Испанский вариант - Юлиан Семенов

Они обменялись молчаливым рукопожатием и пошли в комнату, окна в которой были забраны толстыми деревянными ставнями — даже днем здесь поэтому бывало прохладно.

Вольф выслушал Штирлица молча, тяжело нахмурившись.

— Это страшно, — сказал он. — Я уж не говорю о том, что в Берлине бедняге Дориану будет крышка…

— Эмоциональную оценку я бы дал более конкретную, — хмыкнул Штирлиц. — Нас с тобой ожидает аналогичная крышка. Какие предложения?

— Никаких.

— Смешно выходить на связь с центром только для того, чтобы сообщить им эту новость. Надо выходить с предложениями.

— Выкрасть Дориана можно?

Штирлиц отрицательно покачал головой.

— Даже если мы пойдем на риск устроить нападение на твою контору?

— Когда Хаген почувствует, что вы одолеваете, он пристрелит Дориана. Кофе хочешь?

— Нет. Воды хочу.

— По-моему, у Клаудии нет холодной воды. У нее всегда есть холодное тинто.[1]

— Угости холодным тинто.

— Сейчас схожу на кухню.

Штирлиц убавил громкость в старинном граммофоне, но Вольф остановил его:

— Пусть играет, я люблю это танго.

Штирлиц вернулся через минуту с холодным глиняным кувшином и двумя стаканами.

— Смотри, — сказал Штирлиц, — этот высокий граненый стакан похож на…

— Да… Только у нас из таких пьют водку…

— Слушай, а в Барселоне есть немецкий «юнкерс»?

Вольф долго пил красное вино. Он делал маленькие глотки, глядя при этом на Штирлица, и тот заметил, как в уголках четко очерченного рта его товарища появилась улыбка. Вольф поставил стакан на стол, достал из кармана платок, вытер грани так, чтобы не остались следы пальцев, закурил и сказал:

— Ты чрезвычайно хитрый человек.

— Ну и как ты оцениваешь это мое качество?

— Я оцениваю его самым положительным образом, несмотря на то, что ни в Барселоне, ни в Мадриде «юнкерсов» у республиканцев пока нет…

Прага, 1934

Борцов спросил:

— Вы проверились?

— Что-что? — не понял Пальма.

— Никто за вами не шел?

— Так я же спросил на пресс-конференции, могу ли я вас навестить, и все слышали ваш ответ.

Борцов перевел шкалу приемника на другую станцию — передавали последние известия из Вены.

— Это все верно, — сказал он, медленно стягивая через голову галстук, — только выходить вам отсюда придется с саквояжем, в котором лежат деньги, много денег, и провозить их вам придется через границу — нелегально, вот в чем вся штука. Сунут вам провокацию тут — что тогда?

Пальма усмехнулся:

— Мне говорили, что ваши люди очень боятся провокаций в демократических странах.

— Где-где?

— Ну, здесь… На Западе…

— А вы не боитесь?

— Не боюсь.

— Ну, ну…

Борцов подвинул носком туфли большой, свиной кожи портфель к ноге Яна. Пальма заметил, что Борцов не расставался с этим портфелем и на пресс-конференции в «Амбассадоре».

— Это для Вены?

— Да.

— Чьи это деньги?

— Наши.

— Чьи? — повторил Пальма.

— Это деньги наших людей… Они собрали их в ячейках МОПРа. Наши люди живут еще далеко не так хорошо — я имею в виду материальный аспект, — как нам хотелось бы. Но они помогают товарищам по классу.

— Может быть, все-таки сначала сделать так, чтобы ваши люди жили лучше всех других, а потом уж стали помогать товарищам по классу?

— Тогда не надо вам трепыхаться с этим портфелем… — жестко сказал Борцов. — Я его отвезу назад, и, как говорят ваши американские контрагенты, «все о'кей».

— В Вене убьют шуцбундовцев, если я не привезу денег…

— Да? — удивился Борцов. — Что вы говорите?!

— Вы умеете бить апперкотом.

— Это как?

— Это удар снизу, скрытый, — ответил Пальма.

— Очень не люблю бить, Ян. Не мое это дело. Да и не ваше, впрочем, хотя отец старался вас учить обратному.

— Откуда это вам известно?

— Это нам известно от Лизл…

Пальма силился припомнить, кто такая Лизл, но не мог. Он вопросительно посмотрел на Борцова.

— Ну, Лизл, из Кента…

— Бог мой, откуда вы знаете старуху?! Может быть, вы по совместительству служите Шерлок Холмсом?

— Я не служу Шерлок Холмсом, — медленно ответил Борцов, — а вот товарищ Вольф будет ждать вас на венском вокзале завтра в тринадцать пятнадцать, и как раз ему надо передать эти деньги.

— Он серьезный человек?

— Вполне.

— А почему вы мне об этом говорите? Я читал шпионские романы, там все происходит иначе. Если вы не боитесь, что нас услышат из-за радио, то объясните, отчего вы так доверительно говорите мне про Вольфа?

— Я говорю с вами так откровенно по целому ряду причин.

— Каких именно?

— Во-первых, я знаю, что вы были честным парнем в Вене.

— Вольф вам рассказал про машину?

— Машина — ерунда. Благотворительность в вашем обществе — одна из форм хобби. Просто вы ничего не публиковали ни в Риге, ни в Париже, ни в Лондоне, как я мог заметить.

— Я много писал им.

— Тем лучше. Это хорошо, если в газетах не печатают ваши репортажи из Вены, — значит, они объективны.

— Это все?

— Почему все? Мне о вас рассказывал руководитель вашего дискуссионного кружка в университете.

— Вы знаете нашего старика?!

— Знаю.

— Что он вам еще про меня рассказал?

— Много. Он рассказывал, например, как вы хотели построить баррикады на лондонских улицах во время всеобщей забастовки.

— Построю. Очень скоро построю.

— Ну и плохо.

— То есть как это плохо?

— Когда баррикады строят люди вроде вас, мы называем это левацким авантюризмом. Если вам скучно и хочется сильных ощущений — поезжайте на Полинезию… Танец живота, стрельба из лука, охота на тигров и другие рассказы…

— Это несерьезный разговор.

— Если вы хотите серьезного разговора, то я просил бы вас уговориться с Вольфом: чем вы сможете помогать нам в будущем?

— Вы предлагаете мне стать русским шпионом?

— «Русский шпион» — понятие, имевшее смысл лишь до двадцать пятого октября семнадцатого года. Тогда была Российская империя. Сейчас есть Советский Союз.

— Интересно, кличка у вас для меня припасена?

— Если вы решитесь помогать нашей борьбе с фашизмом — псевдоним вы себе выберете сами.

— Неужели вы серьезно думаете, что я соглашусь быть шпионом — даже ради любимых мною советских республик?

— Значит, вам предстоит драться с Гитлером в одиночку.

Высказывания рейхсканцлера Гитлера, изложенные перед главнокомандующим сухопутными войсками и военно-морскими силами во время посещения генерала пехоты барона Гаммерштей-Эквода на его квартире.

Цель всей политики в одном: снова завоевать политическое могущество. На это должно быть нацелено все государственное руководство (все органы!).

1. Внутри страны. Полное преобразование нынешних внутриполитических условий в Германии. Не терпеть никакой деятельности носителей мыслей, которые противоречат этой цели (пацифизм!). Кто не изменит своих взглядов, тот должен быть смят.

Уничтожить марксизм с корнем. Воспитание молодежи и всего народа в том смысле, что нас может спасти только борьба. И перед этой идеей должно отступить все остальное (она воплощается в миллионах приверженцев национал-социалистского движения, которое будет расти).

Всеми средствами сделать молодежь крепкой и закалить ее волю к борьбе. Смертные приговоры за предательство государства и народа.

Жесточайшее авторитарное государственное руководство. Устранение раковой опухоли — демократии.

2. Во внешнеполитическом отношении. Борьба против Версаля.

Равноправие в Женеве; но бессмысленно, если народ не настроен на борьбу. Приобретение союзников.

3. Экономика! Крестьянин должен быть спасен! Колонизационная политика! Повышение экспорта в будущем ничего не даст. Емкость рынков мира ограничена, а производство повсюду избыточно. В освоении новых земель — единственная возможность снова частично сократить армию безработных. Но это требует времени, и радикальных изменений нельзя ожидать, так как жизненное пространство для немецкого народа слишком мало.

4. Строительство вермахта — важнейшая предпосылка для достижения цели — завоевания политического могущества. Должна быть снова введена всеобщая воинская повинность. Но предварительно государственное руководство должно позаботиться о том, чтобы военнообязанные перед призывом не были уже заражены пацифизмом, марксизмом, большевизмом или по окончании службы не были отравлены этим ядом.

Как следует использовать политическое могущество, когда мы приобретем его? Сейчас еще нельзя сказать. Возможно, отвоевание новых рынков сбыта, возможно — и, пожалуй, это лучше — захват нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация…