Аня Каренина - Лилия Ким

Лидия Ивановна выставила перед Стивой массу тарелок с самой разной едой — был и куриный суп, и картошка со свининой, и бутерброды с сыром и колбасой, и маленькие пирожные с кремом, конфеты.

— Вкусно! Вот дурак, от такой кормёжки отказался! — щедро ругал гость сбежавшего мужа.

— Да, вот и я тоже думаю, помается он с этой своей дурой, которая даже яичницу пожарить толком не может, и вернётся.

— Конечно, вернётся! — поддакивал Стива.

— Думаешь?

— Сто пудов! Куда ему деваться? Мужики без хорошего ухода не могут, — авторитетно, со знанием дела заявлял Стива, укладывая на хлеб масло толстыми ломтиками.

Лидия Ивановна с нежностью посмотрела на Стиву. «Вот ведь говно говном, а имела бы такого мужика и не боялась, что он куда-то денется. Куда ему деваться-то, безработному с голой задницей? Жил бы тихонько приживалочком, не скандалил…» И Лидия Ивановна ощутила сладкое томление внизу своего обвислого жирного живота.

Стива смутно догадывался о тайных мечтах Лидии Ивановны. Но делал вид, что не замечает томных взглядов и беспрестанного ёрзанья Самовара на стуле. Даже на тот случай, если Лидия Ивановна перед ним недвусмысленно бы обнажилась и попросила взять её на столе, у Стивы был план. Он выкатит изумлённые глаза и объяснит, что слишком уважительно к ней относится и не может с нею так поступить. А если и поступит, то после этого — как честный человек — должен будет жениться и непременно переехать к ней в квартиру на полное довольствие. Такая угроза, по мнению Облонского, должна была охладить любовный пыл Самовара.

У Облонского был редкостно наплевательский характер. Всем новым знакомым он с первых фраз рассказывал свой любимый анекдот: «Мужика спрашивают: — Как вы расслабляетесь? — Он отвечает: — А я не напрягаюсь!»

Благодаря этому ленивому пофигизму Стива обзавёлся массой случайных приятелей, которые могли часами рассказывать Облонскому про свои проблемы, житьё-бытьё, учить жизни, приставать с советами, морализировать по поводу его отношения к семье и так далее. Стива спокойно слушал, ел, пил, кивал головой — одним словом, проявлял понимание. Казалось, что божье провидение терпит Облонского на этой земле по одной-единственной причине — рядом с ним абсолютно любой человек ощущал себя целеустремленным, порядочным, великодушным и вообще знающим жизнь.

Пиво закончилось, чипсы тоже. Облонского разморило на солнце, он почувствовал свинцовую тяжесть во всём теле, но подняться и пойти в свою комнату не представлялось возможным — там мамаша, дети. Кошмар! Поэтому Стива устроился поудобнее в кресле, закрыл лицо газетой и уснул.

Ему грезились столы, ломящиеся от дорогих деликатесов. Он один переходит от стола к столу, пробуя разнообразные блюда (преимущественно мясные), и запивает их то холодным пивом, то вином, то шампанским, а за ним идет толпа голых голодных женщин, которые подобострастно на него взирают, ожидая разрешения поесть, а Стива всё никак не может ни толком распробовать блюда, ни наесться. Женщины проявляют очевидное нетерпение, умоляют Облонского, но Стива не реагирует на их скулёж и спокойно продолжает дегустировать. Потом устало оборачивается, делает пренебрежительный знак рукой, и стая грудастых стройных длинноногих красавиц набрасывается на еду, начинает отвратительно жрать, просто жрать руками, вырывая друг у друга куски. Вот они уже набили себе животы так, что стонут, но всё равно продолжают засовывать в рот пищу. Облонского охватило сладострастное чувство, он вскрикнул и… проснулся весь в холодном поту. На дворе был поздний вечер. Стивины ноги облепили комары.

Облонский посетил туалет. Выйдя, заметил, что из-под кухонной двери пробивается свет. Облонский заглянул на кухню. Его сестра Аня, закусив нижнюю губу, что-то старательно выводила в тетрадке.

«Уроки делает», — вяло подумал Стива и гаркнул:

— Привет!

Аня громко охнула и подскочила.

— Дурак! До инфаркта так довести можно! — сердитым шёпотом, взмахнув руками, прошипела она.

— Ладно, ладно, — Стива так же говорил шёпотом, делая при этом успокаивающие жесты, — извини, я не хотел.

Между ним и сестрой отношения были хорошие, как отдушина для обоих в этом аду, населённом Карениной-старшей и Долли с её орущими отпрысками. Редкими вечерами они вместе сидели на балконе, болтая обо всякой ерунде, а ещё Стива иногда брал Аню к своим друзьям.

— Уроки? — спросил Стива, кивнув на тетрадь.

— Не-а, — смущённо протянула Аня.

— А что?

— Дневник, — так же смущённо ответила сестра.

— Дашь почитать?

— Не-а, — Каренина-младшая, прижав к груди тетрадку, выглядела испуганной.

— Не хочешь — не надо, — ответил Стива, подумав: «Надо будет потом обязательно посмотреть».

— Как ты с Долли? — спросила Аня вдогонку уходящему Стиве.

— Да пошла она! Поорёт-поорёт и перестанет, — равнодушно ответил ей брат.

— А если не перестанет?

— Да куда она денется, — сквозь зевоту сказал Стива. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Аня подождала, пока хлопнет дверь комнаты Стивы и Долли, посидела неподвижно ещё некоторое время и перечитала написанное.

3.06.20… г.

Привет, дневник! Я всерьёз начинаю думать, что, возможно, скоро наша жилплощадь немного разгрузится.

Вчера я видела, как Стива заходил в подъезд Лидии Ивановны! Ну точно, это она и есть. Лидия Ивановна и Стива… Это номер! Это такой номер, что просто слов нет! Я от своего брата вообще не в восторге, но это уже слишком. Мне с ним стало противно в одной комнате находиться. Бедная Долли! Хотя, с другой стороны, лучше уж старая разведённая Лидия Ивановна, чем какая-нибудь молодая тётка, которая будет хотеть замуж.

Пораздумав, Аня принялась писать дальше.

С одной стороны, мне хочется, чтобы Стива развёлся с женой. А уж маме этого как хочется! С другой стороны — с Долли хоть поговорить иногда можно. Представляешь, дневник, она «Камасутру» постоянно читает, чуть ли не наизусть заучивает! Вот тётка с ума сходит без секса! Ей ведь даже не гульнуть от Стивы из-за детей. Поговорить даже об «этом» не с кем. Не будет же она со мной на эти темы откровенничать, но видно, что ей тяжело. Удивительно, как она ещё более-менее держится, не сдаётся. Оптимизм непобедимый! Говорит, что ради детей выдержит всё. По-своему я ею даже восхищаюсь, хотя сама бы так, наверное, никогда не вляпалась. Но каждому своё, может, житьё с нами и детьми для Долли кажется нормальным по сравнению с тем, как она жила в своём Бресте? Не знаю, но она молодец — всё на себе тянет, на копейки, которые ей иногда родители присылают да Стива подкидывает, ухитряется и себя накормить, и детей, и одеть более-менее нормально. Правда, приходится ей, конечно, нередко с детьми целыми днями по городу круги наматывать, выискивая, где что подешевле продаётся. Сволочь мой брат, конечно. А с другой стороны, она ведь не по любви за него вышла. Теперь расхлёбывает.

Мальчики

Утро нового дня встретило Алексея Вронского ужасной духотой и вонью от переполненной хабариками пепельницы. Родители отбыли на дачу только вчера вечером, а дома уже царил полный бедлам. Петрицкий спал в ногах у Вронского, свернув своё длинное нескладное тело в какой-то треугольник с хвостиком. Вчерашний вечер всплывал в памяти Вронского обрывками.

Пришли Петрицкий с Игорьком, принесли пива и порнуху. Все набрались, принялись звонить Щербацкой, но её не было. Дальше Вронский ничего не мог вспомнить. Голова перевешивала тело. Вронский чувствовал себя как поплавок, который не может ни плыть, ни нырнуть. Петрицкий замычал во сне. Алексей посмотрел на него и почему-то не смог оторвать взгляда, и чем дольше, тем сильнее это бесило. Через несколько секунд Вронский дошёл до белого каления и изо всех сил лягнул Петрицкого в бок. Тот подпрыгнул, как чёртик из коробочки, и принялся дико озираться по сторонам. Увидел Вронского.

— Что? Что, подъём? — затараторил он, хлопая длинными рыжими ресницами. Потом схватился за бок. — Это ты меня пихнул?

— Я, — зло сказал Вронский, садясь.

— Ты чё, охренел, в натуре? — делая грозный типа вид, «наехал» в ответ Петрицкий.

— А ты какого хера в моей кровати улёгся? — Вронский действительно бесился. Ему хотелось наброситься на Петрицкого и насовать тому так, чтобы конопатый вообще больше никогда у него не появлялся.

— Да ты нарвался, парень! — Петрицкий всё ещё шутил, он накинулся на Вронского, прижал его телом к кровати и принялся мять с боков кулаками. Неожиданно Алексей с размаху треснул его головой в переносицу.

— Вронский! Да ты чё в самом деле? Взбесился, что ли? — Петрицкий схватился за нос. — Кровь! Ты смотри, чё ты сделал, мудила, блин! — Петрицкий вскочил с постели и пошагал в ванную. Вронский остался сидеть на кровати. Теперь ему стало стыдно, а главное — никак было не вспомнить, чем закончилась ночью вся эта ботва.