегар в постели? Верно? Мужики?

Да она ж за одну вот эту арию «Пять минут», ну сколько она поёт эти «Пять минут»? Ну, три минуты от силы – так она за три минуты этих «Пяти минут» оденет любого мужика вот этого, с двух вокзалов в безрукавке и галстуке.

Ты ж видел, что она ему в тюрьму везла!

А если она вечер даст во Дворце, ему за сто ночей не рассчитаться!

Не, ребята, она одна правильно.

И не замужем она правильно – всех нас не прокормишь.

А лично для себя, для себя лично, так любой вот этот боди-культурист – это наглядное пособие по мужскому устройству – за честь сочтёт у ней в ногах мурлыкать.

Сейчас она вот это шоу поёт с Борей Моисеевым. Ну, Боря спокойный, это он днём шумный, а так он спокойный.

И шоу у него тоже спокойное, она и поёт с ним.

Вообще, говорит народ, сейчас умная баба – не редкость.

Умный мужик попадаться перестал.

Да, прекратил гнездоваться в наших краях.

Часть вывели, часть вымерли, часть в эмиграции, часть в коммерции и большая часть в импотенции.

И уже оттуда машут, чем там осталось, мол, прощайте, бабоньки!

Ну, тётки покрутились-покрутились и давай сами искать: кто – в бизнес, кто – в фитнес, кто мужа – на внутрисемейном содержании.

Он там у неё оформлен, допустим, факсом или автоответчиком.

Для слабых мужских мозгов это уже что-то.

Так что жизнь свою она распределила правильно.

И что касаемо таланта, то она такая, какая захочет, и ты будешь таким, каким она захочет, таким, каким она скажет.

А она скажет, она обязательно скажет.

Не важно, кем ты был.

Важно, кем стал.

Когда мне говорят:

– Вы еврей, еврей.

Я говорю:

– Иисус Христос тоже был евреем. А кем стал!

– А так, – сказал он, – я в нашей жизни, – сказал, – таких больших крупных проблем уже не вижу. Мелочи, конечно, есть. Но крупных таких недостатков я уже не вижу. Мальчик, где здесь окулист?

Все мы гордимся своей популярностью, как гордится туалет на людном перекрёстке своей посещаемостью.

Вы представляете, если б его не было?

Хорошо, что в нужном месте в нужное время…

А качество?

Посовещаемся…

Субботник

Позвольте мне сказать о вашей дисциплине, господа-товарищи.

Две недели назад мы говорили о субботнике.

Договорились.

Условились на сегодня.

Но многие из вас сегодня не пришли.

Что значит – вы не знали?

Но мы-то пришли.

От кого мы узнали?

От меня!

Горечь и стыд.

Стыд и горечь.

Заготовлено сто лопат.

Грабли, тачки пять пар, то есть пять штук ручного толкания и три штуки двойного волочения.

Но мы-то пришли трое.

Я обращаюсь к тем, кто не пришёл.

Не обижайтесь: лопаты и тачки будут ждать вас столько, сколько нужно, то есть всю жизнь.

Даю слово, что каждая лопата найдёт себе хозяина.

Не обижайтесь.

Мне дома тоже говорили: куда идёшь, там никого не будет.

Я не поверил.

Я сказал: будет там – один будет – это я.

Но нас трое.

Даже Илья-инвалид-сердечник что-то там сгребает.

Поговорим послезавтра.

В чёрный понедельник.

Обращаюсь к тем, кто пришёл.

Я всех зову и угощаю.

Остальные, как черви, польют территорию потом и слезами.

Хрена что вы здесь заработаете в помещении.

Только во дворе вверенного мне предприятия.

И тебе говорю, Анжела, которой нет.

По́том умоешься, косметика по ногам потечёт.

И ты, Галина, мать двоих или не двоих… Не знаю, скольких…

Поскачешь у меня за граблями.

И ты, Кожухарь, ты давно висишь на моём терпении.

Тачка решит твою короткую судьбу.

Тачку – за рога и один.

Твоя производительность за компьютером мне известна.

Берись за тачку, першерон.

И ты, Ольгунчик, мозгов нет, ноги есть…

Лопатка – ножки – мусорок.

От звонка до звонка.

Звоню я, лично.

Ольгунчик… Напряги то, что всем так нравится.

А ты, гений причёсок, Арнольд, – по граблям.

Олю – в подчинение.

Посмотрим, что вы там накалапуцаете.

Обращаюсь к тем, кто не пришёл.

По периметру будем сажать.

По центру пропалывать.

Все сорняки будут удалены.

Субботник состоится в понедельник.

С девяти утра при любой погоде под крики увольняемых.

И в завершение.

Всем, кто пришёл сегодня.

Работа закончена.

Стол в «Му-му» заказан.

Угощаю я.

Обращаюсь к тем, кто не пришёл в понедельник.

Заказан тот же стол в «Му-му».

За столом та же компания.

Все сотрудники угощают нас.

Мы гуляем дважды.

Лопаты под расписку.

Илье – валокордин.

От долгого молчания, как от долгого воздержания, в организме образуются разные болезни.

Зависть от соперничества отличается злобным бездействием.

Пессимизм, безнадёжность и безналичность – удел молодых.

К старости всё это сменяется светлой безысходностью.

Весёлым розовым концом.

Приятным старческим безумием.

Бесконечным желанием любви, счастья, путешествий, страстных ночей, глубоких дневных докладов.

Это всё происходит в мечтах, более сладких и менее осуществимых, чем раньше.

Это счастье, о котором уже некому рассказать.

Какая безнадёжность?

Концовка жизни вся в надеждах и ожиданиях.

Встречайте!

У него их две

Человек пишущий, чёрт бы его побрал, ведёт две жизни: действительную и воображаемую.

Обе одинаковые.

Воображаемая так же травмирует.

Вызывает те же болезни.

Причиняет столько же горя.

В действительной жизни он неопасен.

В воображаемой ранит себя и всех, кто прикос-нётся.

Две тяжёлые жизни.

Где он счастлив?

С кем он счастлив?

Как одна жизнь переходит в другую?

Где она настоящая?

Где он настоящий?

Где он счастлив?

И где он раньше уйдёт?

А. И. Райкину

Аркадий Исаакович, это непостижимо: мы снова встретились.

Ваши воспоминания, где уже есть я, и мои воспоминания, где уже есть Вы.

Чего нет в Ваших воспоминаниях – это Вас.

Как в моих не будет меня.

Человек не знает своего характера…

В воспоминаниях – «я сказал», «я подошёл», «я ответил».

Никто ж не пишет в воспоминаниях «со мной случилась истерика», «я ему денег так и не отдал», «когда все разошлись, ещё долго раздавались мои крики», «я лежал и накручивал себя, накрутил и закатил такой скандал, что осип и сорвал концерт».

Это я сказал о себе, Аркадий Исаакович.

Мне, живому, не хватает Вас, живого.

Опять не сошлись.

В Ваших воспоминаниях мне не хватает Вашего головокружительного, феерического, ошеломляющего успеха.

Публика у Вас была изумительная.

Они тогда все были здесь.

Состояние общества я бы назвал «заперто́сть» от слова «заперто́» с ударением на «о». Вот эта заперто́сть держала интеллект в состоянии полной боевой готовности.

Шепни спящему среди ночи: «к пуговицам претензии есть?» – он бормотнёт: «к пуговицам претензий нет».

Единственное, чего не понимала публика – отчего Вы вдруг Исаакович?

На это у неё тоже ушло несколько лет.

Сегодня возникла та же история с Иисусом Христом.

Вы везучий человек, Аркадий Исаакович, они все были здесь: академики, писатели, артисты.

С равной высотой лба, на намёках выросли.

Это Ваше поколение.

Они откликались на юмор, как охотники – на свист.

Мне в Вашей книге не хватает Вашей публики.

Помню конец спектакля – все бросились к сцене. Какой-то генерал встал спиной к Майе Плисецкой в первом ряду, она, сидя, своей прекрасной ногой в прекрасном сапоге пнула его ниже кителя. Вот сюда. Он оглянулся, не понял, она его пнула опять, генерал оглянулся, увидел её и догадался. Он догадался. Он отодвинулся. Он покраснел.

Мне не хватает в Вашей книге репетиции с Эфросом, когда администратор гостиницы «Московская» у Московского вокзала в Ленинграде кричала: «Уже 23 часа 15 минут! Я вызываю милицию!» – «Вызывайте», – сказали Вы, и я побледнел. И она вызвала. И милиция развозила нас по домам. Это в 66-м году!

Мне не хватает людей, которые в любой конторе, в любом трамвае, в любой приёмной вставали, когда входили Вы.

И начальники, великие специалисты лизать то, что сверху, и топтать то, что снизу, – такая у них была чечётка: лизнул-топнул-позвонил, – они тоже вставали, когда входили Вы.

Советская власть в таланте не ошибалась.

Он либо сидел, либо процветал, но знал о себе точно.