Полузабытая песня любви - Кэтрин Уэбб

Только значительно позже смысл всех связанных с этим последствий начал доходить до Зака. Он так никогда и не осмелился откровенно расспросить бабушку о том лете, но готов был поручиться что если бы это случилось, то она только усмехнулась бы и уклончиво пожала плечами, глаза заблестели бы и на губах заиграла бы легкая улыбка. Теперь Зак понимал, что выражение ее лица, когда она смотрела на картину, всегда принадлежало влюбленной девушке, даже семьдесят лет спустя все еще охваченной молодой страстью. Это могло вызвать подозрения, но отец Зака лицом и фигурой совсем не походил ни на Чарльза Обри, ни на деда. Это сводило Зака с ума. Вместе с тем в семье до Зака никто никогда не брал в руки кисть или альбом для рисования. Никто из его официальных предков вообще не имел художественной жилки. Когда ему было десять, он подарил деду свою лучшую картинку той поры – изображение гоночного велосипеда. Работа вышла хорошая, и Зак понимал это. Он думал, деду она понравится и тот оценит ее, но старик даже не улыбнулся, а нахмурился и отдал Заку подарок обратно, пренебрежительно заметив: «Неплохо, малыш».

Очередной день в галерее прошел практически без посетителей. Престарелая леди провела двадцать минут, поворачивая вращающийся стенд с открытками, но так и не купила ни одной. Теперь он этот стенд возненавидел. Открытки с репродукциями картин – это последний шанс для галереи, думал Зак, а ему не удается продать даже их. Он обнаружил, что на белых проволочках, из которых сделан стенд, скопилась пыль. Она лежала на тех из них, которые шли горизонтально. Зак принялся протирать их рукавом и очистил от пыли несколько, но вскоре прекратил это занятие и стал раздумывать над последним вопросом, который ему задал Йэн во время их недавней встречи: «Итак, что ты собираешься делать?»

Тогда, в кафе, его охватило нечто вроде паники и под ложечкой противно засосало, потому что ответа не было. Будущее представлялось бесформенной массой, Зак не мог найти ни одной цели, к которой мог бы стремиться, ни одной действительно хорошей идеи, ни одного поступка, который смог бы совершить. И оглядываться в прошлое также не имело смысла. Лучшее, что было в жизни, его самое грандиозное достижение теперь пребывает в сотнях миль от него, в Массачусетсе, возможно, осваивает американский диалект и уже забывает о нем. И когда Зак оглядывался назад, то понимал: все им созданное, оказывается, имело преходящий характер и на глазах превращалось в ничто. Его карьера художника, его брак, его галерея. Он воистину не мог сказать, почему так получилось, – вероятно, имелись признаки надвигающейся катастрофы, на которые он не обратил внимания, или дело было в каком-то фундаментальном изъяне в его подходе к жизни. Он думал, что все делает правильно, считал, что много работает. Но теперь он находился в разводе – совсем как его родители. Его дед с бабкой тоже мечтали о разводе. Тех удержали от этого лишь условности, присущие их поколению. Став свидетелем кровавой битвы, произошедшей, когда расходились его родители, он дал себе слово, что с ним ничего подобного не случится. До свадьбы Зак был уверен, что все сделает правильно, не в пример родителям. Уставившись в пространство, он прокручивал в голове свою прежнюю жизнь, уходя все дальше в прошлое, искал, где и когда мог допустить ошибку.

Солнце садилось за крыши, и тени на полу галереи становились длинней и темней. В разгар дня они отступали. Разливались по узким улочкам, где типичные для Бата фасады из светлого камня высились по краям, словно стены ущелий. В летнюю жару они были блаженным убежищем от палящего солнца, от липких объятий толпы. Теперь же тени казались гнетущими, рождающими дурные предчувствия. Зак прошел к письменному столу и уселся в кресло, вдруг почувствовав себя озябшим и усталым. Он бы без раздумий отдал все, чем владел, тому, кто четко рассказал бы ему, что делать. Ему казалось, что он не сможет просидеть еще один день загнанным, как в ловушку, в тишину галереи, в которой звучали голоса отсутствующей дочери и давно ушедшей жены и в которой не было ни клиентов-художников, ни покупателей. Но едва Зак принял решение ужасно и бесцельно напиться, как с интервалом в пять минут произошли два события. Сначала он обнаружил в каталоге аукциона «Кристи» новый рисунок Чарльза Обри, выставленный на продажу, а затем раздался телефонный звонок.

Он еще просматривал описание рисунка в момент, когда брал телефонную трубку – рассеянно, совсем не помышляя, что звонок может оказаться важным.

– Галерея Гилкриста, – сказал Зак.

– Зак? Это Дэвид. – Краткие слова, сказанные гладким неопознанным голосом.

– О, привет, Дэвид, – ответил Зак, отрывая взгляд от каталога и пытаясь совместить имя и голос.

Внезапно у него возникло назойливое ощущение, что слушать надо внимательно. На другом конце линии кто-то в замешательстве хмыкнул.

– «Дэвид и партнеры», из Хэверли.

– Да, конечно. Как поживаете? – ответил Зак, пожалуй чересчур быстро. От чувства вины стало покалывать в кончиках пальцев, совсем как это было в школьные годы, когда у него спрашивали, почему он не сделал домашнее задание.

– Хорошо, спасибо. Послушайте, я давно не получал от вас вестей. По правде сказать, прошло полтора года. Я помню, вы сказали, что вам нужно дополнительное время, чтобы представить рукопись, мы его вам дали, но настал момент, когда наше издательство начинает сомневаться, появится ли она когда-нибудь на свет…

– Да, я очень сожалею из-за задержки… Я был… Видите ли…

– Зак, вы исследователь. И я хорошо понимаю, что написание книги занимает ровно столько времени, сколько для этого требуется. Причина, по которой я вам звоню, состоит в том, что кое-кто другой пришел к нам и принес заявку на написание книги о Чарльзе Обри…

– Кто?

– Думаю, что поступлю дипломатично, если не открою вам его имени. Но предложение серьезное. Человек предъявил половину рукописи и надеется закончить ее за четыре-пять месяцев. Она придется очень кстати, если учесть намеченную на следующий год выставку в Национальной портретной галерее… [11]Вообще-то, ее организаторы попросили поторопить вас, чтобы вы не слишком расслаблялись. Нам нужно предложить публике большую новую работу об этом художнике, и мы собираемся издать ее следующим летом. Это означает, что ваша рукопись потребуется к январю или самое позднее к февралю. Что скажете?

Крепко прижав трубку к уху, Зак не сводил глаз с рисунка Обри, напечатанного в каталоге. Это был портрет юноши с отрешенным выражением лица. Прямые волосы ниспадали на самые глаза. Тонкие черты, заостренные нос и подбородок. Вид здоровый, слегка беспутный. Лицо, способное навести на мысль о школьной команде по крикету, об озорстве в спальне для мальчиков, об украденных сэндвичах и ночных пирах. Рисунок назывался «Деннис»и был датирован 1937 годом. Это был третий рисунок работы Обри с изображением этого парня, увиденный Заком. Рассматривая портрет, Зак еще сильней, чем в случае остальных двух, ощутил, что здесь что-то не так. Работа напоминала звук треснувшего колокола. Что-то получалось не в лад, ощущалась некая ущербность.