Сержант в снегах - Марио Ригони Стерн

— Идем скорей к лейтенанту. Ему плохо, он зовет тебя, идем.

Он бежал по траншее чуть впереди меня и всхлипывал.

— Что с ним? Он ранен? — крикнул я.

— Нет, быстрее, быстрее!

Мы вбежали в берлогу Пинтосси. Лейтенант Мошиони лежал на соломенном тюфяке. В свете коптилки его лицо было бледным и напряженным, он судорожно стискивал зубы. Поверх формы на нем был белый маскхалат. Я встал рядом на колени, взял его руку и крепко сжал. Мошиони открыл глаза.

— Мне плохо, Ригони, — еле слышно сказал он.

Я дал ему выпить немного коньяку из бутылки, которую взял у Киццари. Альпийцы молча глядели на нас, сжимая в руках стволы карабинов.

— Не могу даже подняться, — снова заговорил лейтенант. — Прими на себя командование, учти, едва луна зайдет за тучи, русские начнут форсировать реку. Меня оставьте здесь. Мой пистолет при мне? — И он стал нащупывать кобуру.

Я склонился над ним, но не мог вымолвить ни слова.

— Ригони, это ты, да? Русские перейдут реку. В случае отхода оставь меня здесь. У меня есть пистолет. Получишь приказания от капитана. До этого не отходи с позиций.

Он по-прежнему лежал, словно окаменелый, а я все так же молча сжимал ему руку. Но потом сумел выдавить из себя несколько слов. Поднялся и приказал солдатам:

— Положите его на носилки и унесите.

Лейтенант отрицательно замотал головой.

— У меня есть пистолет, — повторил он. Солдаты не знали, кому подчиняться.

— Теперь командую я. Идите с богом. — Потом повернулся к Киццари и сказал: — Дай ему весь оставшийся коньяк и отнесите его на командный пункт. Оставьте ему самые необходимые вещи и немедленно возвращайтесь.

Больше никто не сказал ни слова. Тени, удлиняясь, ползли по стенам землянки. Киццари копался в ранце, тихонько всхлипывая. Свет коптилки придавал землянке более мирный вид: на опорных балках висели открытки с цветами, горными деревушками и фотографии невест. Я извлек из кармана старый конверт и на обратной стороне написал о случившемся капитану. Затем послал к нему альпийского стрелка.

— Еще передай ему, что нам срочно нужны боеприпасы.

— Иди, Ригони, — прошептал лейтенант, — русские скоро начнут форсировать реку.

Я вышел из землянки. У стенки траншеи стояли носилки с запекшейся кровью Марангони.

По всему опорному пункту разнесся слух, что лейтенанта унесли в госпиталь. Ко мне пришли командиры отделений.

— Что будем делать? — спросили они.

— То же, что и прежде, — ответил я. — Не волнуйтесь, нам пришлют другого офицера.

Мне даже в голову не пришло сказать им: «Никому не оставлять своих позиций». Я был уверен, что без приказа никто из них не отступит.

Минелли доложил мне, что Ломбарди был убит наповал пулей в лоб, когда вел с бруствера огонь из ручного пулемета. Я приказал отнести его к полевым кухням; о погребении позаботится капеллан.

Морески доложил мне, что у него кончились мины. Баффо сохранял полное спокойствие, с его позиций внизу даже не было видно, как русские пошли в атаку, и никто в его отделении ни разу не выстрелил. Я велел перенести его пулемет в сектор обстрела отделения Пинтосси — на самую уязвимую нашу позицию, которая поэтому больше других испытывала нужду в оружии. Станковый пулемет при стрельбе заедало. Лейтенант Мошиони еще раньше хорошенько взгрел командира пулеметного расчета Россо за то, что тот плохо следил за нашим станковым. Я приказал разобрать пулемет, прочистить, дать несколько пробных очередей, а главное, все время держать под ним в каске горячие угли. Но у нас не осталось больше патронов и для станкового пулемета.

— Что случилось с лейтенантом? — спросили у меня командиры отделений.

— Он свалился от холода, бессонницы и усталости, — ответил я. — Уже много дней подряд он почти не отдыхал. Так долго никто не выдержит. Я ему говорил: иди поспи. Видишь, кругом все спокойно? Но он не хотел. То проверка оружия, то обход позиций, то русский патруль. Никак не хотел. Вот и свалился, как обессилевший мул. «Я словно превратился в сплошную глыбу льда, — рассказывал мне потом в Италии Мошиони. — Не чувствовал ни рук, ни ног, ни тела — ничего. Одна головная боль. Это было ужасно».

Капитан прислал мне записку. Он писал, что скоро прибудет новый офицер — командир опорного пункта, обещал подбросить боеприпасов. Мы снова открыли огонь. Русские, видно, решили форсировать реку любой ценой. Повели по нашим траншеям прицельный огонь из минометов. Я заметил это, когда над моей головой с грохотом разорвалась мина, что-то ударилось в каску и глаза запорошило песком и снегом. Сразу я не сообразил, что произошло, а потом кто-то рядом позвал на помощь. Альпийскому стрелку из отделения Пинтосси перебило руку, и кисть болталась, словно она вдруг отделилась от тела. Бечевкой, которая лежала у меня в кармане, я туго перевязал руку стрелка выше раны, чтобы остановить кровь.

— Рука! Моя рука! — громко стонал он, придерживая здоровой рукой свисавшую плетью кисть.

— Тебе повезло, — говорил я, перевязывая ему руку. — Рана не тяжелая, и недели через две ты будешь дома.

— Правда? — переспрашивал он. — Меня отправят домой?

— Да, а ведь нас могло убить. А теперь спускайся к полевой кухне, выделить тебе провожатого не могу. Иди вниз один. У меня здесь каждый человек на счету. Поторопись, давай твои патроны. — И я опорожнил его подсумки.

С тем же жалобным стоном: «Моя рука! Моя рука!» — он побежал по ходу сообщения и вскоре исчез во тьме.

Только теперь я осознал, что между нами разорвалась мина. Разлетевшаяся на куски винтовка альпийского стрелка валялась рядом. Руки у меня были красные от крови, а форма тоже заляпана землей и кровью.

Немного спустя вновь наступила тишина. Но мне все же было неспокойно — ведь русские все-таки просочились в долину между нами и Ченчи. Они могли обойти нас с тыла и внезапно атаковать опорный пункт. Взяв ручной пулемет, я вместе с несколькими солдатами переместился чуть назад и влево, поближе к опорному пункту Ченчи. Когда я увидел, что в проволочном заграждениях зияют бреши, мне совсем стало не по себе. Но русские не атаковали наши позиции, а постарались прорваться в глубь обороны. До нас донеслись звуки выстрелов у противотанкового рва, у входа в долину, открывавшую путь к нашим тылам. «На этот раз они потревожат сон этих тыловых крыс», — подумал я. Но окопавшиеся прожили спокойно еще целый день, потому что на перехват русских выступило отделение разведчиков нашей роты под командованием лейтенанта Буого.

Они были молодцы, эти разведчики, все из одного селения Вальтромпиа, и все между собой родственники. Они говорили быстро, даже не говорили, а перекрикивались. Так, с громкими воплями, они и бросились навстречу русским. И тут в холодной ночи после очереди русского автоматчика мы услышали, как Буого зовет:

— Ченчи! Лейтенант Ченчи!

А Ченчи из своего опорного пункта крикнул:

— Буого! Скажи, Буого, как зовут твою невесту? — И снова: —Как зовут твою невесту?

Буого назвал имя. Мы все засмеялись. Итальянское женское имя в ночи под автоматными очередями и выстрелами карабинов! «Скажи, Буого, как зовут твою невесту?! Буого! Буого! Как ее зовут?» Мои альпийцы хохотали от души. Черт побери! Должно быть, она красивая девушка! Какой же еще могла быть невеста офицера, одно имя ее звучало так красиво, нежно.

Я живо представил себе обоих лейтенантов, которые смотрят не фотографии своих невест и делятся любовными воспоминаниями. Но вот женское имя здесь, в ночи, — кто бы мог себе такое вообразить?! Я сразу понял, почему Ченчи спросил имя этой девушки. Не я один — все, кто слышали их, смеялись. Русские тоже наверняка всё поняли. Черт возьми! К дьяволу эту войну! В мире так много красивых девушек и хорошего вина, не правда ли, Барони? У них есть Катюши и Маруси, водка и целые поля подсолнухов, а у нас есть Марии и Терезы, вино и еловые леса. Я смеялся, но уголки рта кривились от боли, и я крепко сжимал ручной пулемет.

Внизу, в кустарнике, продолжалась стрельба, я отчетливо слышал голоса разведчиков, кричавших, что лейтенанта Буого ранило в ногу и его унесли на носилках. Разведчики кричали:

— Где вы! Они здесь! Среди них женщины!

Казалось, разведчиков целая рота, человек в сто, а их было от силы человек тринадцать. Они бросали ручные гранаты и кричали:

— Мы взяли их, с ними две женщины, где же вы? — Они чертыхались и упрямо прочесывали кустарник между позициями — нашими и Ченчи.

Внезапно я заметил, что занимается заря. Мимо меня прошмыгнул заяц и скрылся в сухой траве на берегу реки. Прибежал связной — сообщить, что нам на помощь идет взвод «отважных»[3] батальона «Морбеньо». Связной рассказал, что наши разведчики захватили в плен двух русских женщин, которые шли в атаку с автоматами. А сами они были в брюках. Немного спустя я услышал крики «отважных» из батальона «Морбеньо». Ну и горластые были эти контрабандисты из Комо! Они перекликались, орали, стреляли, чертыхались. Точь-в-точь как наши разведчики. За дубовой рощей стало всходить солнце. Сколько раз я здесь встречал рассвет! Но тогда наши и их берлоги мирно дымились, словно печные трубы селения в горах или в степи. Все было спокойно, снег на реке был белый-белый, нетронутый, без кровавых пятен и человеческих следов.