Компромисс. Иностранка. Чемодан. Наши - Довлатов Сергей Донатович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Еще как, – ответил негр, – просто жуть! Однажды я ехал на мопеде к своей девчонке. А из джунглей как выскочит тигр! Да как бросится на меня!..
И снова достиг Красноперова отголосок чужой, непонятной, таинственной жизни. Он расслышал грохот накаленных солнцем барабанов. Увидел пробковые шлемы, блестящую от крокодилов воду Замбези. И полосатых тигров, грациозных, хищных, самоуверенных, как девушки на фестивале мод.
«Чужая жизнь, – подумал Красноперов, – тайна».
7. Нищий
Это было сразу после войны. В квартиру постучался нищий. Накануне праздновали мамин день рождения. Все решили, что вернулся Мухолович доедать заливное.
Мама отворила дверь, растерялась. С тревогой оставила нищего в прихожей, где лежали меховые шапки. Дрожащими руками налила стакан «Алабашлы».
Нищий ждал. Он был в рваном плаще. Следов увечья не было заметно.
Нищий молчал, заполнив собой все пространство отдельной квартиры. Гнетущая тишина опустилась на плечи. Тишина давила, обжигала лицо. От этой тишины ныл крестец.
Мама вынесла стакан на чайном блюдце. Нищий, так же глядя в пол, сказал:
– Я не пью, мамаша. Дайте хлеба…
Потом Красноперов часто видел нищих. Как-то раз в пригородную электричку зашел человек. Он развернул бесстыжие меха гармошки и запел:
Вас пятнадцать копеек не устроят, Мне же это – доход трудовой…Это был фальшивый нищий, почти артист. А вот того парня, без следов увечья, Красноперов запомнил. И тишину в коридоре. И обмерших зажиточных родителей…
В этот момент пилот обернулся и спросил:
– Налево? Направо?
Мгновение был слышен четкий пульс компьютеров.
– Направо! – закричали те, кто уже летал по этому маршруту.
8. Куда ехать?
В Орли Красноперова поджидал собкор «Известий» Дебоширин. Его манерам соответствовал особый генеральский падеж, который Дебоширин использовал в разговоре.
– Как чувствуем себя? – поинтересовался он.
– Отлично, благодарю вас.
– А выглядим неважно.
– Все-таки дорога.
– Может быть, у вас просто интеллигентное лицо?
– Не исключено, – смущенно выговорил Красноперов.
Они пересекли залитую солнцем гладь аэродрома. На шоссе их поджидала машина.
– Куда ехать, мсье? – спросил шофер.
– В Париж, – ответил Дебоширин.
– А где это? – спросил шофер. – Налево? Направо?
– Ох уж это мне французское легкомыслие, – проворчал Дебоширин. И вслух указал: – Поезжайте на северо-запад.
– А где тут северо-запад? – удивился шофер. – Я в этих местах полгода не был.
– Идиот! – простонал Дебоширин.
– Тут все изменилось, – сказал шофер, – новый кегельбан открыли у дороги. Где теперь северо-запад, ума не приложу.
– А где он был раньше? – спросил Дебоширин.
– Там сейчас багажный конвейер, – ответил шофер.
– Вон Эйфелева башня, – закричал Красноперов, – я ее сразу узнал. Прекрасный ориентир!
– Какая еще Эйфелева башня, – возразил шофер, – да ничего подобного. Это станина для американской баллистической ракеты.
– Поезжайте, – сказал Дебоширин, – сориентируемся в дороге.
9. В Париже
Они летели по узкому и ровному, как выстрел, шоссе мимо густых зарослей жимолости. Ветки с шуршанием задевали борта автомобиля. Белые, сияющие воды Уазы несли изысканный груз облаков. Иногда дорога сбрасывала гнет полосатой запутанной тени кустарников. И тогда солнце отчаянно бросалось под колеса новенького «рено».
У обочины косо стояла машина. Хозяин, нагнувшись, притирал клапана.
– Как ехать в Париж? – спросил Дебоширин.
Хозяин шевельнул губами и кончиком сигареты указал направление.
– Разворачивайся, – сказал шоферу Дебоширин.
Они развернулись и поехали дальше.
Вдоль шоссе стояли дома под красной черепицей. Белели окна, задернутые легкими марлевыми шторами.
– Шестнадцать лет живу в Париже, – сказал Дебоширин, – надоело! Легкомысленный народ! Все шуточки у них. Ни горя, ни печали. С утра до ночи веселятся. Однажды я не выдержал. Лягнул себя ногой в мошонку. Мука была адова. Две недели пролежал в больнице. Уколы, процедуры. Денег фуганул уйму. Зато душою отдохнул. Почувствовал себя как дома. Пока болел, жена удрала с шофером иранского консульства графом Волконским. С горя запил. Все дела забросил. Партийный выговор схватил. Зато пожил как человек. По-нашему! По-русски!..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Через несколько минут они достигли Парижа. Промчались вдоль решеток Люксембургского сада.
– Хватит, – говорил Дебоширин, – надоело! Балаган, а не держава. Вот, например, говорят – стриптиз, стриптиз! Да что особенного?! Видел я ихний стриптиз. То ли дело зори на Брянщине! Выйдешь, бывало, на дальний плес. Малиновки поют. Благодать. А что стриптиз?! Вырождается ихний стриптиз. В «Фанданго» подвизается мадемуазель Бубу. Раздетая девка, не больше. То ли дело мадемуазель Кики, оставившая сцену после замужества! Та была поистине обнаженной. И обе в подметки не годились мадемуазель Лили. Лили была совершенно голой!..
«Рено» затормозил у помпезных ворот отеля «Невеста моряка».
– Ну вот, – сказал Дебоширин, – приехали. Тут вам забронирован номер. Отдохните, примите ванну. К семи вас будет ожидать мсье Трюмо. Увидите его в пресс-баре. Трюмо – известный французский поэт, композитор, режиссер. Трюмо расскажет вам о бунинских архивах.
– Мерси, – сказал Красноперов, – вы очень любезны.
– Надеюсь, вам здесь понравится. Отличная кухня, просторные номера. Главное – обратите внимание на хозяйку.
– Непременно, – сказал Красноперов, – мерси.
– Ну, до вечера…
10. Сновидение
Лифт, тихонько звякая, остановился на площадке шестого этажа. Филолог отворил дверь. Принял душ. Заказал себе в номер омлет и бутылку кефира.
В дверь постучали.
– Как чувствует себя русский гость? – поинтересовалась хозяйка.
Хозяйка была стройная, высокая и легкая – тень кипариса. Она стояла на пороге. При этом мчалась ему навстречу. Одновременно пятилась назад. А глаза ее – два ялика, две шлюпки, две пироги – звали Красноперова в открытое море удачи.
Филолог якобы ринулся к ней. Сорвал одежду. Буйно кинул женщину в заросли папоротника. Могучими и нежными ладонями развел ее колени…
– Мерси, – сказал Красноперов, – я всем доволен.
– Не стесняйтесь, – произнесла хозяйка, – будьте как дома. Девиз нашего заведения – комфорт, уют и чуточку ласки.
Женщина ушла, и Красноперов застенчиво опустил бедноватые свои ресницы.
С улицы через распахнутые окна доносился шум толпы. Звенели крики мальчишек-газетчиков. Наводило грусть пение уличных артистов.
На паркете вздрагивал зеленоватый отблеск рекламы хвойного мыла.
Мой друг взволнованно шагал по комнате. Затем свернул ратиновое пальто. Сунул его под голову и заснул.
По бульвару Капуцинов шел Уж. Он был в свитере и застиранных джинсах. Нарядные девицы, глядя ему вслед, кричали:
– Рожденный ползать летать не может!
– И не хочет, – реагировал Уж.
Затем серьезно добавлял:
– «Песня о Соколе» – далеко не лучшее у Горького. Как минимум – в художественном отношении. Если разуметь под художественностью комплекс средств, усиливающих эмоциональное воздействие на читателя.
По этой единственной реплике можно было судить о высоком интеллекте Ужа. Однако девчонки игнорировали его замечание. И шли себе дальше, заворачивая на ходу все гайки.
Уж грустно продолжал:
– Какая разница – где твое место? В небе или среди холодных камней! Главное, чтобы жизнь твоя была украшена сиянием добрых побуждений. Благородные идеалы – единственное, что поднимает нас до заоблачных высот…
И он принимался насвистывать свою любимую мелодию в ритме ча-ча-ча:
